Великие актёры - о своей работе над образами Достоевского
Мы продолжаем импровизированный проект «Ноябрь - месяц Достоевского».
Раритетный « Театральный календарь на 1971 год» предоставляет слово корифеям русского театра - Леониду Леонидову, прослужившему во МХАТе 38 лет, и Василию Качалову, неоднократно воспетому великой русской литературой. Они рассказывают о своих переживаниях «Братьев Карамазовых».
Предваряя первую прямую речь, скажу: только взгляните на эту фотографию! Вот как надо играть Достоевского! (Уже дальше можно ничего и не объяснять.) Вот что такое МХАТ и русский театр вообще! Исчерпывающе. Всего одним крупным планом.
Между прочим, К.С. Станиславский считал Леонидова «единственным русским трагическим актёром».
Леонид Миронович ЛЕОНИДОВ:
…Играть Достоевского нельзя, его можно прострадать, промучиться на сцене. Нельзя в Достоевском работать над ролью, можно быть одержимым ролью. Он тебя захватывает целиком, железными тисками, и не выпускает; переживать Достоевского на сцене - это значит сидеть на стуле, утыканном острыми концами; жить Достоевским - это значит быть в крови.
Долго я всё искал «зерно» роли. Я всё искал, что для автора было важно в образе. Можно сыграть на большом темпераменте, и всё дойдёт. Но мне всё хотелось найти полную трагедию образа, или, как я называю, найти возбудителя роли.
И вот как в одну секунду, в одно счастливое мгновение я понял и ощутил, в чём дело.
Беспредельная, испепеляющая страсть к Грушеньке. Это не чистая только любовь, это и не плотская только любовь, это его роковое несчастье. Налетел шквал, буря, и в одно мгновение Дмитрий погиб. Страшно, жутко, но неизлечимо, неизбежно. Это - с одной стороны, а второе - не он убил отца и невинно пострадал.
Первое время на репетициях меня так роль захватила, что положения, в какие попадает Дмитрий Карамазов, стали меня захлёстывать. Я тратил огромные нервы на репетициях, а их надо было приберечь для спектакля…
Загримировался, облачился в платье Дмитрия Карамазова. Третий звонок. Я уже стою в первой кулисе от публики и жду своего выхода. На сцене Грушенька, Мусялович - бывший жених Грушеньки, Врублевский. Внимание! Дают занавес! И вот вдруг со мной происходит какое-то перевоплощение. Я увидел Грушеньку, рядом человека, которым она когда-то увлекалась. А вдруг это чувство опять в ней проснётся? Я могу её потерять. Сердце моё заныло, заплакало. Я стал тих, покорен в душе, в глазах, в словах одна покорность, и я тихо вхожу и тихо прошу продолжать беседу и не обращать на меня внимания; одна просьба: «Не прогоняй меня, Грушенька».
Что было потом, я, признаться, ничего не помню. Что я делал, говорил - ничего не помню. Я, Леонидов, исчез. Была вторая жизнь, не моя жизнь, а жизнь несчастного человека, которого дальше ждут тяжёлые испытания. Это только увертюра. Я пришёл в себя, когда после увода арестованного Мити закрылся занавес. Странно, я не помню, что со мной, но мне необычайно легко, могу ещё раз сыграть, и даже по-новому. Только слёзы подступают к горлу, хочется плакать…
Из книги Л. Леонидов. Воспоминания. Статьи. Беседы. Переписка. М., 1960.
Не могу не обратить ваше внимание на одну фразу: «Что было потом, я, признаться, ничего не помню». - С.М.
Василий Иванович КАЧАЛОВ
…Я никогда не мог себе представить, как можно успешно работать над ролью, не полюбив её по-настоящему, не сжившись с нею так, чтобы она вошла в плоть и кровь актёра. Иногда это творческое ощущение образа приходит сразу, и сразу всё внутренне становится на свои места. Так было у меня с важнейшей, значительнейшей в моём дореволюционном репертуаре ролью - с Иваном Карамазовым. Историю этой роли помню во всех подробностях: и то, как играл, и то, как над ней работал. Не знаю даже, подойдёт ли сюда слово «работа». Была какая-то охваченность, одержимость. Роль эта вошла в мою жизнь и поглотила меня целиком. Месяц или два я чувствовал себя «в полосе» Ивана Карамазова, сжился с ним интимно. Может показаться странным, как можно с наслаждением работать над образом, проходящим в романе Достоевского через такие мучительно болезненные переживания, граничащие с сумасшествием. Как можно находить творческое удовлетворение, копаясь в этих страшных, бредовых муках извивающегося в смертельной тоске человека? Меня увлекла идея образа. Я любил в Иване Карамазове его бунт против бога, навязанного человеку, как камень на шею, его страстную веру в силу разума, дерзновенно разрушающего все преграды на пути к познанию. И эта идея освещала для меня каким-то особенным светом каждое, пусть и страшное переживание Ивана… Я настолько был увлечён самой сущностью образа, его «зерном», что над формой особенно не задумывался. Она пришла сама собой…
Из статьи «Три образа». «Известия», 1938, 21 октября.
Внимание!
В продолжение актёрской темы - рассказ Иннокентия СМОКТУНОВСКОГО о его работе над ролями князя Мышкина, Гамлета, Деточкина.
Напомним, ранее о работе театральных актёров над образами Достоевского размышлял Владимир Иванович НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО.
Раритетный « Театральный календарь на 1971 год» предоставляет слово корифеям русского театра - Леониду Леонидову, прослужившему во МХАТе 38 лет, и Василию Качалову, неоднократно воспетому великой русской литературой. Они рассказывают о своих переживаниях «Братьев Карамазовых».
Предваряя первую прямую речь, скажу: только взгляните на эту фотографию! Вот как надо играть Достоевского! (Уже дальше можно ничего и не объяснять.) Вот что такое МХАТ и русский театр вообще! Исчерпывающе. Всего одним крупным планом.
Между прочим, К.С. Станиславский считал Леонидова «единственным русским трагическим актёром».
Леонид Миронович ЛЕОНИДОВ:
…Играть Достоевского нельзя, его можно прострадать, промучиться на сцене. Нельзя в Достоевском работать над ролью, можно быть одержимым ролью. Он тебя захватывает целиком, железными тисками, и не выпускает; переживать Достоевского на сцене - это значит сидеть на стуле, утыканном острыми концами; жить Достоевским - это значит быть в крови.
Долго я всё искал «зерно» роли. Я всё искал, что для автора было важно в образе. Можно сыграть на большом темпераменте, и всё дойдёт. Но мне всё хотелось найти полную трагедию образа, или, как я называю, найти возбудителя роли.
И вот как в одну секунду, в одно счастливое мгновение я понял и ощутил, в чём дело.
Беспредельная, испепеляющая страсть к Грушеньке. Это не чистая только любовь, это и не плотская только любовь, это его роковое несчастье. Налетел шквал, буря, и в одно мгновение Дмитрий погиб. Страшно, жутко, но неизлечимо, неизбежно. Это - с одной стороны, а второе - не он убил отца и невинно пострадал.
Первое время на репетициях меня так роль захватила, что положения, в какие попадает Дмитрий Карамазов, стали меня захлёстывать. Я тратил огромные нервы на репетициях, а их надо было приберечь для спектакля…
Загримировался, облачился в платье Дмитрия Карамазова. Третий звонок. Я уже стою в первой кулисе от публики и жду своего выхода. На сцене Грушенька, Мусялович - бывший жених Грушеньки, Врублевский. Внимание! Дают занавес! И вот вдруг со мной происходит какое-то перевоплощение. Я увидел Грушеньку, рядом человека, которым она когда-то увлекалась. А вдруг это чувство опять в ней проснётся? Я могу её потерять. Сердце моё заныло, заплакало. Я стал тих, покорен в душе, в глазах, в словах одна покорность, и я тихо вхожу и тихо прошу продолжать беседу и не обращать на меня внимания; одна просьба: «Не прогоняй меня, Грушенька».
Что было потом, я, признаться, ничего не помню. Что я делал, говорил - ничего не помню. Я, Леонидов, исчез. Была вторая жизнь, не моя жизнь, а жизнь несчастного человека, которого дальше ждут тяжёлые испытания. Это только увертюра. Я пришёл в себя, когда после увода арестованного Мити закрылся занавес. Странно, я не помню, что со мной, но мне необычайно легко, могу ещё раз сыграть, и даже по-новому. Только слёзы подступают к горлу, хочется плакать…
Из книги Л. Леонидов. Воспоминания. Статьи. Беседы. Переписка. М., 1960.
Не могу не обратить ваше внимание на одну фразу: «Что было потом, я, признаться, ничего не помню». - С.М.
Василий Иванович КАЧАЛОВ
…Я никогда не мог себе представить, как можно успешно работать над ролью, не полюбив её по-настоящему, не сжившись с нею так, чтобы она вошла в плоть и кровь актёра. Иногда это творческое ощущение образа приходит сразу, и сразу всё внутренне становится на свои места. Так было у меня с важнейшей, значительнейшей в моём дореволюционном репертуаре ролью - с Иваном Карамазовым. Историю этой роли помню во всех подробностях: и то, как играл, и то, как над ней работал. Не знаю даже, подойдёт ли сюда слово «работа». Была какая-то охваченность, одержимость. Роль эта вошла в мою жизнь и поглотила меня целиком. Месяц или два я чувствовал себя «в полосе» Ивана Карамазова, сжился с ним интимно. Может показаться странным, как можно с наслаждением работать над образом, проходящим в романе Достоевского через такие мучительно болезненные переживания, граничащие с сумасшествием. Как можно находить творческое удовлетворение, копаясь в этих страшных, бредовых муках извивающегося в смертельной тоске человека? Меня увлекла идея образа. Я любил в Иване Карамазове его бунт против бога, навязанного человеку, как камень на шею, его страстную веру в силу разума, дерзновенно разрушающего все преграды на пути к познанию. И эта идея освещала для меня каким-то особенным светом каждое, пусть и страшное переживание Ивана… Я настолько был увлечён самой сущностью образа, его «зерном», что над формой особенно не задумывался. Она пришла сама собой…
Из статьи «Три образа». «Известия», 1938, 21 октября.
Внимание!
В продолжение актёрской темы - рассказ Иннокентия СМОКТУНОВСКОГО о его работе над ролями князя Мышкина, Гамлета, Деточкина.
Напомним, ранее о работе театральных актёров над образами Достоевского размышлял Владимир Иванович НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО.