ПИСЬМО ТРЕТЬЕ. ПОЭМА СМЯТЫХ ПРОСТЫНЕЙ
Я не помню, как скоро это произошло у нас с тобой, как много времени должно было пройти после нашего культпохода на «Крёстного отца», сколько километров смогли мы намотать, гуляя по вечерним московским улицам, прежде чем для каждого из нас стал очевидным секс как неизбежность.
КАСАНИЕ КАК ПРЕДЧУВСТВИЕ
После того вечера в кинозале прошло сколько-то дней, содержания которых я опять-таки не помню. Знаю лишь, что всё это время мы много бродили с тобой вечерами по столице, и мне хотелось неотвязно быть рядом с тобой: узнавать тебя всё больше, просто разговаривать, ненароком касаться тебя и жить в этом ощущении радости и покоя.
За давностью лет я не помню, конечно же, деталей тех прогулок, наших разговоров и твоих рассказов. В голове остался слабый след твоего домашнего адреса: ты жила в Свердловске на улице с каким-то чрезвычайно пролетарским названием - Карла Маркса, что ли? К тому времени ты успела неудачно сходить замуж и вернуться обратно - уже с маленьким сыном.
Помню, что ты любила рассказывать о своих консерваторских годах, о том, как после консерватории попала по распределению в музыкальную редакцию местной студии телевидения, где работала под началом матёрого редактора Германа Беленького. Ты была хорошо знакома с семьёй свердловского кинодокументалиста Сергея Мирошниченко, который годом раньше снял фильм «А прошлое кажется сном…» о писателе Викторе Астафьеве.
А ещё врезалась в память крохотным осколком история о каком-то из брошенных тобой мужчин, от которого ты ушла, а он несколько десятков метров полз на коленях за тобой по снегу (прикидываю, насколько крепко мужик успел измочить в снегу свои штанишки) и умолял вернуться.
Но - самое главное - от наших встреч у меня осталось послевкусие, ощущение, которого забыть не можем ни я, ни ты… Я странно читаю книжки и смотрю фильмы. По прошествии некоторого времени могу не припомнить имён героев и напрочь позабыть даже сюжет, но это - не главное. Куда важнее, что во мне останется то самое послевкусие какого-то произведения или события, и я буду перебирать его пупырышками языка ещё долго, когда от самого первоисточника в памяти ни хера и не осталось уже. Поэтому я могу не помнить твоей одежды, наших разговоров или своих постельных ощущений, а вот состояние тепла, понимания и головокружительной близости - помню.
Меня всегда забавляло то, как большинство мужчин в командировках считают едва ли не своей священной обязанностью завести лёгкую интрижку и перепихнуться с кем-нибудь на скорую руку до возвращения домой. Едва зарегистрировавшись в гостинице, они уже бегут в сомнительные забегаловки или до поздней ночи блуждают по улицам незнакомого города в надежде встретить тётеньку без особо суровых моральных принципов и засадить ей. И со мной неоднократно случалось такое, но только не в сентябре 1989-го.
Это был не тот случай, когда клин расставания с одной женщиной специально пытаются вышибить клином отношений с другой, или просто потому, что сперма булькает в ушах, и ей необходимо найти выход. Я катастрофически влюбился в тебя той осенью. Не было никаких сиюминутных или стратегических выгод в моём чувстве. Я относился к тебе так трепетно, как не относятся к случайным знакомым женщинам, имени которых не могут припомнить на следующее утро. Мы так удачно совпали друг с другом, что, казалось, и зазора между нами уже не остаётся. Его и в самом деле вскоре не осталось.
КАКАЯ БАРЫНЯ НИ БУДЬ…
Это случилось в пасмурный выходной день, в вашей комнате, когда твоя сокамерница отсутствовала по своим делам, и мы разговаривали о чём-то с тобой. Совершенно на трезвую голову. Для нас тогда уже была очень важной потребность как можно чаще и как можно дольше быть вместе, неважно - болтая обо всякой чепухе или рассказывая друг другу какие-то важные подробности своей жизни.
Не знаю, не помню, кто из нас сделал первый шаг навстречу, кто первым коснулся другого, да это, в общем-то, сейчас и несущественно уже. Главное, что мы оба этого очень хотели. В памяти у меня не отпечатались ни наши первые захлёбывающиеся поцелуи, ни то, как я раздевал тебя. Когда я вглядываюсь отсюда в тот день, я уже безо всякой прелюдии вижу себя на тебе, в тебе - и острые коленки твоих согнутых и подтянутых к животу ног.
В постели ты оказалась совсем другой, и это ошеломило меня. Я впервые увидел тебя без очков, и твоё лицо оказалось без них иным, инопланетным даже - с неузнаваемыми чертами, с удлинёнными к вискам глазами, которые ты закрыла, прислушиваясь к тому, что я делаю с тобой. Меня поразили ярко-молочная белизна твоего тела и его острый горьковатый запах. Забавно, правда? - я не помню своих осязательных ощущений и того, насколько хорошо мне было в тебе, а вот картинку и запах помню, причём настолько ярко и чётко, что, закрывая глаза, могу пережить эти ощущения снова. Память, сучка такая, очень избирательна почему-то. Знаю лишь, что ты не разочаровала меня, и мне сразу же захотелось повторения пройденного.
А ещё помню наш священный ужас, когда мы поднялись с постели и вдруг обнаружили, что не закрыли изнутри дверь, так что все те час-полтора, пока кувыркались голыми на твоей общежитской кровати, мы не были застрахованы от того, что кто-нибудь случайно войдёт в комнату и обнаружит нас. Но обошлось.
Зато не обошлось чуть позже, когда я уже оделся и ушёл от тебя. В нашей комнате бездельно торчали Славка Буторов и парень из Калуги, которые с ехидцей поинтересовались, где это я болтался, выйдя на пять минут, так что они никак не могли отыскать меня. Я наугад назвал какое-то место, и они дружно заржали, потому что вернулись оттуда только что и меня там, естественно, не видели. Штирлиц прокололся по-глупому. Даже будучи раскрытым разведчиком, я всё равно не сказал им ни слова о тебе, но, думаю, моя блаженная рожа наёбшегося самца и не требовала никаких дополнительных разъяснений либо комментариев.
К чести наших мужиков, они восприняли наши с тобой отношения не как лёгкую интрижку, и я не припомню ни единого случая, когда они попытались бы шутить по поводу нас с тобой. Не знаю, как это бывает у женщин, но мужчины очень чётко отличают настоящее чувство от бытового траха и относятся к нему серьёзно, с молчаливым уважением, что ли.
Потом мы ложились в постель ещё многажды - ко взаимному удовольствию. Но - вот удивительное дело - память моя не сохранила больше ни одного интимного воспоминания. По твоему собственному признанию, после секса тебе до одури нравилось лежать, вжавшись в меня, прикрыв глаза и слушая мой голос - независимо от чуши, которую я в тот момент нёс. Ещё долго после каждого расставания ты пальцами помнила ощущение моей кожи и чувствовала где-то около своей сонной артерии моё дыхание. Мы вибрировали тогда в унисон, и эта щемящая вибрация не отпускала тебя даже тогда, когда мы были порознь, а уж тем более - когда оказывались рядом.
НАЧАЛО ЦИКЛА «ПЯТЬ ПИСЕМ В ПРОШЛОЕ»:
ПИСЬМО ПЕРВОЕ. МЕЖ ДВУХ ВРЕМЁН
ПИСЬМО ВТОРОЕ. «Я НЕ УВИЖУ О ТЕБЕ СЧАСТЛИВЫХ СНОВ»
ДРУГИЕ ПОСТЫ ЦИКЛА:
ПИСЬМО ЧЕТВЁРТОЕ. МИНЕТ НА ГРАНИ ТЬМЫ И СВЕТА
ПИСЬМО ПЯТОЕ. К РАЗНЫМ БЕРЕГАМ