Первосентябрьское гонзо
Среди людей, не привыкших переводить наблюдения в ясные суждение (а таких - большинство), бытует крайне занятное мнение, словно у человека, выбравшего педагогическую стезю в жизни, по большому счету и жизни-то никакой нет. Вопреки этому такие люди живут и экзистируют фактично, а отнюдь не растворяются в воздухе, выходя за стены образовательного учреждения. Дабы показать, что и такая жизнь полна разных цветов и красок, по крайней мере, не только уныло-грустного тона, я и займусь сегодня мини-этнографией частного существования в стиле гозно.
Реальность порой развивается так, что утром 1 сентября ты обнаруживаешь себя преподавателем вуза, которому сегодня тащиться на работу дабы «сеять разумное, доброе, вечное». Происходит это как-то внезапно, в полном соответствии со стереотипом большинства, согласно которому никто по доброй воле не идет в преподаватели, а оказывается там в силу стечения обстоятельств. Доля правды в этом есть, но все-таки становление преподом серьезно отличается от вовлечения в проституцию. Хотя с философской точки зрения есть и сходства. В любом случае, слово «случайно» это не про меня: я свою работу выбрал сам, в состоянии вполне годном для написания завещания. Выбор мой определился легко: я просто не хотел видеть в зеркале еще одного впаривателя (их, и продуктов их корявых ручек вокруг меня предостаточно). Да, я знаю, в мире так много профессий, но лично мне рынок труда предлагал только впаривателей.
Мой гонзо-репортаж, как и положено крайне субъективному изложению событий, начинается в постели. Открыв глаза, я ощущаю себя погрузившимся в болото нежелания идти на работу, из которого мне еще предстоит себя вытащить подобно барону Мюнхгаузену. Нежелание гостит у меня отнюдь не потому что я ленив или не люблю свою работу, а потому что я давно уже не понимаю, что значит «работать» в этой сфере. И большинство не знают, а те, кто говорят что знают - мне представляются большими мастерами феерического бреда и самообмана. Нет, конечно, среди преподов попадаются гуру и святые. К ним - никаких вопросов. Точнее, вопросов уйма, но другого толка (Так и вижу каков мир для гуру - пустыня, заполненная аморфными и полупрозрачными призраками, которые иногда кидаются в твою сторону с восклицанием Teach me!). Суть моего незнания, конечно, не в том, что моя ранняя зрелость омрачена склерозом, а в том, что сама профессия невозможна. Собственно Фрейд, чье учение нам жить и строить помогает, и озвучил этот парадокс: невозможно обучить знаниям, невозможно воспитывать и невозможно управлять. Лакан позже добавил еще один гвоздь - невозможно научить человека желать. Вот только от препода требуется как раз этот джентльменский набор невозможностей. Поэтому подобно магу-иллюзионисту он вынужден каждодневно показывать фокус - стояние на стуле, лишенном сразу 4х ножек.
Той само косичкой, за которую я привычно хватаюсь в таком случае, является мысль о самоуважении. Можете считать меня старомодным, но я уверен, что делать свою работу плохо - это унылый способ расписаться в книге бытия в собственной глупости и ненужности. Желающих выпилить себя болгаркой из реальности - в мире хватает с избытком, но я не из их числа. Нежелание работать, не зная, что именно и зачем ты делаешь, ничуть не мешает любить свою работу. Это так же просто как, например, любить беседы с интересными людьми и одновременно избегать бессмысленного трепа с пустоголовыми.
Вообще ощутить себя в шкуре препода (учитывая, что в своем прошлом ты навсегда студент) - это архаический опыт. Это мало чем отличается от того, как шаман влезает в шкуру зверя, чтобы исполнить ритуал. Вот каково ему? Особенно если его вера ослабла? А каково мне? Тем более что современная техника безопасности вызывает у меня сомнения. Шаман обращался к духам умерших в основном чтобы задобрить их, а мы на семинарах поминаем усопших мыслителей кому как угодно, но никаких амулетов и оберегов от их гнева у нас нет (ну мне, по крайней мере, в учебной части ничего не выдавали). Или, к примеру, шаман только в крайнем случае перемещается в междумирие с помощью экстаза, а я только по пути на работу и с работы дважды испытываю экстаз, покинув наконец харонову лодку городского транспорта. И ведь за тяжесть и риск никто мне доплачивать не хочет, говорят - мифологическое сознание в прошлом (а потом эти же люди тайком стучат по дереву - Просвещение, my ass!).
В итоге правдами и неправдами я выхожу на улицу и шагаю на остановку. Я специально не втыкаю в себя наушник, чтобы с любопытством наблюдать за теми, кого сегодня также черт понес в образовательные учреждения. По пути я вижу школьников с родителями и без, и на меня накатывают воспоминания.
1ое сентября (даже спустя более чем 20 лет) ассоциируется у меня с дорогой в школу промозглым серым утром со слякотью и сыростью после ночного ливня. Ты идешь в школу с букетом астр или хризантем (астры блеать, а не розы, гвоздики или лилии из магазина; суровые осенние цветы, символизирующие грусть упавших с неба звезд), с холщовым мешком со «сменкой» (и ты ненавидишь эту «сменку», словно ее ношение - это клеймо позора и изощренное издевательство, ты ненавидишь погоду, из-за которой сменную обувь у тебя обязательно проверят держиморды на входе - но я убей бог не помню что не так было с этой «сменкой»), с ранцем на спине, который заставляет ощущать себя римским легионером на марше. В твоем портфеле минимум пять учебников, представляющих из себя старые, разбухшие фолианты, каждая страница которых впитала грязь и жир прежних 5-7 поколений от чего вес каждого учебника увеличился втрое. И каждый шаг в сторону школы отзывается молчаливым протестом, горящим, словно гордое сердце Сизифа в начале своего пути, где-то глубоко под школьной формой.
Обычно, когда я иду на работу, то я похож на героя Клайва Оуэна из сериала «Больница Никербокер», который по утру выбирается из опиумной курильни (только у меня вместо зелий компьютер). Но сегодня особый день. Поэтому ничего из той детской картинки мой первосентябрьский путь на работу не напоминает: стоит солнечный погожий день, я иду налегке и мое настроение скорее благожелательное. Ну разве что рюкзак, который я таскаю на спине (поскольку предпочитаю чтобы руки были свободны), заставляет лучше вспомнить психическую травму детства. Вообще любой нормальный мужчина стремится не занимать руки поклажей - это не столько прихоть, сколько трезвый расчет человека, не ждущего от жизни только плюшек. Помимо плюшек, прилетают и плюхи. А ведь даже ничего не весящий пакетик, повисший на руке, на доли секунды замедлит защитное движение руки - и хорошо если это будет удар локтем в челюсть от корявого пассажира, а если шило в горло в вечернем переулке? Вы как хотите, а я не могу позволить себе роскошь отсутствия темных переулков в моей жизни.
Я сажусь в маршрутку, в ней сидит несколько студентов. Их лица не угрюмы подобно галерным новичками, но и не радостны. Видимо их посетило двойственное чувство на счет предстоящей учебы. С одной стороны, они выпрыгивают из штанов от желания увидеться с одногруппниками, чтобы похвастать летними впечатлениями и новыми шмотками/гаджетами. С другой стороны, необходимость учиться вызывает в них преждевременную скуку и уныние, поскольку привычка к личным усилиям - это последнее, что можно заподозрить на этих беззаботных и наивных физиономиях. Хотя на мой сторонний взгляд единственная подобающая эмоция для этих лиц в сей час - это лейбницианское ликование. Ведь любая наиболее вероятная альтернатива их пути в вуз явно хуже - будь то дорога в школу, армия, идиотская работа с 9 утра или «не поступил - сиди дома». Вообще быть студентом - это едва ли не лучший способ проживания жизни (за парой-тройкой исключений), в котором неудовлетворителен только ты сам. Обычно в этом возрасте ты еще столь глуп, наивен и неопытен, что это граничит с вызывающим неприличием. К счастью, пока ты глупый, именно эта глупость и оберегает тебя от самовозгорания от стыда.
Кто-то, конечно, очень любит наивняк. И я скажу вам кто - его любят развратники, поскольку им очень комфортно среди предсказуемых и легко обводимых вокруг пальца простых душ. Но я скорее анти-развратник, мне комфортно среди циничных, опытных и четко знающих чего хотят людей. Вот только непонятно, где они обитают в ощутимых концентрациях.
В универе атмосфера добрых пожеланий и радостных встреч: коллег поздравляют «с новым годом», студентов - «с праздником». Я же вплоть до звонка был занят менее приятным - собачился с отделом расписания. У нас чисто теоретическое разногласие. Они всем сердцем веруют в свою исключительную необходимость, а посему зарплату желают получать за художественное восседание в кабинете, прочие же функции они готовы выполнять по принципу «не стреляйте в пианиста, он играет как умеет». Я же напротив, считаю, что единственным смыслом их существования, своего рода raison d`etre является всепоглощающая забота об удобстве преподавателей, в противном случае я тут же воображаемо ищу свой кольт (впрочем, воображаемо я бы предпочел систему Браунинга или хотя бы Смит и Вессон). Сжигая в споре калории и нервные клетки, я таки добиваюсь желаемого. Бюрократию удается продавить, что еще раз доказывает мой тезис о том, что не всякая бюрократия это машина, порой - это скорее емкость, заполненная гелевыми шариками. Впрочем, существуют и кафиканский ад, и неумолимые шестеренки документооборота, на раз отхватывающие пальцы к чертям. Они существуют - проверено на себе. И встречая подобного монстра, будьте предельно осторожны: дантовский ад по сравнению с некоторыми паспортными столами - просто Диснейленд.
Звонок. Студенты еще полны сил, и имитация заинтересованности удается им на твердую пятерку. Во многом потому что они и сами еще верят в то, что будут учиться и прилагать усилия. Да и такое случается, правда, в более скромных объемах. И все же в начале года студенты почти всем составом вызывают некоторый род симпатии. В их умных глазах столько нереализованных надежд, бесплодных усилий и неоткрытых возможностей. И все это для меня, в скором будущем. Это уже привычно. Первые занятия уникальны тем, что на них преподаватель больше всего смотрит на лица студентов, поскольку еще нет смысла смотреть в журнал. Собственно эволюция большинства курсов так и устроена: все меньше - на лица, все больше - в журнал. Исключения бывают лишь в двух случаях: когда все и так очень хорошо, и когда все безнадежно (не «безнадежно плохо», а далеко за рамками плохо/хорошо, так что любые требования или ожидания даже самые заниженные - бессмысленны). И я думаю, что касается оценок, то инерция учащихся гораздо сильнее привычки учащих: именно студенты психологически более заинтересованы в том, чтобы их оценивали. А мы - учителя, стало быть потакаем.
Согласно одной восточной мудрости «Научить человека - значит, его убить». Наверное, это объясняет почему уровень стресса и агрессии школьных учителей сопоставим с показателями летчика-истребителя. К счастью в вузе преподаватель многое оставляет на самостоятельное изучение - в общем, убивайтесь там сами. Видимо по этой причине поведение преподавателя почти всегда стремится к одному из полюсов: либо это виктимное толстовство с избирательной слепотой в отношении всякой агрессии, либо это бесцеремонный цинизм профессионала, которому некогда трепетать перед винтиками и деталями рабочего процесса (пусть по какой-то нелепой случайности в качестве винтиков - умы и сердца других людей). Мне например моя работа более всего напоминает труд хирурга. Дело в том, что хоть как-то повлиять на ум и мотивы другого человека можно лишь в постоянном и тесном взаимодействии, а максимум одна встреча в неделю - это скорее род оперативного вмешательства со всеми присущему ему рисками и динамикой. Впрочем, об этом сказано уже предостаточно. Странно другое: почему-то никто еще во всеуслышание не сказал о другом аспекте обучения - о захватывающем краснобайстве, об удовольствии от говорения. А ведь познавший однажды чистое наслаждение от пустой болтовни, осмысленных сентенций или непосредственного звукоизвлечения - уже вряд ли откажется от такого способа разнообразить свое существование.
Опьянев слегка от надежд, чаяний и разглагольствований, я возвращаюсь домой. По пути встречаю двух парней, пьяных в хлам, чем приятно удивлен. Есть еще в нашем мире тонко чувствующие натуры. Я, например, свои сентименты вынужден скрывать и плотно держать в узде, иначе сам бы к концу недели совершил возлияния до полного миронеощущения. Однако я люблю делать свою работу в хорошем состоянии ума, памяти и воображения (пусть о том никто и не ведает). И если пить по воскресеньям, то в понедельник я буду все еще не самым блестящим собеседником. Приходится чем-то жертвовать. Ведь должен же человек чем-то жертвовать ради еще одного повода к самоуважению? Ради удовольствия. Ради своей невозможной профессии.
Реальность порой развивается так, что утром 1 сентября ты обнаруживаешь себя преподавателем вуза, которому сегодня тащиться на работу дабы «сеять разумное, доброе, вечное». Происходит это как-то внезапно, в полном соответствии со стереотипом большинства, согласно которому никто по доброй воле не идет в преподаватели, а оказывается там в силу стечения обстоятельств. Доля правды в этом есть, но все-таки становление преподом серьезно отличается от вовлечения в проституцию. Хотя с философской точки зрения есть и сходства. В любом случае, слово «случайно» это не про меня: я свою работу выбрал сам, в состоянии вполне годном для написания завещания. Выбор мой определился легко: я просто не хотел видеть в зеркале еще одного впаривателя (их, и продуктов их корявых ручек вокруг меня предостаточно). Да, я знаю, в мире так много профессий, но лично мне рынок труда предлагал только впаривателей.
Мой гонзо-репортаж, как и положено крайне субъективному изложению событий, начинается в постели. Открыв глаза, я ощущаю себя погрузившимся в болото нежелания идти на работу, из которого мне еще предстоит себя вытащить подобно барону Мюнхгаузену. Нежелание гостит у меня отнюдь не потому что я ленив или не люблю свою работу, а потому что я давно уже не понимаю, что значит «работать» в этой сфере. И большинство не знают, а те, кто говорят что знают - мне представляются большими мастерами феерического бреда и самообмана. Нет, конечно, среди преподов попадаются гуру и святые. К ним - никаких вопросов. Точнее, вопросов уйма, но другого толка (Так и вижу каков мир для гуру - пустыня, заполненная аморфными и полупрозрачными призраками, которые иногда кидаются в твою сторону с восклицанием Teach me!). Суть моего незнания, конечно, не в том, что моя ранняя зрелость омрачена склерозом, а в том, что сама профессия невозможна. Собственно Фрейд, чье учение нам жить и строить помогает, и озвучил этот парадокс: невозможно обучить знаниям, невозможно воспитывать и невозможно управлять. Лакан позже добавил еще один гвоздь - невозможно научить человека желать. Вот только от препода требуется как раз этот джентльменский набор невозможностей. Поэтому подобно магу-иллюзионисту он вынужден каждодневно показывать фокус - стояние на стуле, лишенном сразу 4х ножек.
Той само косичкой, за которую я привычно хватаюсь в таком случае, является мысль о самоуважении. Можете считать меня старомодным, но я уверен, что делать свою работу плохо - это унылый способ расписаться в книге бытия в собственной глупости и ненужности. Желающих выпилить себя болгаркой из реальности - в мире хватает с избытком, но я не из их числа. Нежелание работать, не зная, что именно и зачем ты делаешь, ничуть не мешает любить свою работу. Это так же просто как, например, любить беседы с интересными людьми и одновременно избегать бессмысленного трепа с пустоголовыми.
Вообще ощутить себя в шкуре препода (учитывая, что в своем прошлом ты навсегда студент) - это архаический опыт. Это мало чем отличается от того, как шаман влезает в шкуру зверя, чтобы исполнить ритуал. Вот каково ему? Особенно если его вера ослабла? А каково мне? Тем более что современная техника безопасности вызывает у меня сомнения. Шаман обращался к духам умерших в основном чтобы задобрить их, а мы на семинарах поминаем усопших мыслителей кому как угодно, но никаких амулетов и оберегов от их гнева у нас нет (ну мне, по крайней мере, в учебной части ничего не выдавали). Или, к примеру, шаман только в крайнем случае перемещается в междумирие с помощью экстаза, а я только по пути на работу и с работы дважды испытываю экстаз, покинув наконец харонову лодку городского транспорта. И ведь за тяжесть и риск никто мне доплачивать не хочет, говорят - мифологическое сознание в прошлом (а потом эти же люди тайком стучат по дереву - Просвещение, my ass!).
В итоге правдами и неправдами я выхожу на улицу и шагаю на остановку. Я специально не втыкаю в себя наушник, чтобы с любопытством наблюдать за теми, кого сегодня также черт понес в образовательные учреждения. По пути я вижу школьников с родителями и без, и на меня накатывают воспоминания.
1ое сентября (даже спустя более чем 20 лет) ассоциируется у меня с дорогой в школу промозглым серым утром со слякотью и сыростью после ночного ливня. Ты идешь в школу с букетом астр или хризантем (астры блеать, а не розы, гвоздики или лилии из магазина; суровые осенние цветы, символизирующие грусть упавших с неба звезд), с холщовым мешком со «сменкой» (и ты ненавидишь эту «сменку», словно ее ношение - это клеймо позора и изощренное издевательство, ты ненавидишь погоду, из-за которой сменную обувь у тебя обязательно проверят держиморды на входе - но я убей бог не помню что не так было с этой «сменкой»), с ранцем на спине, который заставляет ощущать себя римским легионером на марше. В твоем портфеле минимум пять учебников, представляющих из себя старые, разбухшие фолианты, каждая страница которых впитала грязь и жир прежних 5-7 поколений от чего вес каждого учебника увеличился втрое. И каждый шаг в сторону школы отзывается молчаливым протестом, горящим, словно гордое сердце Сизифа в начале своего пути, где-то глубоко под школьной формой.
Обычно, когда я иду на работу, то я похож на героя Клайва Оуэна из сериала «Больница Никербокер», который по утру выбирается из опиумной курильни (только у меня вместо зелий компьютер). Но сегодня особый день. Поэтому ничего из той детской картинки мой первосентябрьский путь на работу не напоминает: стоит солнечный погожий день, я иду налегке и мое настроение скорее благожелательное. Ну разве что рюкзак, который я таскаю на спине (поскольку предпочитаю чтобы руки были свободны), заставляет лучше вспомнить психическую травму детства. Вообще любой нормальный мужчина стремится не занимать руки поклажей - это не столько прихоть, сколько трезвый расчет человека, не ждущего от жизни только плюшек. Помимо плюшек, прилетают и плюхи. А ведь даже ничего не весящий пакетик, повисший на руке, на доли секунды замедлит защитное движение руки - и хорошо если это будет удар локтем в челюсть от корявого пассажира, а если шило в горло в вечернем переулке? Вы как хотите, а я не могу позволить себе роскошь отсутствия темных переулков в моей жизни.
Я сажусь в маршрутку, в ней сидит несколько студентов. Их лица не угрюмы подобно галерным новичками, но и не радостны. Видимо их посетило двойственное чувство на счет предстоящей учебы. С одной стороны, они выпрыгивают из штанов от желания увидеться с одногруппниками, чтобы похвастать летними впечатлениями и новыми шмотками/гаджетами. С другой стороны, необходимость учиться вызывает в них преждевременную скуку и уныние, поскольку привычка к личным усилиям - это последнее, что можно заподозрить на этих беззаботных и наивных физиономиях. Хотя на мой сторонний взгляд единственная подобающая эмоция для этих лиц в сей час - это лейбницианское ликование. Ведь любая наиболее вероятная альтернатива их пути в вуз явно хуже - будь то дорога в школу, армия, идиотская работа с 9 утра или «не поступил - сиди дома». Вообще быть студентом - это едва ли не лучший способ проживания жизни (за парой-тройкой исключений), в котором неудовлетворителен только ты сам. Обычно в этом возрасте ты еще столь глуп, наивен и неопытен, что это граничит с вызывающим неприличием. К счастью, пока ты глупый, именно эта глупость и оберегает тебя от самовозгорания от стыда.
Кто-то, конечно, очень любит наивняк. И я скажу вам кто - его любят развратники, поскольку им очень комфортно среди предсказуемых и легко обводимых вокруг пальца простых душ. Но я скорее анти-развратник, мне комфортно среди циничных, опытных и четко знающих чего хотят людей. Вот только непонятно, где они обитают в ощутимых концентрациях.
В универе атмосфера добрых пожеланий и радостных встреч: коллег поздравляют «с новым годом», студентов - «с праздником». Я же вплоть до звонка был занят менее приятным - собачился с отделом расписания. У нас чисто теоретическое разногласие. Они всем сердцем веруют в свою исключительную необходимость, а посему зарплату желают получать за художественное восседание в кабинете, прочие же функции они готовы выполнять по принципу «не стреляйте в пианиста, он играет как умеет». Я же напротив, считаю, что единственным смыслом их существования, своего рода raison d`etre является всепоглощающая забота об удобстве преподавателей, в противном случае я тут же воображаемо ищу свой кольт (впрочем, воображаемо я бы предпочел систему Браунинга или хотя бы Смит и Вессон). Сжигая в споре калории и нервные клетки, я таки добиваюсь желаемого. Бюрократию удается продавить, что еще раз доказывает мой тезис о том, что не всякая бюрократия это машина, порой - это скорее емкость, заполненная гелевыми шариками. Впрочем, существуют и кафиканский ад, и неумолимые шестеренки документооборота, на раз отхватывающие пальцы к чертям. Они существуют - проверено на себе. И встречая подобного монстра, будьте предельно осторожны: дантовский ад по сравнению с некоторыми паспортными столами - просто Диснейленд.
Звонок. Студенты еще полны сил, и имитация заинтересованности удается им на твердую пятерку. Во многом потому что они и сами еще верят в то, что будут учиться и прилагать усилия. Да и такое случается, правда, в более скромных объемах. И все же в начале года студенты почти всем составом вызывают некоторый род симпатии. В их умных глазах столько нереализованных надежд, бесплодных усилий и неоткрытых возможностей. И все это для меня, в скором будущем. Это уже привычно. Первые занятия уникальны тем, что на них преподаватель больше всего смотрит на лица студентов, поскольку еще нет смысла смотреть в журнал. Собственно эволюция большинства курсов так и устроена: все меньше - на лица, все больше - в журнал. Исключения бывают лишь в двух случаях: когда все и так очень хорошо, и когда все безнадежно (не «безнадежно плохо», а далеко за рамками плохо/хорошо, так что любые требования или ожидания даже самые заниженные - бессмысленны). И я думаю, что касается оценок, то инерция учащихся гораздо сильнее привычки учащих: именно студенты психологически более заинтересованы в том, чтобы их оценивали. А мы - учителя, стало быть потакаем.
Согласно одной восточной мудрости «Научить человека - значит, его убить». Наверное, это объясняет почему уровень стресса и агрессии школьных учителей сопоставим с показателями летчика-истребителя. К счастью в вузе преподаватель многое оставляет на самостоятельное изучение - в общем, убивайтесь там сами. Видимо по этой причине поведение преподавателя почти всегда стремится к одному из полюсов: либо это виктимное толстовство с избирательной слепотой в отношении всякой агрессии, либо это бесцеремонный цинизм профессионала, которому некогда трепетать перед винтиками и деталями рабочего процесса (пусть по какой-то нелепой случайности в качестве винтиков - умы и сердца других людей). Мне например моя работа более всего напоминает труд хирурга. Дело в том, что хоть как-то повлиять на ум и мотивы другого человека можно лишь в постоянном и тесном взаимодействии, а максимум одна встреча в неделю - это скорее род оперативного вмешательства со всеми присущему ему рисками и динамикой. Впрочем, об этом сказано уже предостаточно. Странно другое: почему-то никто еще во всеуслышание не сказал о другом аспекте обучения - о захватывающем краснобайстве, об удовольствии от говорения. А ведь познавший однажды чистое наслаждение от пустой болтовни, осмысленных сентенций или непосредственного звукоизвлечения - уже вряд ли откажется от такого способа разнообразить свое существование.
Опьянев слегка от надежд, чаяний и разглагольствований, я возвращаюсь домой. По пути встречаю двух парней, пьяных в хлам, чем приятно удивлен. Есть еще в нашем мире тонко чувствующие натуры. Я, например, свои сентименты вынужден скрывать и плотно держать в узде, иначе сам бы к концу недели совершил возлияния до полного миронеощущения. Однако я люблю делать свою работу в хорошем состоянии ума, памяти и воображения (пусть о том никто и не ведает). И если пить по воскресеньям, то в понедельник я буду все еще не самым блестящим собеседником. Приходится чем-то жертвовать. Ведь должен же человек чем-то жертвовать ради еще одного повода к самоуважению? Ради удовольствия. Ради своей невозможной профессии.