Кейс ФайндФейс.
Findeface - это сервис, позволяющий найти человека в Сети по его фотографии. С помощью технологии нейросетей этот сервис может обнаружить соответствия между загруженной фотографией и пользовательскими фотографиями в соцсетях (на данный момент Findface работает только с ВКонтакте). Создатели предполагали, что это будет дейтинговое приложение, которое позволит сфотографировать незнакомку, а затем найти ее в соцсетях, чтобы продолжить знакомство. Однако использовать его таким образом собирались отнюдь не все.
Данный сервис стал объектом пристального внимания СМИ и интернет-сообщества в связи с несколькими эпизодами. Сперва фотограф из Питера в своем проекте Your Face is Big Data показал, насколько легко опознать по фото с камеры телефона людей в метро. Затем деанонимизацией и троллингом с элементами травли занялись пользователи Двача, вычислявшие личные страницы порноактрис (всего выявив более сотни девушек). Вскоре появилось сообщение и об обнаружении с помощью Findface сведений о двух злоумышленниках, подозреваемых в поджоге. За день до этого, обеспокоенный шумихой, основатель Findeface Максим Перлин дал интервью, в котором слишком двусмысленно высказался на тему приватности. Если резюмировать его речь, то Перлин считает проблему приватности раздутой и перегретой искусственно, в то время как выгод для простого обывателя в контроле он видит больше, чем угроз. По его мнению, развитие технологий важнее, чем проблемы, возникающие в связи со злоупотреблениями. Основную опасность он видит в хакерах, а не в государстве (которое в общем имеет право нарушать приватность ради всеобщего блага). Также основатель сервиса признал, что 20% пользователей используют сервис в других целях (думаю, цифра явно занижена) и привел в пример самого себя («Я сам, когда мне пишут или звонят незнакомые люди в WhatsApp или Telegram, загружаю аватарку в FindFace и нахожу человека»).
Чисто технически Findface действительно не нарушает границы доступного: сервис не выгружает никакие данные о пользователях, кроме тех, что расшарили они сами. Однако, несложно заметить, что новые возможности серьезно бьют по (часто наивным) представлениям пользователей о приватности и тем самым ощутимо влияют на изменение самих границ приватности. Последнее Перлин рисует слишком в радужном свете: мол, изменятся представления и всё поутихнет. Не будучи алармистом, я все-таки замечу, что последствия могут быть разными и при том неконтролируемыми. И у многих есть вполне обоснованные причины не доверять тем, кто прежде всего заинтересован в прибыли (а данный сервис и стал возможен потому, что кто-то решил заработать на имеющейся технологии).
Случаи незапланированного использования Findface заставляют вновь серьезно обратиться к вопросу приватности в Сети. По большому счету случаев прямой или косвенной угрозы от соцсетей становится всё больше (в последнее время часто говорят о проблеме суицида - о пабликах, способных спровоцировать суицид, об онлайн-трансляциях самоубийств), поэтому идея деанонимизации интернет-пользователей требует серьезного обсуждения. Вопреки ожиданиям сознание большинства людей, пользующихся интернетом, меняется медленно, особенно учитывая такие факторы, как низкая ценность критического мышления в современной массовой культуре и отсутствие ясных и доступных техник безопасности в Сети.
На мой взгляд следует разделить три момента этой темы. Первый - это вопрос регуляции и ответственности, в котором как минимум две стороны (власть и общество). Этот момент логичнее отнести к теме авторства в Сети (авторства и как производителя контента, и как ответчика за сделанное), чтобы отделить его от проблем соотношения приватности и публичности. Кстати, в этом вопросе я склонен согласиться с теми, кто выступает за полною деанонимизацию, но только в соцсетях (это повысит статус слова). Попытки же зарегулировать всю Сеть ничем хорошим не обернутся.
Второй момент - этический (а в ряде последствий и правовой), касающийся всех долгосрочных последствий любого следа, оставляемого в интернете. Я уже писал, что моральная тематика будет только обостряться как на уровне отдельных случаев, так и в форме групповой деятельности. И область случаев, попадающих в эту сферу, очень широка. Это не только паблики, разоблачающие порноактрисс или девиц легкого поведения, но также бесчисленные каналы, на которых люди выкладывают личные истории (истерящих детей, пьяных коллег и друзей, застуканных за изменой партнеров и т.п.).
Третий момент - это собственно проблема демаркации приватного и публичного. Где пролегает граница между ними, каковы критерии различия и что вообще происходит с этими границами сегодня?
В первом приближении соцсети можно описать как публичное приватное. Определяющим здесь является «публичность», в то время как приватное в данном случае - эмуляция. Ханна Арендт отметила однажды: «Привативный характер приватного лежит в отсутствии других» (в схожем ключе высказывался и Хайдеггер), что в конечном счете исключено для современных медиа. То есть действие в Сети - это почти всегда действие «как если бы» в публичной сфере, что означает не только присутствие других, но и нормы, регулирующие связь с ними. Поэтому нормой пользования соцсетей должен быть простой тезис о том, что взрослый человек несет ответственность за все последствия, к которым приводят его действия. В этом смысле интернет ничем не отличается от реальности, где так же последствия могут наступать с разной степенью скорости (опознать порноактрису в жизни могут и через год, и через 10, гораздо сложнее понять - когда, чем и для кого обернется, например, сомнительная интернет-слава ребенка).
Таким образом, взрослые должны сами решать, что они делают (как в Сети, так и вне), а вот детей нужно в какой-то форме контролировать. Тема контроля со стороны общества и родителей по-своему сложна, т.к. вместе с обереганием, следует признать в ребенке юного субъекта со своими желаниями и необходимостью получать опыт (чтобы в итоге стать взрослым). Проблема, однако, усложняется тем, что люди всё равно будут ошибаться, а на этом фоне обычно спекулируют довольно неприятные типажи. Всяческие борцы и разоблачители у меня вызывают большее отвращение, чем люди совершившие моральную ошибку по глупости. Увы, мораль часто используется для оправдания низости и разных форм насилия. Было бы интересно деанонимизировать пару-тройку таких борцов, чтоб не повадно было. Даже мотив справедливости при наличии ряда инструментов может легко трансформироваться в самосуд или неадекватные произошедшему акты мести. Всё-таки люди эмоциональные существа с бессознательным, а это делает любой контроль и любой поступок проблематичным (моральный характер акта никогда не гарантирован).
Означает ли это, что проблемы нет вовсе? Нет, все-таки Перлин неправ в том, что тема приватности искусственно перегрета. Соотношение публичности и приватности - это актуальная тема для любых современных (модерновых, т.е. не опирающихся на традицию) сообществ. Вообще любой социум строится на запретах и умолчаниях, но не во всех эта линия стабильна. Дело в том, что всякая приватность и публичность медиатизированы, т.е. как-то представлены через информативные посредники. В наше время появились новые технологии и медиа, а вместе с ними меняются границы. Можно сказать, что большинство к этому привыкнут когда-нибудь, но не сразу. Впрочем, можно попробовать сказать чуть больше о структуре этих явлений.
Сама по себе приватность может быть понята в двух смыслах. В широком (онтологическом) смысле приватность - это одна из форм выражения наиболее близкого человеку. Самым старшим представителем такого близкого является дом: еще задолго до появления идеи личности многие общества (например, античный полис) строго делятся на общественное (агора) и семейное (ойкос, личное домохозяйство). Здесь стоит отметить, что приватная сфера дома всегда медиатизирована посредством слов и вещей. Для классического западноевропейского дома (от античности и вплоть до Нового времени) способами сообщить другому о приватности являются не только знаки и надписи, но также стены и заборы, собаки, вооруженные слуги или рабы, обычаи (например, обычаи, позволяющие убить незваного, особенно ночного гостя, на которых и возник правовой «принцип крепости»), правила этикета, внутренняя организация комнат и т.п. С развитием средств медиации пространство приватности обогащается словами, но не теряет предметных выразителей.
В узком смысле, приватность и публичность - это производные от границы, на основе которой общество описывает и предписывает личность. Пока нет идеи личности, нет и этих понятий как самостоятельных. Первые попытки осмыслить публичность - это эпоха Просвещения, стремившаяся перевести человечество во «взрослое состояние» (т.е. правомочность и индивидуальность создают пространство публичного). Приватность как объект осмысления возникает еще позже, только наряду с первыми теориями идеологии. И соответственно, как только индивидуальность и оригинальность становятся главными ценностями общества, так сразу же проблема приватности и публичности становится актуальной и одновременно запутанной (поскольку перестает работать только внешнее определение, появляются индивидуально прочерченные границы).
Приватность обычно понимается как отсылка к естественному. Это отсылка идеологическая, нет ничего более неочевидного, чем рамки приватности, которые всегда историчны и строго социальны. Какого-то врожденного чувства стыдливости у человека нет, всё возникает из воспитания и окружения. Поэтому средневековый дворянин публично ковыряет в зубах висящим у него на поясе позолоченным когтем сокола. Или король 18 века справляет нужду прямо во время аудиенции. Или крестьяне вплоть до наших дней (на Востоке, Балканах, в итальянской, испанской и русской глубинке и др.) вывешивают на всеобщее обозрение окровавленную простыню после первой брачной ночи.
Стоит заметить, что в любую эпоху граница приватности время от времени нарушается, просто потому что желание людей всегда находится в проблематичном отношении с запретом. То есть новые медиа и инструменты меняют условия и подмостки для подобных ситуаций, но не их суть. Любой текст говорит больше, чем хотел бы автор (и таким текстом может стать событие, образ), к тому же многие попросту не понимают, что и где они «говорят». Технические новшества лишь расширяют возможности расшифровки и поиска информации. Сегодня кого-то деанонимизировали по кадру из порно или снимку в метро. Кого-то и прежде вычисляли по фиксированному IP. Лет 10-15 назад поиском людей занимались с помощью милицейских баз данных телефонов, адресов и фамилий абонентов (распространявшихся на черном рынке). Сегодня ревнивец воспользуется поиском по фото, проверит списки пользователей взломанных сайтов знакомств (как с Эшли Мэдисон), установит на устройства супруги кейлоггер. В 18-19 веке в качестве источника разоблачений неверной жены могли стать необычный подарок, эпиграмма в альбоме (подробнее об этом виде медиа здесь), сплетня в салоне или анонимка.
Таким образом, стоит помнить, что чем более подвижны социальные границы, тем сложнее нормировать их - как этически, так и практически. Деанонимизация с помощью лиц показывает нам своего рода замыкание, в котором явными становятся противоречивые мотивы пользователей. С одной стороны, все (в разной степени) подвержены системному нарциссизму: выкладывая ту или иную информацию о себе в Сети, люди надеются на определенное внимание и признание других (вытесняя рациональные доводы о вероятности иных целей со стороны другого). Почти всё что выложено в соцсетях - выложено добровольно и по желанию (иногда непризнанному самим субъектом). С другой стороны, интернет потворствует иллюзии об отсутствии прямых последствий. Эмоция, мимика, жест, возможность прибегнуть к санкциям или даже просто присутствие другого во плоти - очень сильный цензор, без которого многим кажется, что в Сети они вольны говорить и делать всё, что угодно. Подобный инфантилизм не зарождается в соцсетях, он выращивается всей современной массовой культурой. Таким образом вместе с публичностью, очень многие верят и в защиту от реальности, создаваемую интерфейсом устройства, дающего доступ в Сеть. Проблема, однако в том, что виртуальная реальность - это среда, которая не только блокирует некоторые элементы реальности, но вместе с тем и усиливает другие (в т.ч. реальность намерений и желаний других людей).
На этом можно было бы и закончить обзор данного случая. Однако, мне кажется, стоит попробовать чуть более подробно понять в каком смысле наше лицо является объектом для современных медиа. В конце концов столь мелкий эпизод (сервис Findface) может и должен возводить нашу мысль к философским вопросам и обобщениям.
Во-первых, странно, но почему-то большинство людей не смущает то, что это сервис для дейтинга. И еще более странно, что феминистки или носители критического дискурса до сих пор не обрушились на него с уничтожающим анализом. По сути поиск по фото легализует в обществе два стереотипа. Первый о том, что лицо определяет привлекательность человека. С этим сложно спорить, но и потакать таким идеям вредно. Все-таки желание человека устроено сложнее, и в качестве опосредующих причин увлечения другим могут выступать куда как более тривиальные (элемент одежды, характеристика голоса, нюанс внешности) или напротив, более специфические (ситуация знакомства, чужая речь/взгляд, воображаемые достоинства) детали. Идиот, ищущий себе партнера только по красоте/особенностям лица, всегда будет одурачен своим бессознательным желанием. Потому более интересен второй стереотип: схожие внешне - схожи внутри. Отсюда при небольшом упрощении легко появляется программа к действию: не получилось с этой, попробуй с такой же, но только другой. Человеку с развитым воображением подобный ход не сложно продолжить до разного рода извращенных возможностей: Findface не просто упрощает, а фактически рекомендует варианты, сомнительные с моральной точки зрения. Как насчет поиска по внешности бывшей подруги, чтобы отомстить ей (на деле - совсем другой девушке)? Что насчет недоделанных мачо и казанов, коллекционирующих женщин, похожих на известных актрис, звезд и т.д. (гиперкомпенсируя свою невозможность достичь оригинала)? Стоит ли переживать об извращенцах, подыскивающих партнершу, похожую на свою маму, дочь, подружку дочери, замужнюю соседку и т.п.? И в конце концов, а что мешает с помощью всё того же сервиса искать потенциальных жертв или соучастников для разного рода махинаций, мошеннических схем или даже создания алиби (при серьезных преступлениях)?
Проблема в данном случае вроде бы и не в сервисе, ведь и так понятно, что у каждой технологии есть незаконное или аморальное применение. Однако в данном случае я как-то не наблюдаю положительного значения (в лучшем случае имеется нейтральное). Я могу согласиться, что на вооружении определенных служб подобная система распознавания будет не лишней, но я до сих пор не понимаю - зачем делать её общедоступной (ну кроме лежащей на поверхности попытки капитализации)? Как минимум сервис Findface этого объяснить не в силах.
Во-вторых, ситуация вокруг распознавания лиц позволяет более серьезно задуматься о том, что это вообще за объект такой - «моё лицо», и насколько он в принципе принадлежит владельцу. С философской точки зрения здесь нет никакой очевидности, вроде неотчуждаемого права собственности (владение, пользование, распоряжение). Напротив, лицо - это результат человеческой не то эволюции, не то самоселекции, в ходе которой происходит биоэстетическая протракция («вытягивание»). У животного нет лица, вариации морд скупы и мало влияют на половой отбор. Человек же с какого-то момента усиленно развивает в себе как способность выражения с помощью лица, так и способность читать лица. Косвенно об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что человеческий мозг в ходе эволюции обзавелся несколькими отделами, специализирующимися на распознавании и идентификации лиц сородичей. Философ Слотердайк считает, что важнейшим элементом в этом процессе стало первичное интимное расположение матери и ребенка (лицом к лицу), в котором улыбки и гримасы взрослых укореняются и прочерчивают контуры индивидуальности ребенка (который в силу расположенности к подражанию способен не только сохранить, но и усилить мимическую гибкость предков). Также я встречал упоминание о том, что согласно современным исследованиям только 16% вариаций внешности производны от расовых и этнических признаков, всё остальное разнообразие задается биографией, т.е. опытом событий и встреч с другими людьми. В связи с этим лицо - не только особая антропологическая характеристика, но и в значительной степени социальный объект. То, что в немалой доле создано другим, всегда выступает как нечто-для-другого (и лишь в особых условиях как нечто-для-себя или -само-по-себе).
Фактически, с момента зарождения первых цивилизаций лицо было тем объектом, который предъявляется другим при встрече и коммуникации. Т.е. это уже род медиа - объект-посредник, выступавший в качестве сообщения для других. Лицо, наряду с костюмом (плюс украшения, знаки отличия, татуировки) и запахом (вплоть до буржуазной эпохи) - это первые представители индивида, за которыми следуют ритуал, речь, жесты и тело (свободное от социального костюма, но не обязательно голое). В лице издревле читают знаки благородства и деградации, этническую и социальную принадлежность, характер и судьбу, дружелюбие и угрозу. Таким образом лицо - это не ты сам, и не часть тебя, это в первую очередь текст, автором которого ты являешься лишь косвенно. Или если быть точным, то для большинства эпох ты - автор в смысле «ответчик», но не в смысле «создатель». Лишь к Новому времени в европейской культуре закрепляется идея о том, что носитель лица может не соответствовать стереотипу восприятия, что в дальнейшем постепенно переводит некоторые формы речи/сообщения о лицах из публичной сферы в приватную (я думаю, до сих пор преобладающая часть публична, что подтверждает волна увлечения селфи и другими явлениями того же рода).
В каком-то смысле у западного человека никогда не было полного права на сокрытие лица, т.е. лицо - это такой род данных, по поводу которого мы сильно ограничены в решениях оставлять их открытыми/доступными или нет. В том числе потому, что европейская традиция государства и права не выработала развитых и успешных форм работы с анонимностью. Государство в своем контакте с субъектом (т.е. с поданным) всё так же предпочитает быть «лицом-к-лицу» (хотя само может и не иметь лица).
Поэтому радикально новым в ситуации с Findface является отнюдь не то, что лицо - это сообщение (отчуждаемое в ряде случаев, что характерно всем сообщениям). Так было всегда, просто последние 50-100 лет общества модерна приучали своих членов к комфортной вере в неотчуждаемые права (таковых не существует по определению, ибо право - искусственная вещь, а не естественная данность). Граница публичного и приватного, сконструированная в этот период, также поддерживала иллюзию о добровольности публичного существования, вплоть до того, что приватность стала восприниматься в качестве изначального, нулевого уровня личного бытия (на деле опять-таки нет, приватность - это тоже конструкция). Стало быть, можно сделать вывод о том, что именно концепция приватности переживает сегодня радикальные изменения, и причина тому - скорее всего невозможность современных обществ/государств гарантировать прежний формат прав и свобод. Так, что то, что ваше лицо - data, это не новость, новость в том, что оно теперь еще и big data. То есть теперь технологии позволяют поставить машину на место человека или социума, читающих что-то в лицах. И это окончательно разрушает баланс между владеть и пользоваться, возникает очень широкая и очень мутная прослойка двойственной формы, чего-то наподобие сервитута (причем, не только публичного). Это может изменить многое, просто в силу масштабов охвата, хотя следует помнить, что критерии чтения и интенции поиска - остаются за людьми. И теперь мы гораздо чаще будем ничего не знать об этих людях.
В ситуации подобной неопределенности возможны совершенно разные ответы, некоторые из них мы уже наблюдаем. Помимо очевидной попытки противостоять этому теми же средствами (технологии искажения и блокировки распознания), существует и стратегия адаптации, выражающаяся в деиндивидуализации лица. К таковой можно отнести современную увлеченность стереотипными лицами (моделей, кинозвезд), которая задействует целую индустрию переформатирования лиц (или как сказал Б.В. Марков «хирургию красоты»), сводящую их до масок. Все эти попытки будут объяснять себя как форму «распоряжения», но последствия и степень свободы в каждой будут серьезно различаться.
В-третьих, вопрос о пользовании и распоряжении, а также о праве на открытость/закрытость данных, показывает связь этого кейса (распознавание лиц) с другими примерами, касающимися приватности. Пока мы видим лишь разрозненные явления, общая тенденция которых смутно угадывается. Причем, то, что мы угадываем, во многом зависит от теоретической оптики, которой пользуемся: кому-то мерещится вездесущий контроль и дегуманизация, кому-то всего лишь пронырливый капитализм, отвоевывающий новый сферы, а кому-то и вовсе новые формы социального взаимодействия (или даже единения). По моим ощущениям технологии и соцсети, создающие публичный аналог приватного, выступают в качестве «черного хода», позволяющего провести «захват активов и территорий» у приватности (значительно увеличившейся за последние 100-200 лет и ныне переживающей кризис, из-за ряда внешних и внутренних причин). Впрочем, само устройство личности и ее интимных связей не предполагает ни легкой, ни тем более полной экспансии, к тому же возможны и реакции, «реконкисты» и иные формы сопротивления.
В любом случае некоторые сценарии мы уже можем видеть в утопиях и современной фантастике. Например, весьма вероятный вариант такой экспансии предлагает роман Дэйва Эггерса «Сфера» (в оригинале Circle). Это произведение показывает как одна влиятельная компания (по сути координирующая работу единой системы персональных данных) шаг за шагом создает своеобразные мораль и идеологию. Суть их в том, что под знаменами прозрачности, дружелюбности и общественно-полезного контроля, приватность как таковая превращается из нормы в девиацию, порождающую тревогу и подозрение. В какой-то момент в романе появляется слоган «Private is theft» (Приватность - это кража), что является явной аллюзией на выражение Прудона о собственности. Прудон имел в виду невозможность теоретического оправдания собственности, т.к. оно по определению означает нарушение принципов общности и справедливости доступа. Но и в самом деле, приватность - это логика исключения, которая никогда не согласуется ни со справедливостью, ни каким-либо еще универсальным основанием. Приватность - это сцена для близких, пусть даже таковым является лишь воображаемый альтер-эго, в то время как публичность - арена, потенциально включающая всех (или как минимум всех вменяемых и дееспособных социальных агентов). Несложно заметить, что как только пространство публичности займет всё личное пространство, полученный эффект будет прямо противоположен открытости. Подобная конструкция напоминает отнюдь не сцену, на который вы главный герой, а скорее - Паноптикон, проект идеальной тюрьмы Бентама. Иная (или иные) сцена - это то, что спасает нас от клаустрофобии и паранойи. Впрочем, всё хуже и хуже.
И возможно единственным полезным следствием появления Findface, а затем и шумихи вокруг него, является возможность задуматься о некоторых действиях и последствиях несколько раньше, чем это стало неотвратимой повседневностью.
Данный сервис стал объектом пристального внимания СМИ и интернет-сообщества в связи с несколькими эпизодами. Сперва фотограф из Питера в своем проекте Your Face is Big Data показал, насколько легко опознать по фото с камеры телефона людей в метро. Затем деанонимизацией и троллингом с элементами травли занялись пользователи Двача, вычислявшие личные страницы порноактрис (всего выявив более сотни девушек). Вскоре появилось сообщение и об обнаружении с помощью Findface сведений о двух злоумышленниках, подозреваемых в поджоге. За день до этого, обеспокоенный шумихой, основатель Findeface Максим Перлин дал интервью, в котором слишком двусмысленно высказался на тему приватности. Если резюмировать его речь, то Перлин считает проблему приватности раздутой и перегретой искусственно, в то время как выгод для простого обывателя в контроле он видит больше, чем угроз. По его мнению, развитие технологий важнее, чем проблемы, возникающие в связи со злоупотреблениями. Основную опасность он видит в хакерах, а не в государстве (которое в общем имеет право нарушать приватность ради всеобщего блага). Также основатель сервиса признал, что 20% пользователей используют сервис в других целях (думаю, цифра явно занижена) и привел в пример самого себя («Я сам, когда мне пишут или звонят незнакомые люди в WhatsApp или Telegram, загружаю аватарку в FindFace и нахожу человека»).
Чисто технически Findface действительно не нарушает границы доступного: сервис не выгружает никакие данные о пользователях, кроме тех, что расшарили они сами. Однако, несложно заметить, что новые возможности серьезно бьют по (часто наивным) представлениям пользователей о приватности и тем самым ощутимо влияют на изменение самих границ приватности. Последнее Перлин рисует слишком в радужном свете: мол, изменятся представления и всё поутихнет. Не будучи алармистом, я все-таки замечу, что последствия могут быть разными и при том неконтролируемыми. И у многих есть вполне обоснованные причины не доверять тем, кто прежде всего заинтересован в прибыли (а данный сервис и стал возможен потому, что кто-то решил заработать на имеющейся технологии).
Случаи незапланированного использования Findface заставляют вновь серьезно обратиться к вопросу приватности в Сети. По большому счету случаев прямой или косвенной угрозы от соцсетей становится всё больше (в последнее время часто говорят о проблеме суицида - о пабликах, способных спровоцировать суицид, об онлайн-трансляциях самоубийств), поэтому идея деанонимизации интернет-пользователей требует серьезного обсуждения. Вопреки ожиданиям сознание большинства людей, пользующихся интернетом, меняется медленно, особенно учитывая такие факторы, как низкая ценность критического мышления в современной массовой культуре и отсутствие ясных и доступных техник безопасности в Сети.
На мой взгляд следует разделить три момента этой темы. Первый - это вопрос регуляции и ответственности, в котором как минимум две стороны (власть и общество). Этот момент логичнее отнести к теме авторства в Сети (авторства и как производителя контента, и как ответчика за сделанное), чтобы отделить его от проблем соотношения приватности и публичности. Кстати, в этом вопросе я склонен согласиться с теми, кто выступает за полною деанонимизацию, но только в соцсетях (это повысит статус слова). Попытки же зарегулировать всю Сеть ничем хорошим не обернутся.
Второй момент - этический (а в ряде последствий и правовой), касающийся всех долгосрочных последствий любого следа, оставляемого в интернете. Я уже писал, что моральная тематика будет только обостряться как на уровне отдельных случаев, так и в форме групповой деятельности. И область случаев, попадающих в эту сферу, очень широка. Это не только паблики, разоблачающие порноактрисс или девиц легкого поведения, но также бесчисленные каналы, на которых люди выкладывают личные истории (истерящих детей, пьяных коллег и друзей, застуканных за изменой партнеров и т.п.).
Третий момент - это собственно проблема демаркации приватного и публичного. Где пролегает граница между ними, каковы критерии различия и что вообще происходит с этими границами сегодня?
В первом приближении соцсети можно описать как публичное приватное. Определяющим здесь является «публичность», в то время как приватное в данном случае - эмуляция. Ханна Арендт отметила однажды: «Привативный характер приватного лежит в отсутствии других» (в схожем ключе высказывался и Хайдеггер), что в конечном счете исключено для современных медиа. То есть действие в Сети - это почти всегда действие «как если бы» в публичной сфере, что означает не только присутствие других, но и нормы, регулирующие связь с ними. Поэтому нормой пользования соцсетей должен быть простой тезис о том, что взрослый человек несет ответственность за все последствия, к которым приводят его действия. В этом смысле интернет ничем не отличается от реальности, где так же последствия могут наступать с разной степенью скорости (опознать порноактрису в жизни могут и через год, и через 10, гораздо сложнее понять - когда, чем и для кого обернется, например, сомнительная интернет-слава ребенка).
Таким образом, взрослые должны сами решать, что они делают (как в Сети, так и вне), а вот детей нужно в какой-то форме контролировать. Тема контроля со стороны общества и родителей по-своему сложна, т.к. вместе с обереганием, следует признать в ребенке юного субъекта со своими желаниями и необходимостью получать опыт (чтобы в итоге стать взрослым). Проблема, однако, усложняется тем, что люди всё равно будут ошибаться, а на этом фоне обычно спекулируют довольно неприятные типажи. Всяческие борцы и разоблачители у меня вызывают большее отвращение, чем люди совершившие моральную ошибку по глупости. Увы, мораль часто используется для оправдания низости и разных форм насилия. Было бы интересно деанонимизировать пару-тройку таких борцов, чтоб не повадно было. Даже мотив справедливости при наличии ряда инструментов может легко трансформироваться в самосуд или неадекватные произошедшему акты мести. Всё-таки люди эмоциональные существа с бессознательным, а это делает любой контроль и любой поступок проблематичным (моральный характер акта никогда не гарантирован).
Означает ли это, что проблемы нет вовсе? Нет, все-таки Перлин неправ в том, что тема приватности искусственно перегрета. Соотношение публичности и приватности - это актуальная тема для любых современных (модерновых, т.е. не опирающихся на традицию) сообществ. Вообще любой социум строится на запретах и умолчаниях, но не во всех эта линия стабильна. Дело в том, что всякая приватность и публичность медиатизированы, т.е. как-то представлены через информативные посредники. В наше время появились новые технологии и медиа, а вместе с ними меняются границы. Можно сказать, что большинство к этому привыкнут когда-нибудь, но не сразу. Впрочем, можно попробовать сказать чуть больше о структуре этих явлений.
Сама по себе приватность может быть понята в двух смыслах. В широком (онтологическом) смысле приватность - это одна из форм выражения наиболее близкого человеку. Самым старшим представителем такого близкого является дом: еще задолго до появления идеи личности многие общества (например, античный полис) строго делятся на общественное (агора) и семейное (ойкос, личное домохозяйство). Здесь стоит отметить, что приватная сфера дома всегда медиатизирована посредством слов и вещей. Для классического западноевропейского дома (от античности и вплоть до Нового времени) способами сообщить другому о приватности являются не только знаки и надписи, но также стены и заборы, собаки, вооруженные слуги или рабы, обычаи (например, обычаи, позволяющие убить незваного, особенно ночного гостя, на которых и возник правовой «принцип крепости»), правила этикета, внутренняя организация комнат и т.п. С развитием средств медиации пространство приватности обогащается словами, но не теряет предметных выразителей.
В узком смысле, приватность и публичность - это производные от границы, на основе которой общество описывает и предписывает личность. Пока нет идеи личности, нет и этих понятий как самостоятельных. Первые попытки осмыслить публичность - это эпоха Просвещения, стремившаяся перевести человечество во «взрослое состояние» (т.е. правомочность и индивидуальность создают пространство публичного). Приватность как объект осмысления возникает еще позже, только наряду с первыми теориями идеологии. И соответственно, как только индивидуальность и оригинальность становятся главными ценностями общества, так сразу же проблема приватности и публичности становится актуальной и одновременно запутанной (поскольку перестает работать только внешнее определение, появляются индивидуально прочерченные границы).
Приватность обычно понимается как отсылка к естественному. Это отсылка идеологическая, нет ничего более неочевидного, чем рамки приватности, которые всегда историчны и строго социальны. Какого-то врожденного чувства стыдливости у человека нет, всё возникает из воспитания и окружения. Поэтому средневековый дворянин публично ковыряет в зубах висящим у него на поясе позолоченным когтем сокола. Или король 18 века справляет нужду прямо во время аудиенции. Или крестьяне вплоть до наших дней (на Востоке, Балканах, в итальянской, испанской и русской глубинке и др.) вывешивают на всеобщее обозрение окровавленную простыню после первой брачной ночи.
Стоит заметить, что в любую эпоху граница приватности время от времени нарушается, просто потому что желание людей всегда находится в проблематичном отношении с запретом. То есть новые медиа и инструменты меняют условия и подмостки для подобных ситуаций, но не их суть. Любой текст говорит больше, чем хотел бы автор (и таким текстом может стать событие, образ), к тому же многие попросту не понимают, что и где они «говорят». Технические новшества лишь расширяют возможности расшифровки и поиска информации. Сегодня кого-то деанонимизировали по кадру из порно или снимку в метро. Кого-то и прежде вычисляли по фиксированному IP. Лет 10-15 назад поиском людей занимались с помощью милицейских баз данных телефонов, адресов и фамилий абонентов (распространявшихся на черном рынке). Сегодня ревнивец воспользуется поиском по фото, проверит списки пользователей взломанных сайтов знакомств (как с Эшли Мэдисон), установит на устройства супруги кейлоггер. В 18-19 веке в качестве источника разоблачений неверной жены могли стать необычный подарок, эпиграмма в альбоме (подробнее об этом виде медиа здесь), сплетня в салоне или анонимка.
Таким образом, стоит помнить, что чем более подвижны социальные границы, тем сложнее нормировать их - как этически, так и практически. Деанонимизация с помощью лиц показывает нам своего рода замыкание, в котором явными становятся противоречивые мотивы пользователей. С одной стороны, все (в разной степени) подвержены системному нарциссизму: выкладывая ту или иную информацию о себе в Сети, люди надеются на определенное внимание и признание других (вытесняя рациональные доводы о вероятности иных целей со стороны другого). Почти всё что выложено в соцсетях - выложено добровольно и по желанию (иногда непризнанному самим субъектом). С другой стороны, интернет потворствует иллюзии об отсутствии прямых последствий. Эмоция, мимика, жест, возможность прибегнуть к санкциям или даже просто присутствие другого во плоти - очень сильный цензор, без которого многим кажется, что в Сети они вольны говорить и делать всё, что угодно. Подобный инфантилизм не зарождается в соцсетях, он выращивается всей современной массовой культурой. Таким образом вместе с публичностью, очень многие верят и в защиту от реальности, создаваемую интерфейсом устройства, дающего доступ в Сеть. Проблема, однако в том, что виртуальная реальность - это среда, которая не только блокирует некоторые элементы реальности, но вместе с тем и усиливает другие (в т.ч. реальность намерений и желаний других людей).
На этом можно было бы и закончить обзор данного случая. Однако, мне кажется, стоит попробовать чуть более подробно понять в каком смысле наше лицо является объектом для современных медиа. В конце концов столь мелкий эпизод (сервис Findface) может и должен возводить нашу мысль к философским вопросам и обобщениям.
Во-первых, странно, но почему-то большинство людей не смущает то, что это сервис для дейтинга. И еще более странно, что феминистки или носители критического дискурса до сих пор не обрушились на него с уничтожающим анализом. По сути поиск по фото легализует в обществе два стереотипа. Первый о том, что лицо определяет привлекательность человека. С этим сложно спорить, но и потакать таким идеям вредно. Все-таки желание человека устроено сложнее, и в качестве опосредующих причин увлечения другим могут выступать куда как более тривиальные (элемент одежды, характеристика голоса, нюанс внешности) или напротив, более специфические (ситуация знакомства, чужая речь/взгляд, воображаемые достоинства) детали. Идиот, ищущий себе партнера только по красоте/особенностям лица, всегда будет одурачен своим бессознательным желанием. Потому более интересен второй стереотип: схожие внешне - схожи внутри. Отсюда при небольшом упрощении легко появляется программа к действию: не получилось с этой, попробуй с такой же, но только другой. Человеку с развитым воображением подобный ход не сложно продолжить до разного рода извращенных возможностей: Findface не просто упрощает, а фактически рекомендует варианты, сомнительные с моральной точки зрения. Как насчет поиска по внешности бывшей подруги, чтобы отомстить ей (на деле - совсем другой девушке)? Что насчет недоделанных мачо и казанов, коллекционирующих женщин, похожих на известных актрис, звезд и т.д. (гиперкомпенсируя свою невозможность достичь оригинала)? Стоит ли переживать об извращенцах, подыскивающих партнершу, похожую на свою маму, дочь, подружку дочери, замужнюю соседку и т.п.? И в конце концов, а что мешает с помощью всё того же сервиса искать потенциальных жертв или соучастников для разного рода махинаций, мошеннических схем или даже создания алиби (при серьезных преступлениях)?
Проблема в данном случае вроде бы и не в сервисе, ведь и так понятно, что у каждой технологии есть незаконное или аморальное применение. Однако в данном случае я как-то не наблюдаю положительного значения (в лучшем случае имеется нейтральное). Я могу согласиться, что на вооружении определенных служб подобная система распознавания будет не лишней, но я до сих пор не понимаю - зачем делать её общедоступной (ну кроме лежащей на поверхности попытки капитализации)? Как минимум сервис Findface этого объяснить не в силах.
Во-вторых, ситуация вокруг распознавания лиц позволяет более серьезно задуматься о том, что это вообще за объект такой - «моё лицо», и насколько он в принципе принадлежит владельцу. С философской точки зрения здесь нет никакой очевидности, вроде неотчуждаемого права собственности (владение, пользование, распоряжение). Напротив, лицо - это результат человеческой не то эволюции, не то самоселекции, в ходе которой происходит биоэстетическая протракция («вытягивание»). У животного нет лица, вариации морд скупы и мало влияют на половой отбор. Человек же с какого-то момента усиленно развивает в себе как способность выражения с помощью лица, так и способность читать лица. Косвенно об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что человеческий мозг в ходе эволюции обзавелся несколькими отделами, специализирующимися на распознавании и идентификации лиц сородичей. Философ Слотердайк считает, что важнейшим элементом в этом процессе стало первичное интимное расположение матери и ребенка (лицом к лицу), в котором улыбки и гримасы взрослых укореняются и прочерчивают контуры индивидуальности ребенка (который в силу расположенности к подражанию способен не только сохранить, но и усилить мимическую гибкость предков). Также я встречал упоминание о том, что согласно современным исследованиям только 16% вариаций внешности производны от расовых и этнических признаков, всё остальное разнообразие задается биографией, т.е. опытом событий и встреч с другими людьми. В связи с этим лицо - не только особая антропологическая характеристика, но и в значительной степени социальный объект. То, что в немалой доле создано другим, всегда выступает как нечто-для-другого (и лишь в особых условиях как нечто-для-себя или -само-по-себе).
Фактически, с момента зарождения первых цивилизаций лицо было тем объектом, который предъявляется другим при встрече и коммуникации. Т.е. это уже род медиа - объект-посредник, выступавший в качестве сообщения для других. Лицо, наряду с костюмом (плюс украшения, знаки отличия, татуировки) и запахом (вплоть до буржуазной эпохи) - это первые представители индивида, за которыми следуют ритуал, речь, жесты и тело (свободное от социального костюма, но не обязательно голое). В лице издревле читают знаки благородства и деградации, этническую и социальную принадлежность, характер и судьбу, дружелюбие и угрозу. Таким образом лицо - это не ты сам, и не часть тебя, это в первую очередь текст, автором которого ты являешься лишь косвенно. Или если быть точным, то для большинства эпох ты - автор в смысле «ответчик», но не в смысле «создатель». Лишь к Новому времени в европейской культуре закрепляется идея о том, что носитель лица может не соответствовать стереотипу восприятия, что в дальнейшем постепенно переводит некоторые формы речи/сообщения о лицах из публичной сферы в приватную (я думаю, до сих пор преобладающая часть публична, что подтверждает волна увлечения селфи и другими явлениями того же рода).
В каком-то смысле у западного человека никогда не было полного права на сокрытие лица, т.е. лицо - это такой род данных, по поводу которого мы сильно ограничены в решениях оставлять их открытыми/доступными или нет. В том числе потому, что европейская традиция государства и права не выработала развитых и успешных форм работы с анонимностью. Государство в своем контакте с субъектом (т.е. с поданным) всё так же предпочитает быть «лицом-к-лицу» (хотя само может и не иметь лица).
Поэтому радикально новым в ситуации с Findface является отнюдь не то, что лицо - это сообщение (отчуждаемое в ряде случаев, что характерно всем сообщениям). Так было всегда, просто последние 50-100 лет общества модерна приучали своих членов к комфортной вере в неотчуждаемые права (таковых не существует по определению, ибо право - искусственная вещь, а не естественная данность). Граница публичного и приватного, сконструированная в этот период, также поддерживала иллюзию о добровольности публичного существования, вплоть до того, что приватность стала восприниматься в качестве изначального, нулевого уровня личного бытия (на деле опять-таки нет, приватность - это тоже конструкция). Стало быть, можно сделать вывод о том, что именно концепция приватности переживает сегодня радикальные изменения, и причина тому - скорее всего невозможность современных обществ/государств гарантировать прежний формат прав и свобод. Так, что то, что ваше лицо - data, это не новость, новость в том, что оно теперь еще и big data. То есть теперь технологии позволяют поставить машину на место человека или социума, читающих что-то в лицах. И это окончательно разрушает баланс между владеть и пользоваться, возникает очень широкая и очень мутная прослойка двойственной формы, чего-то наподобие сервитута (причем, не только публичного). Это может изменить многое, просто в силу масштабов охвата, хотя следует помнить, что критерии чтения и интенции поиска - остаются за людьми. И теперь мы гораздо чаще будем ничего не знать об этих людях.
В ситуации подобной неопределенности возможны совершенно разные ответы, некоторые из них мы уже наблюдаем. Помимо очевидной попытки противостоять этому теми же средствами (технологии искажения и блокировки распознания), существует и стратегия адаптации, выражающаяся в деиндивидуализации лица. К таковой можно отнести современную увлеченность стереотипными лицами (моделей, кинозвезд), которая задействует целую индустрию переформатирования лиц (или как сказал Б.В. Марков «хирургию красоты»), сводящую их до масок. Все эти попытки будут объяснять себя как форму «распоряжения», но последствия и степень свободы в каждой будут серьезно различаться.
В-третьих, вопрос о пользовании и распоряжении, а также о праве на открытость/закрытость данных, показывает связь этого кейса (распознавание лиц) с другими примерами, касающимися приватности. Пока мы видим лишь разрозненные явления, общая тенденция которых смутно угадывается. Причем, то, что мы угадываем, во многом зависит от теоретической оптики, которой пользуемся: кому-то мерещится вездесущий контроль и дегуманизация, кому-то всего лишь пронырливый капитализм, отвоевывающий новый сферы, а кому-то и вовсе новые формы социального взаимодействия (или даже единения). По моим ощущениям технологии и соцсети, создающие публичный аналог приватного, выступают в качестве «черного хода», позволяющего провести «захват активов и территорий» у приватности (значительно увеличившейся за последние 100-200 лет и ныне переживающей кризис, из-за ряда внешних и внутренних причин). Впрочем, само устройство личности и ее интимных связей не предполагает ни легкой, ни тем более полной экспансии, к тому же возможны и реакции, «реконкисты» и иные формы сопротивления.
В любом случае некоторые сценарии мы уже можем видеть в утопиях и современной фантастике. Например, весьма вероятный вариант такой экспансии предлагает роман Дэйва Эггерса «Сфера» (в оригинале Circle). Это произведение показывает как одна влиятельная компания (по сути координирующая работу единой системы персональных данных) шаг за шагом создает своеобразные мораль и идеологию. Суть их в том, что под знаменами прозрачности, дружелюбности и общественно-полезного контроля, приватность как таковая превращается из нормы в девиацию, порождающую тревогу и подозрение. В какой-то момент в романе появляется слоган «Private is theft» (Приватность - это кража), что является явной аллюзией на выражение Прудона о собственности. Прудон имел в виду невозможность теоретического оправдания собственности, т.к. оно по определению означает нарушение принципов общности и справедливости доступа. Но и в самом деле, приватность - это логика исключения, которая никогда не согласуется ни со справедливостью, ни каким-либо еще универсальным основанием. Приватность - это сцена для близких, пусть даже таковым является лишь воображаемый альтер-эго, в то время как публичность - арена, потенциально включающая всех (или как минимум всех вменяемых и дееспособных социальных агентов). Несложно заметить, что как только пространство публичности займет всё личное пространство, полученный эффект будет прямо противоположен открытости. Подобная конструкция напоминает отнюдь не сцену, на который вы главный герой, а скорее - Паноптикон, проект идеальной тюрьмы Бентама. Иная (или иные) сцена - это то, что спасает нас от клаустрофобии и паранойи. Впрочем, всё хуже и хуже.
И возможно единственным полезным следствием появления Findface, а затем и шумихи вокруг него, является возможность задуматься о некоторых действиях и последствиях несколько раньше, чем это стало неотвратимой повседневностью.