Гонзо-заметка о современной тоске.
Всем нам иногда надо погрустить, просто чтобы вспомнить то несуществующее прошлое, в котором нам было хорошо. Я сегодня печален и идите все к чертям - это вовсе не бегство от мира, это дань, которую стоит отдавать человеческому способу помнить то, что мы когда-то любили. И как верно заметил Эмиль Чоран, идиот, который не позволяет себе жаловаться и жалеть себя, попросту превращает свою жизнь в посторонний предмет (без сомнения кому-то очень удобный, но точно не ему самому).
Однако проблема современного поколения, как мне порой кажется, состоит в том, что изысканные ламентации Чорана им ничего не скажут. Это человек, сделавший Стиль из своего отчаяния, у современных же отчаявшихся - нет ни формы, ни слов, ни практик, чтобы отделить себя от своей тоски. Нас так упорно набивали словами, что границы выверенных ритуалов для каждого чувства рухнули, и все окончательно смешалось. Когда нет границы для тоски, меланхолии и других форм печали, все становится мутновато-печальным и неизъяснимо-тоскливым.
Психологи даже выдумали новое слово и носятся с ним как с писанной торбой - алекситимия, т.е. трудности с пониманием своих и чужих эмоций, а также сложности с различением своих ощущений и выражением их словами. Но это болезнь не человека, это болезнь языка и мира, созданного тем языком. Посмотрите на современного юношу уныло и неподвижно уставившегося в черное стекло своего смартфона: что у него - апатия, депрессия, ощущение пустоты жизни, сдержанное веселье, расслабленность, скука или искусственная каталепсия, вызываемая иглой соцсетей? Он и сам этого не знает, и в этом главная беда. Ведь только сам человек и имеет право, как ветхий Адам, именовать свои состояния и жить согласно этому выбору.
По сути тоска - это то, чему нужно учиться, учиться давать ей форму, стиль и вкус. Узнавать свою тоску, уметь с ней обходиться и ладить. В этом смысле предыдущее поколение уже испытывало с этим трудности: мало кто знал свою тоску по имени. Но у еще советского поколения были практически одинаковые детство, быт, слова и жизненные перспективы, а потому оставленные предками общепринятые ритуалы (на кухне с запотевшей бутылочкой) худо-бедно работали.
Теперь же Мистер Мир говорит каждому «Не на кого больше уповать, не кому молиться и жаловаться, иди добивайся! И вини себя во всем упущенном!». На этом фоне тоска оказывается цензурируемой больше, чем сексуальность и насилие. Но вытесненное всегда возвращается в более тонких и неуловимых формах. Наше общество похоже на человека, который решил отмолчаться по поводу вещей, столь настойчиво присутствующих, что их запах бьет в нос.
Эта вездесущая тоскливость без тоски как таковой - отнюдь не то же самое, что экзистенциальная тоска, о которой рассуждали Сартр и Камю. Современная тоска - это стилизация и пародия, взглянув на которую экзистенциалисты пожгли бы свои записи, чтобы не плодить алиби скучающему человечку. Ведь он изобрел такую форму тоски, за которую его хочется не пожалеть, а дать ощутимого пинка. Экзистенциализм претендовал на универсальность и всечеловечность, но глядя в окно, я понимаю - всё это не ПРО нас. Дюрренматт писал не О нас и Лагерквист писал не ДЛЯ нас. Наше бытие тоскливо, в своей безыскусности оно не тянет даже на процедурал, написанный олигофреном. Чтобы прочувствовать свое существование на острие сознания, нужно хотя бы верить в сознание. Но продвинутый потребитель верит в многообразие бытия - в множество тел и языков, в скидки, кроп топы и трансжиры.
В каком-то смысле современному человеку не хватило и не хватает границ. Границы и запреты - как ни странно, хорошее средство от тоски. Границы и правила объясняют мир, запреты побуждают желать и искать способы обхода, дефицит и недоступность держат в тонусе. Тот, кому с детства не хватило границ, а не свободы - втайне тоскует о существовании тех, кто обладает знанием и порядком (со всеми вытекающими социально-политическими последствиями). И поскольку современные идеалы выцветают и выходят в тираж быстрее, чем вырастают дети, то сегодня все цепляются за те жалкие мелочи, то выдала нам жизнь. Взять хотя бы детей: они больше не хотят быть рэкетирами, чиновниками, нефтяниками и топ-моделями, в опросах они говорят, что хотят быть похожи на своих родителей. Но это просто констатация того, что они не знают кем хотят быть. Но ничто не заставляет тосковать так сильно как отсутствующий идеал. Тем, кто не в силах изобрести себе такой - не позавидуешь. И лекарство одно - изобрести и прожить свою тоску как законную часть собственной жизни.