Точка встречи
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом, - говорил мудрейший из мудрейших Царь Соломон. - Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное». А еще: «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки».
Одна и та же календарная дата может быть, как днем рождения, так и днем смерти.
7 декабря 1979 года родилась краматорская поэтесса, преподаватель и журналист, Алина Остафийчук.
7 декабря 2008 года в Краматорске в одиночестве и нищете умер поэт огромного таланта, широкой, светлой души и трагической судьбы Петр Иванович Красенец.
Он приехал в Краматорск из села Копачи, что в четырех километрах от Чернобыльской зоны. Из-за выпавшей на село дозы радиации было принято решение - уничтожить Копачи.
Петр Красенец всю жизнь ненавидел лицемерие, хамство и ложь. Он всегда был связан с дорогой. До выхода на пенсию работал водителем рейсового автобуса.
Дорога отняла жизнь у Алины Остафийчук. Она погибла в автокатастрофе в последний день лета 2010 года.
Два поэта покоятся на разных кладбищах, в противоположных частях Краматорска. Алина похоронена в поселке Беленькая на меловой горе. Здесь с высоты открывается потрясающий вид на город.
Петр Красенец нашел свой последний приют в поселок Ивановка, который до 1853 года именовался сельцом Белянским.
Для меня судьбы двух этих поэтов сошлись в одной, метафизической точке. «Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было. …Все произошло из праха и все возвратится в прах».
Петра Красенца я мог бы назвать своим учителем, а с Алиной Остафийчук мы представители одного поколения. Она моложе меня всего на пять лет.
В 2000 году, на стыке двух тысячелетий появилась ее книжка «Единение двух сердец». Маленький, состоящий из полтора десятка страниц, авторский сборник Алины включал и мое небольшое слово о ней.
Мы вместе обсуждали вопросы верстки и оформления, к тому же я мог взять на себя функции литературного редактора, но отказался.
Редактировать Алину бесполезно. Можно дать автору тысячу советов, в надежде усилить редактируемое стихотворение. Она согласится, но в итоге все оставит в первоначальном виде. Алина не отстаивала свою точку зрения, не шла на конфликт, просто пропускала неприятные слова мимо ушей.
Об этом же свидетельствует ее близкая подруга писательница, лауреат международной литературной премии имени Гончара Виктория Мельник:
«Мне посчастливилось быть первым слушателем многих твоих стихотворений, - пишет Виктория. - Скажу честно: большинство из них я попросту не воспринимала (то ли в силу узколобости, то ли из-за черствости души). Некоторые открылись мне лишь сейчас и продолжают открываться с каждым новым прочтением. (Воистину, гениев признают только после их смерти).
А есть особого рода строки - шокирующие, вводящие в ступор, вызывающие истерику. Это строки пророчества, откровение небес, заранее описанные обстоятельства твоей жизни и гибели…
Такие стихотворения рождались скопом, по двое-трое в сутки. Они выглядели порой неряшливо, шершаво, непричесанно, то и дело выпирали костлявыми рифмами. Но при этом поражали своей пронзительностью, запредельной сокровенностью и глубиной.
Ты почти не правила стихи. Ты не терпела критики. А я и не пыталась лезть со своими занудными замечаниями».
На момент выхода сборника «Единение двух сердец» мне исполнилось 26. Я работал журналистом и был одержим идеей собрать вместе молодых поэтов. Я уже подготовил и опубликовал в газете подборки стихов Алины, а также двадцатичетырехлетнего Виктора Крупки и шестнадцатилетней Екатерины Карпенко. К слову, годы спустя Катя станет моей женой, а Виктор - крестным отцом для нашей старшей дочери.
Молодость позволяла строить амбициозные планы на будущее и верить в абсолютную непогрешимость собственных идей. «Живи быстро, умри молодым» - лозунг, который прочно сидел в мозгах. Мои кумиры того времени, ушли из жизни в возрасте 27 лет и раньше: Александр Башлачев, Янка Дягилева, Сергей Есенин, Михаил Лермонтов.
Я живу двойной жизнью. Одна из них благополучная. Работа в газете дает мне определенный статус, знакомство с влиятельными людьми и право посещать светские городские мероприятия.
Вторая жизнь связана с бунтом. В ней нет членов Союзов писателей, но с упоением читают французских проклятых поэтов и немецких экспрессионистов, раннего Маяковского и хулиганские стихи Есенина.
К тому же, я играю в рок-группах «Орган удовольствия» и «Рок оркестр суицидного творчества». Эпатаж в названиях не случаен. На подпольных фестивалях и самопальных выступлениях я могу позволить себе раскрепощенное поведение и нецензурную лексику.
В полный голос о себе мы еще не заявили. Я часто спорил о будущем с Виктором Крупкой. Время цензуры ушло, нам следовало проявлять инициативу, проводить культурные акции, выпускать собственные книги.
А на занятиях городского литературного объединения, которые я периодически посещал, молодежи не было совсем. Приходили авторы, возрастом далеко за 50. Сильных поэтов можно было пересчитать по пальцам. Большинство собравшихся приносили какую-то муть. При этом каждый думал, что он пишет лучше других и обижался, нарвавшись на волну критики состоявшихся и «маститых» авторов.
К состоявшимся можно было отнести Петра Красенца. Вспоминает писатель Николай Шатилов:
«Просили прочитать свои новинки Петра Красенца, - яркого поэта, время которого заполнено поиском новых слов и новых фраз, новой тематики. Работая водителем городского автобуса, он пристально вглядывался во все, что окружало его, как ребенок радовался жизни, открывая в ней для себя все новое и новое.
Виктор Пикалов (руководитель литературного объединения - примечание автора) не чает в нем души.
- Если бы знали его в столице, - говорит Пикалов, - он бы встал рядом с маститыми».
На заседаниях лито Красенец появлялся редко. Приходил под конец собрания, чтобы забрать друзей и продолжить общение в ближайшем кабаке.
Там за рюмкой водки поэты читали друг другу новые и старые строки. Если в стенах лито доминировали графоманские тексты, в баре, как ни странно, звучала серьезная поэзия.
Новый стих Красенец сочинил о том, как в дешевом баре среди бутылок и пьяной массы появилась старуха-инвалид, которая за неимением кистей рук сжимает локтями стакан с водкой. Селедка лупит хвостами по чавкающим ртам, окурки разбросаны как гильзы, а тела посетителей принимают загадочные, пугливые и дикие формы. Атмосфера мрачная. Эпоха смотрит на старуху бельмом обезображеного глаза.
И все же, поэт верит, что старуха была другой:
Животный рык, меж блеяньем и речью,
Слова, как стадом чесанные мхи…
Она, когда-то плоть свою калеча,
Читала сокровенные стихи.
Какого-то заоблачного Блока,
Цветаевой, какой-то неземной.
Лихая боль таинственного рока,
Свела ее калечную со мной.
Петр Иванович органично вписывается в мою двойную жизнь. Это связующий мостик между благополучием и андеграундом.
«Не построил дом, не растил ни сына, ни сада, чем некоторые «праведники» попрекали его и при жизни, и после смерти. Его дома, дети и деревья - его стихи, мощные, полнокровные, суровые, но за внешней жесткостью прячущие любовь к людям, «милость к падшим». Стихи, во многом похожие на своего автора», сказано о поэте городской антологии «Свет слова».
Когда-то давно, в детстве, мы решали математические задачи, условия которых начинались словами: «Из точки «А» в точку «Б» вышел пешеход, а из точки «Б» двигался другой». Нужно было выяснить, в какой точке произойдет встреча.
Если рассматривать точку «А» как успех, благополучие, достаток, общественное признание, а «Б», как бунт, андеграунд и контркультуру, Петр и Алина шли противоположным курсом.
Алина из студентки превращалась в преподавателя вуза, кандидата экономических наук, заместителя редактора студенческой газеты «Академия». Она посещала концерты и квартирники поэтов и музыкантов, но рок уже переставал быть музыкой бунта. Одна за другой у Алины стали издаваться книги.
Единственный поэтический сборник Петра Красенца был издан тиражом 5 тысяч экземпляров в начале девяностых. У поэта была любимая женщина, оплачиваемая работа и определенный достаток. При этом он никогда не гнался за материальным благополучием.
В старости Красенец потерял все. После смерти жены сводные дети выселили его из квартиры. Жил у другой женщины, но и она умерла. В итоге, оказался в общежитии. Мечтал издать вторую книгу, взял кредит в банке, но деньги украли соседи.
У Алины же появился определенный вес в обществе. Она активно сотрудничала с газетами «Восточный проект» и Технополис». По ее инициативе Донбасская государственная машиностроительная академия стала выпускать литературно-художественное издание «Альманах Муз». (Я его называл «Альманахом мух»).
Меня поразила заметка в газете «Академия», написанная, скорее всего Алиной. В публикации рассказывалось о презентации второго номера альманаха.
«Это уникальное издание, «замахнуться» на которое многие десятилетия не могли ни литературные объединения Краматорска, ни Отдел культуры и туризма Краматорского исполкома. Произведения более 30 авторов - от Николая Рыбалко до Андрея Шталя - собраны в одном журнале».
Каков размах! Дальше уже некуда! От Рыбалко, члена союза писателей СССР, лауреата республиканской комсомольской премии имени Николая Островского, лауреата Государственной премии Украины имени Тараса Шевченко, до Шталя.
-А хочешь, я познакомлю тебя с хорошим поэтом? - спросила Алина летом 2008 года.
- Если с хорошим, знакомь! - ответил я.
Она пришла вместе с другом из Запорожья Володей Кандауровым, более известным, как Влад Клен. Молодой человек оказался магистром русской филологии, организатором и участником огромного количества поэтических фестивалей.
Наша встреча проходила в семейном формате. Я и Катя принимали дома Алину и Влада. В однокомнатной квартире на улице Магнитогорской мы обсуждали возможную поездку на поэтический фестиваль и читали по кругу стихи. Клен признавался, что написал «чемодан текстов».
Его подход к поэзии во многом совпадал с моим:
Я не люблю поэзию
это - пыль
Что ещё бесполезнее
может быть
Что ты кропаешь юноша
по ночам
Хочешь остаться в будущем
там - печаль
Можешь мне не рассказывать
не трудись
Про вдохновение разовое
про жизнь
Чёрную точно уголь
не как у всех
Хватит скулить как сука
ввязался - сей
доброе или злое
ну как попрёт
Хочется быть изгоем
валяй - вперёд
Только потом не жалуйся
не кричи
что ты по чьей-то милости
облучён
Званье поэта
самый нелепый чин
надо быть чёртом
чтоб заслужить почёт.
Я улучил момент и познакомил запорожского гостя со сборником Петра Красенца «Кривые деревья» и его заглавным стихотворением:
Нас сажали ветра меж замшелых камней,
Семена забивая в расщелины склонов.
Видно только по трещинам вздутых корней,
Как дается нам угол наклона.
Наши кроны сухими суками пестры,
И соцветия наши немного бледнее.
Мы все чаще и чаще идем на костры,
Ни листвы, ни ветвей не жалея.
Мы кривые, нас некуда больше кривить,
Но от нас не услышишь ни стона, ни крика.
Мы кривые, и ежели нас подрубить,
Мы - плашмя, без единого скрипа.
Мы взошли на таких неудобных местах,
Что другие со страхом шарахались мимо.
Мы, конечно, кривые, но совесть чиста
Перед всеми прямыми, перед всеми прямыми.
Нам бы к небу вершины, но наши - к земле,
Только мы на судьбу безотрадно не ропщем.
И пылают костры, на нашей золе
Удивительно стройные высятся рощи.
В глубине души я надеялся услышать от Влада оценку сродни той, которую дал тексту писатель Олег Путалов:
«Описывая эти неприглядные, коряжистые творения природы, поэт даже и намеком не показывает читателю, что речь идет о людях, а не о деревьях. Мы же с первой строки забываем о зеленом друге, читаем о себе, о «человеках». И тогда название стихотворения «Кривые деревья» обретает глубокий подтекст, то есть после гибели старых деревьев на их пепле (золе) устремляются ввысь молодые рощи. И при этом вспоминаются слова Маяковского: «Плевать, что нет у Гомеров и Овидиев героев, как мы - от копоти в оспе! Солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи».
Клен обратил внимание на другой аспект, слабую, однокоренную рифму «склона - наклона» в первой строфе. Объяснять, что Красенец уникальное явление, самородокЮ глыба и «пастух заблудившихся душ», я не стал. Пенсионер моему гостю не был интересен. Влада Клена, который во многом был двигателем литературного процесса на Украине, больше интересовала молодежь.
Тем временем жизнь Петра близилась к закату. Шел отсчет последних ее месяцев. Он это понимал, вглядывался в вечность и видел впереди пустоту. Крайне неохотно рассказывал Красенец о себе Виктору Крупке, который иногда приходил к нему.
Петр был замкнут, на жизнь не жаловался, говорил на общие темы, мечтал попасть в дом престарелых, цитировал Высоцкого. О мировоззрение отшельника можно судить по коротким высказываниям, проскальзывавших у него в разговоре.
«Христос излечил одного хромого и одного слепого, а потом были жертвы. Марка Аврелия вспомнить. Царствовал после Рождества Христова. Стал правителем и начались войны. Кровь, смерть, месть. А над этим - Христос. Пришли дикие племена - новые жертвы и страдания, новая кровь. Потом монголо-татары. Все так же - смерть, кровь. Иваны грозные, сталины, гитлеры. Как воспринимать миллионы погибших? А Христос над ними".
«Никто не должен никому открываться, только Богу».
«Я не воспринимаю ни родину, ни государство, ни правительство»
«Единственное, что нас держит на Земле, это молодость. А потом приходят болезни. Хорошо умирать в окружении близких, страшно оказаться ненужным. Тут у нас выносили людей в одеялах. Пришли, забрали и закатали в братскую могилу».
В конце жизни Красенцом был написан «Монолог алкаша»
Бурлит поток из винного истока.
О, сколько в нем дешевого вина!
Виновороты вьются вдоль потока,
И не видать ни берега, ни дна.
Блюет икая пьяная утроба,
И нет весла - я больше не гребу…
Дубовый крест парит над крышкой гроба.
И черный парус реет на гробу.
Все, что осталось от него в наследство, - словарь Ожегова, да стопка бумаги.
На похороны Красенца не пришел никто. Позже в газетах вышли некрологи и статьи, посвященные Петру Ивановичу. Журналисты писали, каким замечательным человеком он был. А крест на могилу, кроме меня и Виктора Крупки, поставить было некому.
Осенью 2008 года в Дружковке состоялось неординарное для нашего края событие - фестиваль поэзии и авторской песни «Город Дружбы приглашает». Влад Клен и Алина Остафийчук имели прямое отношение к организации фестиваля, но в состав жюри не вошли. В провинциальную Дружковку съехались десятки поэтов из Донецкой и Луганской областей, а также Харькова, Запорожья и Киева.
Среди лауреатов фестиваля были я, Екатерина Шталь, Виктор Крупка Алина Остафийчук, Влад Клен, многие другие. «Город Дружбы» объединил представителей разных городов, заставил литературный процесс региона развиваться более динамично. Интенсивнее стал происходить обмен информацией и творчеством. В дальнейшем фестиваль «Город Дружбы приглашает» превратился в ежегодный.
В августе 2010 года Алина звала меня в Днепропетровск на Всеукраинский литературный фестиваль «ТА-НЕ-НА-ДО Фест». Я не поехал. А вскоре из Днепра пришла страшная весть. У Влада случился разрыв аневризмы сосудов головного мозга, он попал в реанимацию. Было сделаны несколько операций.
Я связался с Алиной по телефону, поинтересовался, как идут дела. У нее было сильно простужено горло и каждое слово давалось с большим трудом. В дальнейшем мы писали друг другу короткие мобильные сообщения.
Она сообщала, что врачи сделали трепанацию, Влад пришел в себя. Левая сторона его тела оставалась парализованной, средств, собранных его друзьями пока хватает, главное, чтобы у него хватило сил выжить и встать.
«Сейчас помочь можно только молитвой», - писала Алина.
29 августа от Остафийчук пришла из рук вон дурная весть. «Клена больше нет. Похороны завтра в Запорожье».
А вскоре случилось еще большее потрясение. Мне пришлось нести на руках лежащую в гробу Алину.
Она погибла под Дружковкой возвращаясь с похорон Влада. На размытой дороге ее друг и не справился с управлением и врезался в «Камаз». Грузовик, якобы, выехал на встречную полосу.
Кто-то сказала на похоронах: «Клен забрал Остафийчук». Он позвал ее с собой, как она того и просила в стихах.
На погосте снова гости.
Трижды в горсть набрать земли,
бросить? Да, наверно, поздно.
За собою позови -
я стою на самой грани,
крепко за руку держу.
Пусть по горло отрезают
вязь - крестом.
Не бойся. Жуть -
это видимость - как время.
Я тебя не отпущу
на забвение и тленье.
Барабанит по плащу
черному - земля.
Но знаю -
откреститься не по мне.
Я такая же - шальная
гостья на погосте дней.
Заколачивают снова
гвозди в руки.
Позови!
Я услышу.
Буду скоро
рядом.
Видишь - виз-а-ви -
виза - вязкая нелепость.
Я не бросила земли
трижды - в спину.
Я присела,
чтоб с тобой поговорить...
Да осталась до рассвета
выкорчевывать тоску.
Надо мной - смятенье ветра -
Гостью новую несут.
Что же делается, боже!
Ведь не хватит всем земли
в моей маленькой ладошке.
Как же будут там они -
под плащом казенным мерзнуть,
и кого им в гости звать,
если все - в тени погоста
ожидают благодать?!
Поэты встретились в точке «Смерть».
«Всему и всем - одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы». «Суета сует, все суета».