Иванов В. Д.
«Война с готами» Прокопия Кесарийского.
В этот день Велизарий был на коне, очень привычном к бою и знающем, как спасать сидящего на нем всадника; он был темного цвета (дымчатый), вся же морда головы до ноздрей ярко белая. Греки называют такого коня «фалион», а варвары «балан».
Наставив уши, пружинисто подтянув под брюхо задние ноги, конь хана бережно ждал воли всадника. Конь родился в песчаной Аравии, около черного шатра сарацина. Он был дымчатой масти с белой мордой от ушей до ноздрей. Таких, лучших в мире коней, ромеи звали фалионами, степные народы - баланами. Они носят в крови уменье вести себя в бою и верны всаднику. И т.д.
В. Д. Иванов. Русь изначальная.
...из маленьких Пинцианских ворот он [Велизарий] послал против укрепленного лагеря варваров шестьсот всадников. Во главе их он поставил трех своих телохранителей - Артасира, родом перса, Боху, родом массагета, и Кутилу, фракийца.
[...]
В этом деле Кутила был поражен дротиком в середину головы, но продолжал преследовать врагов с вонзившимся в эту часть тела дротиком. Когда враги были обращены в бегство, он вместе с оставшимися в живых около захода солнца въехал в город, причем дротик качался в его голове - зрелище, послужившее темой для многих рассказов. В этом же сражении Арзу, одного из щитоносцев Велизария, какой-то готский стрелок из лука поразил между носом и правым глазом. Острие этой стрелы прошло до задней части шеи, но не вышло наружу, остаток же стрелы остался на лице и дрожал там, когда этот человек ехал верхом. Смотря на него и на Кутилу, римляне приходили в удивление, что они могли ехать верхом, не обращая никакого внимания на боль.
[...]
Вернувшись в город, все занялись лечением ран. Когда врачи хотели извлечь стрелу из лица Арзы, они долгое время в страхе колебались, не столько из-за глаза, о котором они вообще думали, что его нельзя будет спасти, но чтобы глубокими разрезами кожи и нервов, которых тут много, не причинить смерти этому виднейшему человеку среди приближенных Велизария. Наконец один из врачей, по имени Феоктист, проткнувши стрелу глубже в шею, спросил Арзу, очень ли ему больно. Когда он сказал, что, конечно, больно, - «зато, - сказал ему врач, - ты сам останешься жив и твой глаз будет неповрежденным». Он мог так утверждать, исследовав, что острие стрелы находится недалеко от поверхности кожи. Ту часть стрелы, которая торчала наружу, он отрезал и выбросил, а кожу на затылке он надрезал и, раздвинув жилы, а это было самым болезненным, вытащил без всякого труда наконечник, имеющий сзади три выдающихся острия, (Вместо «три... острия», Хаури (Haury) предлагает читать: «имеющий острые зазубрины».) который вытащил за собою и оставшуюся часть стрелы. Таким образом, Арза остался совсем не пострадавшим от этого несчастья, и на лице у него не осталось даже следа от этой раны. Кутила же, когда у него вытащили из головы дротик - он вонзился очень глубоко - от сильной боли впал в обморочное состояние. Когда же у него в этом месте началось воспаление мозговых оболочек, он впал в безумие и немного позднее умер.
Эпохи журнала «Знание-сила». Сороковые-шестидесятые годы
После войны журнал стал издаваться Министерством трудовых резервов (позже - Государственный комитет по профтехобразованию).
Почти весь этот период - до начала шестидесятых годов - прошел «под знаком» Льва Викторовича Жигарева. Ему, последнему предвоенному редактору «Знание - сила», удалось совершить своего рода чудо: восстановить издание журнала, не имея при том в качестве исходной позиции решения директивных органов или поддержки высоких партийных инстанций.
История, конечно, движется разными дорогами, но забавно, что один из видных партийных деятелей того времени, возглавлявший среди прочего систему трудовых резервов, внял увещеваниям Жигарева и соблазнился идеей иметь свой журнал, да к тому же еще не забывшийся, еще сохранивший широкую популярность. Так начался четвертьвековой симбиоз журнала и системы профтехобразования, симбиоз, который, с одной стороны, позволил журналу жить и развиваться созвучно времени, а с другой - послужил источником множества конфликтов и неприятностей для редакции.
[...]
После XX съезда КПСС в 1956 году, обозначившего переломную веху в истории страны, началась «оттепель», идеологический климат стал меняться. Изменялся и журнал, в нем начали появляться живые репортажи и очерки, смелые гипотезы ученых, инженерные проекты.
«Доступно и занимательно» - таким был девиз редакции тех лет. Она прилагала немалые усилия, чтобы сделать журнал привлекательным для широкого круга читателей. С первых послевоенных номеров постоянное место на его страницах получили произведения научной фантастики, и до конца пятидесятых годов журнал был единственным изданием, которое регулярно публиковало фантастику. (Ирония судьбы, конечно, но именно из-за пристрастия к фантастике журнал попал под особый присмотр цензуры и каждый его номер проходил в ней две читки.) И. Ефремов, В. Сапарин, Г. Гуревич, А. Днепров - практически все видные писатели-фантасты были авторами журнала. В начале шестидесятых годов к ним присоединились В. Савченко, Г. Филановский, Кир Булычев. Журнал опубликовал первые рассказы Аркадия и Бориса Стругацких, напечатал единственное фантастическое произведение Н. Эйдельмана «Пра-пра».
[...]
В сороковые и пятидесятые годы много сил и энергии отдавали журналу его многолетний научный редактор доктор химических наук Б.Степанов и ответственный секретарь Б. Этингоф. Более двадцати лет проработала в журнале Е. Пашина, заведующая редакцией, которая в тогдашнем крошечном коллективе выполняла роль «мастера на все руки».
[...]
Значительно шире стали публикации на гуманитарные темы, среди их авторов появились Н. Эйдельман, В. Янин. Неутомимым пропагандистом археологических исследований был А. Варшавский. А его авторские публикации по истории искусства неизменно занимали первые места в опросах читателей.
В сборнике «Златая цепь времен» о Льве Викторовиче Жигареве:
Насчет стилизации языка (в «Повестях древних лет»). Надо сказать, что, когда я начал писать первые страницы, мне пришла в голову очень простая мысль: мы читаем любую книгу, где представитель любой народности разговаривает на русском языке. Почему мы не имеем права перевести наш древний язык на русский? На каждой странице я сверху печатал: «никакой стилизации».
Что же получилось? Получилось, что тема настолько сильно действует на язык, что я, в силу знакомства с глубинной народной речью, начал невольно стилизовать речь. Первым читателем рукописи был Л. В. Жигарев (редактор журнала «Знание - сила»). Он является в литературе моим своеобразным крестным отцом. Я очень верю в его литературный вкус.
Он сказал: «Это былина, Вы пишете роман, Ваше дело создать сюжет, а Вы уселись и поете, поете...»
Я вновь перепечатал всю эту рукопись (печатаю я сам), и тогда получилось то, что вы читали.
Оказывается, нужен чужой взгляд, причем я принял не сразу, мне нужно было себя перебороть, мне-то казалось, никакой стилизации нет, а он почувствовал.
«По следу»
Иванов хитрый: фамилию Алонов можно произвести от Олонца, от дуба, но здесь это говорящая фамилия (см. англ. alone).
Этимологические игры открыто присутствуют в «Руси изначальной».
"Клуб «Прометей» Казанского авиационного института"
В 1962 г В.Д. Иванов отвечал на письмо членов клуба «Прометей» Казанского авиационного института по поводу «видимой» музыки и закономерностей «цветного слуха» («Уважаемые товарищи, отвечаю на Ваше письмо по поводу «видимой» музыки»..., см. сборник «Златая цепь времен...»).
Клуб «Прометей», студенческое конструкторское бюро «Прометей» за это время превратился в НИИ «Прометей»: http://synesthesia.prometheus.kai.ru/, http://prometheus.kai.ru/.
«Явленная икона»
Иванов В. Д., «Златая цепь времен...»:
Икона должна была служить напоминанием, как говорилось в постановлении VII Вселенского Собора: взирая на иконы, верующие возносят ум от образов к первообразам. Отсюда понятие об иконе как о «явленной», то есть передающей духовное явление.
Обычно под «явленной иконой» понимается икона, грубо говоря, найденная. Например - Ирина Языкова, кандидат искусствоведения, автор книг по современной иконописи:
Явленные иконы - тоже свидетельства обретения не только иконы как материальной ценности, но обретения, прежде всего, образа Божия внутри нас самих. Явленные иконы, известные в истории, были написаны вполне естественным способом, но обретались, то есть находились, в определенное время, находили свое место в жизни людей, обращая их к Богу. Например, для себя самым ярким явленным образом я могу считать обретение икон Звенигородского чина, которые были случайно (а вернее, чудесно!) найдены в дровяном сарае при храме Успения на Городке в Звенигороде в 1918 году...
Однако:
Явленность икон в собственном смысле слова указывает на происшедшие от иконы явления; знамения, благодати, чрез нее явившиеся.
[...]
Итак, икона всегда сознается как некоторый факт Божественной действительности. Икона может быть мастерства высокого и невысокого, но в основе ее непременно лежит подлинное восприятие потустороннего, подлинней духовный опыт. Этот опыт может, быть впервые закреплен в данной иконе, так, что она есть впервые возвещаемое откровение бывшего опыта. Такую, как говорят, первоявленную или первообразную икону рассматривают как первоисточник: она соответствует подлинной рукописи поведавшего о бывшем ему откровении.
[...]
Но во всяком случае в основе иконы лежит духовный опыт. Соответственно этому по источнику возникновения иконы могли бы быть подразделены на четыре разряда, а именно:
[...]
4) и наконец, иконы явленные, писанные по собственному духовному опыту иконописца, по видению или таинственному сновидению.
Было сказано: «иконы могли бы быть подразделены» на вышеозначенные четыре разряда; но, при отвлеченной ясности этого деления, практически приложимым оказывается лишь последний отдел, и если одни иконы - бесспорно явленны, то о других, даже о библейских, в какой-то степени приходится думать то же самое: историческая фактичность некоторых событий, равно как и лиц, не исключает их пребывания в вечности, а потому - и возможности созерцать их при подъеме сознания над временем. Все иконы - явленные. И когда речь идет об иконе портретного характера, то ведь и такое произведение, чтобы стать иконою, должно опереться на некое видение, например на видение света, хотя и живого человека, так что не составляет прямой противоположности иконам явленным. А что касается икон по преданию, то ведь отвлеченного описания недостаточно для иконописно-художественного образа, и потому и здесь необходимо нечто видеть собственными духовными глазами.
И т.д., и т.п. Флоренский П. «Иконостас».
Сравнение размышлений В.Д. об иконописи с «Иконостасом» показывает, что В.Д. опирается именно на эту работу. Существует мнение, что сочинения Флоренского возвращались в обращение «Русским клубом».
Иванов В. Д. «Златая цепь времен...», подчеркнуто автором:
«Слово о полку Игореве» написано вольным и ритмичным размером. В нем - медленный и тяжкий по силе своей топот народа, который идет.
Это «народ, который идет» прозвучало в программе Максимова «Личные вещи» от Тонино Гуэрры.
(Хотя... Если жена Т. Г. переводила ему «1185 год» Кира Булычева, почему бы им не прочесть и «Златую цепь»?)
Письма Виталия Степановича Буханова В. Д. Иванову(А. М. Гирявенко. Призванный бороться за счастье.)
Вот отзыв Буханова на роман «Русь изначальная»: «Какое наслаждение доставляет эта книга сердцу русскому! Сколько радости она приносит! Сколько гордости за русский народ - великодушный, смелый, незлобивый, светлый умом и сердцем своим - поднимает в русском человеке эта книга из глубин души его!.. Как сильно передан русский дух, мужание молодой Руси, которая потом повесит Олегов щит на вратах самого Царьграда!»
[...]
«Дорогой Валентин Дмитриевич! Вот уже около трёх лет я вынашиваю большую поэму из русской истории (это не мешает мне думать и о романе). Время действия - десятый век, до Крещения Руси. Сюжет и в сердце, и в голове созрел, я вижу хорошо всю фабулу поэмы. Сейчас меня заботят две вещи. Первое. Я хотел бы лучше знать языческую мифологию Древней Руси... Не могли бы Вы мне посоветовать что-либо по этому вопросу. И второе. Эпическая поэма из жизни Древней Руси - может ли она быть написана белым стихом или лучше всё же рифмованным? Ваш Вит. Буханов . Белгород, 1962 г.»
[...]
«...В романе могут быть даны разные люди в смысле их характеров. А именно, как в жизни: люди, которые в романе развиваются; люди, которые уже сложились и в романе действуют как бы без развития; люди, которые прежде были с каким-то «секретом», скрытные, и вдруг раскрывающие свою сущность; люди, о которых заранее уверены их знакомые, что они - подлецы и в трудную годину окажутся подлецами законченными; люди, на которых прежде особого внимания не обращали, но они оказались сильными личностями и умели сделать много для Родины в трудную для неё минуту; люди открытые, о которых сразу скажешь: этот не подведёт, и т. д.»
[...]
«Я знал односельчанина до войны, сущность которого была видна не только моему отцу, но и мне, четырнадцатилетнему мальчишке. Не надо было быть ни физиономистом, ни матёрым психологом, чтобы сделать верное определение: в горькую пору этот прохвост покажет себя не героем. И что же? Так оно и вышло...»
И описал, как жители села, оккупированного немцами, ( Буханов в их числе), увидели однажды на нейтральной полосе идущую к селу тёмную фигуру. Сельчане ждали. Немцы не стреляли. Как и наши - со стороны леса. Человек шёл к немцам. Вскоре односельчане узнали его и ахнули: к немцам пришёл... бывший парторг!!!
«Не буду рассказывать, - продолжает дальше Буханов, - как повёл себя этот человек у немцев. Это была такая подлость. Он пришёл с убеждением: всё кончено и надо как-то жить. Как-то? Нет! Они жил подлецом, каких не рождала здешняя земля. Мои односельчане видели это. И он, этот гад, который разглагольствовал о партии до войны, стал активным и при фашистах. На глазах у людей, среди которых вырос, жил, работал.
...Теперь, когда прошло двадцать лет, я снова интересовался, не с заданием ли от наших пришёл в село этот человек. Оказалось, нет. Просто трус, мелкая душа...»
[...]
«...У нас и главных героев пишут так, как на инкубаторе вырабатывают цыплят - одинаковых, белых... А ведь характер человеческий уже сам по себе, в силу того, что он характер, проявляет себя в жизни своей непохожестью, своей особой складкой.
...С сучком осиновым в груди не напишешь «Один день». Не напишешь «Орину - мать солдатскую», а вот «Треугольную грушу», чего же - можно написать и с пустым сердцем. Это я к тому, что от этой «Груши» не заплачешь. И сердце не защемит. И не задумаешься о чём-то».
[...]
«...Читал «Русь изначальную», радовался за русских людей, за их победы... Моё убеждение: человек формируется задолго... в четырнадцать - уже характер, знаю я таких подростков, прекрасных отроков, убеждения которых - главные - не поколеблешь. Знал и прежде, когда был на оккупированной территории. Многим подросткам я доверял больше, чем взрослым. Ошибок не было... Человека я видел в мелочах...». Вит. Буханов , Белгород, 1963 год.
[...]
«...Сердце моё не устаёт наслаждаться одной вещью - это «Старик и море». И когда я прочёл замечание Кашкина, редактора двухтомника Хемингуэя, что «Старик и море» страшно затянутая вещь, я не поверил ему. Нет, и теперь не могу согласиться».
[...]
«Когда я припомнил слова Чехова о том, что Диккенса надо наполовину сокращать, то не согласился с Чеховым. Понимаете, есть в произведениях больших писателей такое нечто, к чему надо относиться очень бережно... если бы послушать Чехова и сделать усекновение Диккенса, то Диккенс перестал бы быть Диккенсом. Так и в случае со «Стариком...» Хемингуэя. Меня даже обидело это высказывание Кашкина, может быть, и хорошего человека. А я поражаюсь мастерству таких писателей, у которых вроде бы и нет в романе бурных сцен, захватывающего сюжета, а читать - не оторвёшься. Таковы рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни», поэма «Мёртвые души», «Русь изначальная».
...Беда, не могу я повидаться с Вами, кое о чём посоветоваться. Правда, якобы в мае будет в Москве какой-то съезд писателей. И меня хотят послать на этот съезд. Так что, возможно, я и зайду к вам. Но я не уверен, что моя поездка сбудется, уж больно не люблю я слушать речей, а ведь съезд-то, прежде всего, бесконечные речи, споры, из которых не рождается (как из морской пены богиня) истина».
[...]
«Спасибо Вам за Ваши письма. Они помогают мне понять моих героев, героев будущих поэм и романа. Как хорошо вы мыслите: резко, отчётливо. Определённо! Вот этой резкости у меня, кажется, нет». Вит. Буханов , Белгород, 1963 г.
[...]
«Будучи студентом, каждое лето жил на родине и видел тяжёлую жизнь села. Сердце разрывалось от того, что я видел. Но я не мог объяснить причин такого бедствия, казалось, что виновата война, но и войной объяснить всего я не мог, было много другого. И вот товарищ мой нападал на меня, что я болею болью моих односельчан. Друг говорил, что я не умею смотреть на страдания философски, как на временное и даже обязательное явление, что на все я смотрю «снизу», глазами крестьян, что не так уж плохо в селе, как мне кажется (кажется!!!), что надо приучаться смотреть на жизнь, на исторические сдвиги «сверху», глазами тех, кто ведёт, а не тех, кого ведут... Я согласился, что да, действительно, я слишком часто смотрю глазами односельчан, глазами матери и соседей, смотрю «снизу», а надо бы «сверху», глазами усатого дедушки, который заботится обо всех и знает всё...»
[...]
«Мне Ваше письмо помогло глубже, осмотрительнее отнестись к событиям под Белгородом, о которых я думаю написать. Без этого взгляда «сверху» не будет и всей правды, о которой знают рядовые воины. Но правду эту надо уметь разглядеть...»
[...]
«...Романом я в эти дни не занимаюсь: вся душа моя отдана другому делу: поэме из жизни ХII века на Руси. Три года уже изучаю «Слово о полку Игореве», есть неясное для меня, а спросить некого. Перечитываю Ваше письмо - первое, оно очень густое, хорошее и помогло мне понять резче многое.
Меня очень привлекает личность автора «Слова», но со многими предположениями о нём я не согласен и выработал свою точку зрения. Перечитал на темы о «Слове» художественные и научно-исследовательские произведения, выписал А. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу». Очень толковой работой нашёл книгу проф. К. В. Кудряшова «Про Игоря Северского», очень не понравилась работа генерала В. Г. Фёдорова «Кто был автором «Слова» и где расположена река Каяла».
Валентин Дмитриевич, не смогли бы Вы высказать свои суждения по «Слову» и по тем толкованиям, с которыми Вы знакомы. Мне кажется, что Вы крепко помогли бы мне в работе, тем более что пишу-то я не научную работу.
...Однажды засиделся над переводами «Слова» и, осенённый, вскочил и побежал к хорошим знакомым. Я решил проверить своё открытие на слушателях, которые не догадывались о моём открытии... Я предложил послушать по одной странице из «Слова» сначала в рифмованном переводе Н. Заболоцкого, потом в нерифмованном - Майкова. Прослушали. Спрашиваю: какой перевод лучше передаёт торжественность повествования и дух величественной русской старины? Спросил одного человека, другого, третьего, четвёртого... и все в один голос назвали лучшим перевод Майкова! То есть, нерифмованный перевод! Я был изумлён и рад бесконечно своей догадке, интуитивному решению писать поэму белым стихом. Именно белый стих лучше передаёт музыку древней героической и трагической эпохи. И даже в этом есть доля того поэтического успеха, который пришёл к «Слову» с его открытием. Пусть, только доля, но доля немалая - музыка! А музыку-то я и искал! Размер - музыка. И теперь вспоминаю, что и Вы предложили белый стих...
О природе в жизни древних у меня сложилось такое мнение: для них она не была только средством к жизни, хотя это, надо понимать, и было основным: зверопушной промысел, бортничество, рыболовство... Древним славянам очень рано доступно понимание красоты, лепоты, то есть, эстетическое чувство. Иначе не родилось бы столь рано искусство славян. Мне кажется, что душа славянина издревле была поэтичной, ему всегда были доступны тонкое понимание души другого человека, сострадание, жалость, радость. Ведь изобретение свирели не было только необходимостью сзывать стадо на пастбище. Человек слышал прекрасное пение птиц, и ему хотелось выдумать такую дудку, чтобы она заговорила на таком же языке, как и соловей или клест. Задумываюсь, почему стал не только возможен, но и любим пейзаж в живописи, пейзажисты Шишкин и Федор Васильевич с его «Мокрым лугом». Славянину, по-моему, красота доступнее была всегда именно потому, что он был, как никто на западе, человеком природы, человеком, любящим мирный труд и свою землю, с которой он не сходил веками. Его душу не изъедал меркантильно-торгашеский мир. Русский человек, мне кажется, издревле был наделён душой с мажорным восприятием жизни природы. Вместе с тем он всегда чувствовал своё родство со зверями и деревьями, с птицами и цветами. Он с ними разговаривал, как с существами, которые могут его понимать...
Вит. Буханов, Белгород, 1964 г.»
Фрагменты писем В. Д. Иванова В. С. Буханову и его вдове опубликованы в сборнике «Златая цепь времен...»
Альшиц Д. Н. Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного.
[...] С помощью нашей весьма обширной исторической беллетристики может сложиться совершенно искаженное представление о древнерусском языке. Трудно назвать современное художественное произведение на историческую тему, автор которого, не мудрствуя лукаво и со знанием дела, дал бы возможность своим героям говорить на обычном - современном или умело стилизованном - языке. Вместо этого зачастую идут по пути выдумывания какого-то немыслимого древнерусского сленга, языка, на котором никто никогда не разговаривал.
Языковое мифотворчество принимает иногда прямо-таки пародийные формы. Чем больше язык исторического лица, полагает иной сочинитель, будет отличаться от языка наших дней, чем больше в нем будет «обращаться неудобь понимаемых слов» (оборот из словаря XVI в.), тем убедительнее он будет выглядеть для читателя как язык прошлых времен.
[...]
Видимо, подобным принципом руководствовался, например, автор одного из романов о Куликовской битве, герои которого говорят так: «пяхает в шею», «ка́ко та́ко?», «глазама и ушама». При этом они изъясняются исключительно высоким «штилем»: «испроговори слово» вместо «скажи», «отпрянь» вместо «отойди», «в сей рок» вместо «сейчас», «возградить церковь» вместо «поставить». Между тем во всей древнерусской литературе церкви просто «ставят» и никто ничего не «испроговаривает».
В качестве источника «удревиения» текста нередко используются обороты церковно-книжного языка. Между тем употребление в живой речи церковнославянизмов с давних времен было признаком некультурной речи, результатом векового влияния ограниченного круга чтения (Псалтырь, Часослов, Катехизис). Активную позицию в длительной борьбе между живым народным языком и неживым церковно-книжным занимал В. И. Даль - автор знаменитого «Толкового словаря живаго великорусского языка».
Есть в языковом сочинительстве и противоположная тенденция. Некоторые авторы безбожно модернизируют речи своих исторических героев, создавая перлы вроде таких: «Боярин держал в заначке...», «Борис Годунов дежурил», «Малюта Скуратов вышел из кабинета».
Надежный путь воссоздания колорита языка прошлого начертан в произведениях Пушкина, Гоголя, Лермонтова и других русских классиков, а также в трудах замечательных русских историков - Карамзина, Соловьева, Костомарова, Ключевского, поднимавшихся в своем описании исторической жизни до уровня высокой литературы. Все они писали на языке своего времени, а колорит языка описываемой эпохи создавали за счет бережного сохранения интонационного строя, музыкальной прелести исторического языка.