ТАРКОВСКИЕ: ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ (часть 15)
Встреча с отцом. Кадр из фильма Андрея Тарковского «Зеркало». В роли отца Олег Янковский.
«И я дышал, как рыба на песке…»
В стихотворении, помеченном 13 ноября 1941 г., еще до фронта, Арсений Тарковский писал:
Я ноги отморожу на ветру,
Я беженец, я никому не нужен,
Тебе-то всё равно, а я умру.
Строки в определенном смысле пророческие: ногу он действительно потерял, но не «на ветру», а на войне.
Но перед этим Арсений Александрович сумел повидать своих детей в подмосковном Переделкине, куда они только что приехали после эвакуации в Юрьевце.
Мемориальная доска на доме в городе Юрьевце Ивановской области, в котором в 1941-1943 гг. в эвакуации жили Андрей и Марина Тарковские с матерью Марией Ивановной Вишняковой.
Встреча навсегда осталась в памяти детей.
«Летом сорок третьего года, - вспоминала Марина, - мама получила долгожданный пропуск в Москву. […] Остаток лета мы с Андреем провели в пионерском лагере в писательском поселке Переделкино, а с осени мама оформилась сторожем при даче, где летом находился лагерь.
Это двухэтажная деревянная дача, в которой жил до своего ареста писатель Бруно Ясенский. […] Мы занимали крохотную комнату с кирпичной печуркой (остальные комнаты не отапливались). Сохранилось боковое крылечко, которое вело к нам. По соседству были дачи Инбер, Тренева, Павленко, подальше - Фадеева.
С сыном Фадеева, Сашей, Андрей играл в “солдатики”. […]
Письмо Андрея Тарковского отцу. 1942 г.
…В “Зеркале” […] сцена снималась в Переделкине у той же литфондовской дачи, где мы жили после эвакуации. […]
В Переделкино осенью сорок третьего года к нам неожиданно приехал с фронта папа.
Помню, мама вымыла пол и послала меня за лапником, чтобы постелить у порога. Видимо, я провозилась в елках довольно долго. Вдруг у зеленого сарайчика, стоявшего поодаль от дачи, я увидела стройного человека в военной форме.
Он пристально глядел в мою сторону, словно высматривая кого-то. Я не узнавала папу, пока он не крикнул: “Марина!” Знакомый папин голос...
Не веря себе, я замерла на месте, потом со всех ног помчалась к нему.
Какую радость и гордость мы тогда пережили! У папы на погонах было четыре звездочки, он был капитаном, а на груди - орден Красной Звезды».
Сцена встречи с отцом впоследствии была запечатлена его сыном Андреем Тарковским в фильме «Зеркало».
Арсений Тарковский и Александр Твардовский на фронте. 1943 г.
Ранение произошло 13 декабря 1943 г в Витебской области под Городком.
Благодаря записям Александра Лаврина до нас дошел рассказ об этом самого Арсения Александровича:
«…Из леса выскочили власовцы. Почему-то они не стреляли - может, приняли за своих. Один из власовцев подбежал довольно близко, и Тарковский, поднявшись с колен, крикнул ему:
- Ты кто?
- Азербайджан, - машинально ответил тот, но, опомнившись, вскинул автомат и стал стрелять.
…Подобрали Тарковского под утро, когда он едва не погиб от потери крови и холода. Везли его и других раненых на джипе с железным кузовом. Джип привозил на передовую снаряды, обратным рейсом забирал раненых».
Еще одна версия рассказа Арсения Тарковского осталась в воспоминаниях Инны Лиснянской:
«Смех один, Инна, надо же было такому случиться. Ведь без ноги меня оставил не немец, а свой, свой! Была неразбериха, оглушительная артиллерийская пальба. А я задумался, выискивал звезды в небе, да где их разглядишь меж вспышками, пошел не в ту сторону.
Уже в госпитале узнал, что часовой у склада с оружием, трижды меня окликнув, выстрелил мне в ногу. Такая вот потешная судьба.
Впрочем, - добавил Тарковский уже без смеха, - все удары всю жизнь я получаю только от своих… Получи я пулю от немца, попал бы, верно, в тыловой госпиталь, может быть, остался бы на своих двоих…»
Возможно, это ранение от своих раскрывает вот эта строка из стихотворения «Полевой госпиталь»:
…Где я лежал в позоре, в наготе.
«Страшные, огромные ампутационные ножи - рассказывал Арсений Александрович дальнейшее А. Лаврину. - Кости отпиливают пилой. Стоны. Крики в голос. Обезболивающих не дают […]
На войне я понял, что скорбь - это очищение».
Стол повернули к свету. Я лежал
Вниз головой, как мясо на весах,
Душа моя на нитке колотилась,
И видел я себя со стороны…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Но сдвинулся и на оси пошел
По кругу щит слепительного снега,
И низко у меня над головой
Семерка самолетов развернулась,
И марля, как древесная кора,
На теле затвердела, и бежала
Чужая кровь из колбы в жилы мне,
И я дышал, как рыба на песке,
Глотая твердый, слюдяной, земной,
Холодный и благословенный воздух.
Собеседники. Арсений Тарковский с Александром Лавриным.
Но далее…
«По дороге в тыл он едва не погиб. Санитарный поезд должен был идти через Москву. Ночью в теплушке его обожгла мысль: удрать! В Москве слезть с поезда, а там - слава Богу, пистолет в кармане! - как-нибудь добраться до дома. Жить! - стучало сердце.
Но поезд направили кружным путем, минуя столицу.
Однажды раненых выгрузили из теплушек. От товарной станции до вокзала - всюду были носилки с ранеными, прямо на земле в несколько рядов.
Вонь, смрад, грязь. Раненые справляли нужду под себя.
Оглядевшись, Тарковский спросил ближайшего:
- Браток, давно здесь?
- Неделю или две, не помню…
- Вас хоть кормят?
- Так, иногда».
Госпиталь в Калинине.
«Выбитые окна заткнуты плащ-палатками. Санитара не дозваться. В туалет приходилось добираться ползком.
На соседней койке черноглазый человек говорит:
- Вы умрете. У вас газовая гангрена.
- Вы что, пророк?
- Я врач. Вас неправильно оперировали. У вас рана большая, с ушибленными краями, повреждены кости. Нужно было делать рассечение… […]
Тарковский послал в Москву на разные адреса 11 телеграмм с просьбой о помощи. Откликнулся только Сергей Михалков. Он прислал ходатайство от Союза писателей, и по приказу военного комиссара госпиталя Тарковского перевели в генеральскую палату. Палата была небольшая, на две койки. Но радоваться этому не было сил. […]
…Однажды Тарковский в очередной раз выкручивал лампочку над головой и вдруг почувствовал, что вслед за движениями руки как бы выкручивается из тела. Мгновение спустя он поднялся над самим собой.
Он воспринял это спокойно, но было странно видеть внизу собственное тело на железной койке. С любопытством разглядывал он свое лицо, хрящеватый нос, небритые проваленные щеки… Он увидел, что под одеялом не обозначена одна нога. Длинные крупные руки вытянуты вдоль тела… Койка стояла у стены.
Почему-то ему страшно захотелось посмотреть, что делается в соседней палате. Легко, без усилия он стал входить в стену, чтобы пройти сквозь нее. Он почти сделал это, когда внезапно ощутил, что находится слишком далеко от собственного тела и что еще мгновение - и уже не сможет вернуться в него. В испуге он рванулся назад, завис над койкой и скользнул в тело, как в лодку. (В этом месте рассказа Тарковский сделал спиралеобразный жест ладонью.)
И сразу - дикая боль в ноге, ощущение громоздкой тяжести физического бытия…»
У человека тело
Одно, как одиночка,
Душе осточертела
Земная оболочка…
В известном смысле спасла Арсения Александровича вторая жена Антонина Александровна Бохонова (по первому мужу Тренина). Получив с помощью друзей пропуск в прифронтовую зону, она вывезла его в Москву, где в Институте хирургии профессор Вишневский провел операцию, спасшую поэту жизнь.
Арсений Александрович Тарковский. Фото А.Н. Кривомазова.
Комиссия определила гвардии капитану А.А. Тарковскому вторую группу инвалидности с обязательным переосвидетельствованием через три месяца.
В течение 15 лет Александр Александрович приезжал на очередное освидетельствование, видимо, для того, чтобы члены комиссии убедились, что ампутированная в 1943 году нога не отросла.
Но была и Победа.
В фильме Андрея Тарковского «Зеркало» - присутствует хроника: праздничный салют в Москве, радостные люди на Красной площади…
Это не только история страны, но и история семьи.
«Мне этот день, - вспоминала Марина Арсеньевна Тарковская, - запомнился таким. Мама, которая обычно опасалась толпы, боялась давки, повинуясь общему порыву, повела нас днем на Красную площадь.
Мы шли в числе многих по Большой Серпуховке, по Полянке, мимо “Ударника”, через Большой Каменный мост.
Народное гуляние в Москве после объявления о капитуляции. 9 мая 1945 г.
Помню Моховую улицу, толпу людей у американского посольства. Увидав свернувшую к зданию машину, народ мгновенно окружил ее. Мы оказались совсем рядом. Помню, как закачалась машина под напором толпы, как изменились от страха лица сидевших в ней американцев. […]
Потом мы были на Красной площади, а вечером на Каменном мосту смотрели победный салют.
Всех объединяло безпредельное счастье, будущее казалось прекрасным.
Как и тысячи москвичей, мы видели высоко в темном небе освещенный прожекторами портрет Сталина.
Мама крепко держала нас за руки, чтобы не потерять в толпе...»
Продолжение следует.