Взгляд Дюринга: между наукой и фобией
Евгений Дюринг известен русскому читателю больше всего по работе Энгельса "Антидюринг", в которой сподвижник Маркса решил изложить идеологию марксизма, критикуя известного и популярного в Германии мыслителя.
К сожалению, судьба Дюринга сложилась трагически. В расцвете своего таланта он ослеп, а затем был изгнан из Берлинского университета. Возможно, это изгнание было связано не с профессиональной деградацией, а с взглядами философа, в которых он не скрывал своей ненависти к евреям, которых винил во всех проблемах своей страны. Брошюра Дюринга "Еврейский вопрос" обеспечила своего рода "пик" известности автора. Она многократно переиздавалась с дополнениями при его жизни, а в 1906 году была издана и в России.
В современных условиях "еврейский вопрос" табуирован - как в России, так и Европе. На немецком языке издание брошюры столетней давности можно купить за 300-500 евро, а на русском языке она была переиздана в 2000 году, а потом объявлена "экстремистской" и внесена в список запрещенных материалов. В интернет-сети брошюра всюду уничтожена. Публичное ее размещение в сети или издание грозит тюремным заключением - наравне с "Майн Кампф" Гитлера. При таком нелепом подходе становится невозможным научное осмысление работы Дюринга, а также непростых отношений между немцами и евреями, которые превратились в целую легенду о Холокосте, которой стараются затмить все трагедии ХХ века, включая русскую трагедию - геноцид русского народа как со стороны оккупационных сил германского вермахта, так и со стороны репрессивных органов сталинского режима.
Слепота не позволила Дюрингу создать подлинно научный труд. Текст "Еврейского вопроса" несет на себе очевидные признаки устной речи - прежде всего, повторы одной и той же мысли. Не имея возможности работать с источниками, Дюринг фактически знакомит читателя со своими выводами. И мы попробуем оценить не степень обоснованности, а определенный итог большой мыслительной работы, обобщающей воззрения на "еврейский вопрос" не только самого Дюринга, но и множества немецких философов, в значительной степени повлиявших на мировоззрение немецкого народа, сформировавшегося к началу ХХ века.
Мы учтем, что русский перевод не всегда точен, а поэтому не будем обращать внимание на стилистические особенности текста, в частности на то, что автор перевода в одних случаях пишет "евреи", в другом "иудеи", в третьем "жиды", хотя в немецком тексте всюду значится только Juden. Переводчик, похоже, вставил от себя в произведение Дюринга некоторые абзацы. Установить это наверняка мы не можем, поскольку располагаем только текстом издания брошюры на немецком языке, относящимся к 1881 году, а русский перевод относится к более позднему и более полному (пятому) изданию. Поэтому нам просто приходится опустить сомнительные абзацы.
Произведение Дюринга - философский трактат, а не художественное произведение, где на русском языке надо передать оттенки смысла. Поэтому мы всюду будем считать, что слово Juden беспристрастно, и в нем автор не стремился выразить какие-то эмоции. И мы также не станем вносить от себя какие-то эмоции, всюду записывая "еврей", понимая, что в немецком языке одно слово определяет как этническую, так и религиозную принадлежность - что соответствовало периоду написания "Еврейского вопроса".
Интересно, что уже в первой главе труда Дюринга делается различие между представлениями, общими для обычных людей, и принятыми в образованных кругах. Если в первом случае слово "еврей" означает скорее принадлежность к расе (то есть принадлежность к определенному антропологическому и этнокультурному типу), то для немецких интеллигентов в этом слове в основном слышалось обозначение религии. Сам Дюринг отождествляется с первым воззрением, соответствующим одновременно и определенным фобиям: утверждению, что евреи враждебны всем современным культурным нациям. При этом интеллигентский подход, напротив равнодушен к иудаизму и не предполагает предъявления евреям какого-либо упрека за распространяемые ими суеверия.
Надо сказать, что Дюринг относится критично к религии вообще, а также к духовенству (католическому или протестантскому) - именно потому, что сводит еврейский вопрос лишь к различию религий. Соответственно, евреи (по мысли Дюринга) оказываются под защитой принципа религиозной терпимости. При этом данный принцип защищается не только и не столько духовенством, сколько эмансипированной от религии интеллигенцией, для которой все религии одинаковы - одинаково неприемлемы, но одновременно и терпимы в рамках изолированных религиозных общин.
Дюринг усмехается над словом "антисемитизм", которое совершенно не способно описать взаимоотношение европейцев и евреев, поскольку не все семиты - евреи, да и не все евреи - семиты. Семиты-арабы презирают семитов-евреев, а у европейцев к семитам-арабам нет аналогичного отношения. Таким образом, термин "антисемитизм" становится нелепым. То неприятие, которое испытывали на себе евреи времен Дюринга (а частично испытывают и теперь), не имеет отношения к семитам вообще.
Для нигилиста Дюринга "религии - дело прошлого", и очевидность существования народов для него становится причиной для прогнозирования межплеменного конфликта, ибо "раса - тема настоящего и будущего". И коль скоро евреи живут среди немцев со своей особостью, он приходит к мысли не только о чуждости, но и о враждебности евреев по отношению к немцам. А коль скоро далеко не все немцы готовы разделить его ксенофобию, Дюринг формулирует концепцию "порчи" - наведение евреями какого-то морока, когда немец, по сути дела, предает свою природу ("телесное и духовное своеобразие своего народа") и превращается в подобие еврея.
Ошибка, которую совершает Дюринг, типична и для наших дней, когда расовый детерминизм становится не одним из многих методов осмысления социальной действительности, а единственным методом. При этом Дюринг видит культурно-религиозный след на эмансипированных евреях, которые либо пытаются обновить иудаизм, либо становятся атеистами. Этот след он принимает за расовые свойства евреев, будто бы сохранившиеся с древнейших времени.
Всеобщность "еврейского вопроса" Дюринг понимает как некую особую способность, присущую племенным (расовым) качествам евреев появляться там, где наметилась какая-то социальная или национальная деградация ("еврей крадется за испорченностью") и усиливать разложение. Причем, природные качества евреев воспринимаются универсально - как будто действует какой-то закон природы. И в этом порок расового универсализма. Собственно, мы сталкиваемся со своего рода "сайнтизмом", который переносит законы природы на человеческое общество. Теперь мы хорошо знаем, что эта методология порочна. Она интуитивно используется сегодня плохо образованными людьми - по аналогии с древними верованиями, где детерминантом жизни являлась судьба и (в какой-то мере) воля богов. Современный невежда, даже с университетским дипломом, пытается во всем видеть неотвратимый закон, который ничем не может быть преодолен, поскольку закон в его представлении - это жесткий детерминизм, в котором нет места никаким стохастическим элементам.
У Дюринга общее свойство евреев - появляться там, где они могут стать социальными паразитами. При этом он не допускает никакой дифференциации евреев. Может быть, так же он относится и к другим народам, полагая, что им свойственны какие-то строго детерминированные качества. Но, если бы он рискнул выделить такие качества, то пришлось бы по ним отождествить многие народы, поскольку набор духовно-нравственных (как и расово-антропологических) характеристик ограничен. Это указывает на методологическую несостоятельность подхода Дюринга, но не отменяет характеризации каких-то отдельных групп евреев, которых обществовед наверняка найдет в тех областях жизни социума, где наблюдается его деградация. Детерминизм мешает понять, что свойства этих групп не имеют отношения к какому-то племени, но определяются стремлением к паразитизму, возникающему именно в силу разложения социума - его "иммунной системы".
Получается, что евреи имеют какую-то особую способность использовать также свободы и права, обеспеченные современным государством и его законодательством. Почему-то именно евреи лучше других пользуются правом, которое (будто бы) позволяет им создавать преимущества для своего паразитического обогащения за счет "деловой бессовестности". Они борются за правовую защиту и равенство и пользуются ею так, как другие пользоваться почему-то не могут. Отсюда - аномально большое число евреев в либеральных и радикальных партиях времен Дюринга. Таким образом, обвинение философа в адрес евреев (всех вообще евреев) - в бесчестном предпринимательстве, которое использует общедоступную свободу, но не обременяет ответственностью, и в бесчестной политике, где творится то же самое.
Дюринг указывает на определенный генезис: посредническая функция евреев в партийном строительстве, при которой евреи выступали как "торговцы политическими и социальными идеями", сменилась на господство, которое разрушало одни партии и возвышало другие. Появившись в политике как проповедники либеральных идей, евреи пришли к "пропаганде политического рабства". Судя по опыту современной России, можно предположить, что Дюринг увидел эволюцию либеральных взглядов, которые в оппозиции требовали свободы, а получив власть, стали самими жестокими ее гонителями. То же самое можно проследить и в истории свободомыслия в России, которое завершилось жесточайшим террором большевиков. В политических процессах еврейское присутствие вполне очевидно, но вряд ли это присутствие следует считать какой-то особой функцией евреев. Точно так же и представители коренных народов были носителями тех же самых идей, и точно также переходили к авторитарным формам - как в партийном строительстве, так и в государственном управлении, если им удавалось захватить власть. Следует считать ошибочным перенесения негативной реакции на господство определенных политических идей с них самих на предполагаемые племенные черты евреев.
Сегодня в России, как и в конце XIX века в Германии, либеральные идеи себя полностью дискредитировали - как в реформистской, так и в тоталитарной форме. В обоих случаях это сопровождается ростом антиеврейских настроений, поскольку политически активные евреи больше всего бросаются в глаза. Возможно, это связано с особенностями обыденного сознания, которое ищет в политических идеях коллективный племенной интерес, а не интерес какого-либо социального слоя или борющейся за власть группы. Эмансипированные от национальной традиции группы интеллигенции выдумывают социальную обусловленность политических процессов, удаляя из политического дискурса вопрос о племенных особенностях, борьбы между различными этническими кланами, в целом процесс борьбы за власть, которая лишь использует социальные и национальные идеи, чтобы скрыть простое властолюбие и алчность. Массовое участие евреев в революционных движениях в Европе связано именно с тем, что оно снимало вопрос о племенных интересах и обращало внимание только на социальный аспект политического конфликта.
По российской действительности мы не знаем среди евреев крупных политических деятелей, но знаем еврейских банкиров и олигархов. Кроме того, в наибольшей степени евреи проявили себя в СМИ - в либеральной публицистике, быстро проросшей чертополохом на развалинах коммунистической пропаганды. Дюринг видел в германской прессе конца XIX века точно то же, что мы видим сейчас в российских СМИ - лживость, безграмотность, страсть к порокам, а также своего рода солидарность, когда надо подавить политическую альтернативу и помочь кормящей либералов руке. Правда, следует отметить, что Дюринг вновь приписывает все особенности либеральной публицистики племенным особенностям евреев, которые во множестве стали журналистам и хозяевами газет.
Несомненно, этническая клановость создает определенные механизмы солидарности, и политический режим, привлекая к организации пропаганды определенный клан целиком, создает возможность его периодической мобилизации при достаточно широкой свободе самовыражения в обычное время. По своему опыту мы видим, что еврейский клан в СМИ присутствует. Но также наверняка мы можем сказать, что в этот клан привлечены лишь некоторые евреи - связанные с приверженностью к либеральной идеологии и, может быть, еще с ощущением какой-то своей избранности - уже не в религиозном смысле, а в ментальном. Дюринг прав, что здесь складывается определенная монополия, но он не прав, считая, что монополия рождается всем еврейским племенем. О нем мы даже при сегодняшних средствах информации толком ничего знать не можем - как в силу замкнутости этнических кланов, так и в силу размывания имевшихся ранее социокультурных особенностей. И лишь в сфере политики и СМИ мы можем заметить определенную этническую солидарность, которая выливается с течением времени в монополию.
Еще одно обвинение Дюринга в адрес евреев - за их стремление к "гнусным гешефтам". Можно заметить, что евреи в Европе получили равные права на предпринимательскую деятельность довольно поздно. Скорее всего, это и обусловило их включение в разного рода "теневые" практики, которые не контролировались законом. В том числе и в запрещенное христианам ростовщичество. Опытность в этих практиках сыграла свою роль в условиях экономических кризисов: "на одной стороне - хозяйственные кризисы, а на другой - хищное стремление обогатиться". Ровно такие же механизмы питают этнокриминальные группы, которые получают особенное распространение и влияние именно в деградирующих экономиках, к которым, к примеру, относится и экономика РФ. Из этого следует, что мы сталкиваемся не с особенностями евреев, а с особенностью этнических кланов, действующих в обстановке, способствующей их усилению и захвату ими наиболее прибыльных экономических секторов (в наше время - сферы финансового обращения и торговли энергоносителями). Они используют хозяйственную свободу, но создают тайную монополию, не признавая никакого равенства прав.
Кризисное состояние общества в целом создает этнические монополии также и там, где граждане не могут обойтись без соответствующих услуг - в юридических вопросах и в медицине. Крах правовой системы приводит к невозможности защищать свои права в суде без найма дорогостоящих адвокатов, крах системы здравоохранения создает запрос на хоть какие-то медицинские услуги. Там и там дороговизна является показателем кризиса, нездоровья общества, распада государственных и социальных систем. Сопутствующие антиеврейские настроения связаны с естественным образом возникающими в таких условиях монополиями и монопольными ценами на повседневные услуги, рост объема которых возникает из дезорганизации государственного регулирования.
Вторая глава "Еврейского вопроса" почти целиком посвящена религии, и показывает, что Дюринг совсем не в курсе различий между христианством и иудаизмом. Собственно, он не видит между ними существенной разницы, и даже полагает, что христианство служит для иудаизма своеобразной маскировкой и представляет собой отрицание иудеями своего же иудаизма. Он всерьез полагает, что Ветхий Завет можно рассматривать как компромат против иудаизма, хотя понимание ветхозаветных легенд у иудеев и христиан противоположно. Он называет Христа евреем, хотя в Писании он нигде как еврей не упомянут, а называется "галилеянин", его мать - из Назарета Галилейского - не называется "еврейкой". Сына Бога называть племенным именем - это верх глупости или проявление ненависти к христианам.
Видимо, Дюринг вопрос об отношениях христиан и иудеев вовсе не исследовал, будучи противником любой религии. Интересно, что он, подобно нынешним "неоязычникам", благосклонен к верованиям древних греков, полагая, что многобожие - это средство от монополии, которую он видит в иудаизме и христианстве. Это, разумеется, совершенно произвольное суждение, ибо у древних греков никакого многобожия не была - монотеизм существовал в виде поклонения верховному божеству в каждом городе или местности. Пантеон богов возник лишь после рутинизации культа, превращения его в ритуал лояльности власти.
Агрессивный атеизм Дюринга и распространение его фобий на христианство выражены в словах: "отвержение всякой религии ведет не к обнищанию сердца, а к его очищению", "христианство, в сущности, есть гебраизм", "христианин не может быть вполне серьезным антисемитом". Он утверждает, что критика иудаизма не может опираться на христианство, и вообще на любую религиозную мораль. Кроме того, он отвергает критику еврейства в виде разоблачения либерализма. Таким образом, он попадает в области биологического детерминизма, отвергающего любые иные способы осмысления отношений между людьми. Мы можем сообщить в этой связи свой тезис: политеизм современных "неоязычников" - это лишь форма агрессивного атеизма.
Следующая претензия Дюринга евреям следует из убеждения, что иудаизм (и вслед - христианство) - это религия рабов. Будто бы мы знаем, что такое рабство, и без труда ассоциируем свои знания с ветхозаветными и новозаветными временами, а также с современность. Дюринг не сообщает о том, что он считает рабством. Он полагает, что обращение евреев в рабство было средством нейтрализовать негативные качества евреев. В то же время, древняя история знает только рабство как отсутствие гражданских прав, включая право на имущество и оружие. Египетский, вавилонский, римский плен для евреев не соответствовал этим признакам. Они были обычными подданными, которые вступали в конфликты с представителями других народов, что невозможно для рабов. Да и сами по себе евреи не были каким-то одним народом.
Дюринг полагает, что стремление евреев - быть обер-рабами. Но это противоречит его же представлениям о еврейском господстве: "всеми путями создавать для иудеев господство над другими народами". Непонятно, как суеверие евреев, остающееся и после расставания с религией, может побуждать к хуле на немецкого "Михеля"? Если евреи так открыто враждебны немцам, то они явно не хотят быть рабами. И Дюринг пишет, что у евреев сложился устойчивый стереотип компенсации, которую они требуют за средневековые притеснения, и выводят "право травли" своих реальных или назначенных врагов из прежней травли иудеев. Здесь можно было бы говорить о притворном рабстве, выжидающем, когда господство станет возможным, чтобы унизить или уничтожить своих прежних притеснителей и хозяев. "Рабство" евреев - это поиск для себя сильных покровителей, чтобы выжить и уничтожить своих притеснителей. Вполне разумная и прагматичная стратегия преодоления рабства, а вовсе не готовности к рабству. С сохранением рабства для других.
Незаметно для себя Дюринг переходит от критики евреев к критике общих для всех людей пороков - склонность ко лжи (отрицание логических аксиом), проповедь терпимости только для себя (требование свободы нетерпимости к другим), этнокультурная замкнутость (любовь к ближнему, только если он подходит под собственные стандарты), автофобия (еврейский антисемитизм). Нетрудно привести цитаты против евреев из Сенеки и Тацита. Но те же мыслители древних времен осуждали и другие народы, и пороки своих соотечественников. Можно сказать, что древний мир не обращал внимания на евреев. Он едва был знаком с ними, и толком не выделял из других восточных народов. А коль скоро евреи были не народом, а смешением разных племен, то это было в принципе невозможно.
Не углубляясь в суть дела, Дюринг обвиняет евреев в торгашестве, алчности, формальном законничестве, имитационной мудрости, эгоизме, низменных побуждениях. Но разве в том же самом не обличали своих современников и соотечественников мудрецы всех народов? Может быть, евреи оказались удобны для немецкого мыслителя, чтобы избавить себя от необходимости изобличить немцев? Ведь удобно все пороки своего народа возложить на какой-то другой. Впрочем, это не обошлось для Дюринга без последствий. Откровенное неприятие евреев тяжело сказалось на его судьбе. Может быть, один из пороков, который Дюринг приписал евреям, действительно является их своеобразием: считать справедливым только то, что им нравится; считать антисемитом того, кто евреям не нравится. То есть, фобия рождаетсяпервоначально не взаимно, а в одностороннем порядке, и лишь потом возникает ответная фобия.
Третья глава произведения Дюринга посвящена способностям евреев к науке, литературе и искусству, и является самой малоубедительной. Набор имен авторов, чье творчество раздражает Дюринга: в философии Спиноза и Лессинг, в экономике - Маркс и Рикардо, в литературе Гейне и Бёрне. Достается также Ницше и Вагнеру.
Автор беспощаден в своих характеристиках, но обоснований у него немного. И через столетие после выхода его труда мы хорошо знаем, что без труда ответим на вопрос: "Назовите хоть одну научную истину, которая родилась бы среди еврейского племени!" Дело в том, что евреи появились в науке в основном в ХХ веке, и сыграли в ней заметную роль. Конечно, опираясь на достижения науки прежних веков и других народов. Никакого экстраординарного вклада в науку евреи не сделали. Но они появились в науке, и некоторые имена еврейских ученых стали громкими. Вместе с тем, никакой еврейской науки не появилось. Евреи участвовали в поисках научной истины в основном в рамках национальных научных школ европейских государств и США. Но все это было после Дюринга. Поэтому его обличительный вопрос вполне мог иметь иной ответ в его времена. К этому моменту подавляющее большинство евреев, действительно, оставались в рамках своей культовой теократии, и о науке не помышляли - она не давала бы им средств к существованию.
Спинозе, чтобы стать философом, пришлось порвать со своим племенем. И вот, сформировав свой взгляд на мир, он получает уничижительную характеристику: как ни пытался философ избежать связи с еврейским образом мысли, он все равно остался в рамках племенного мировоззрения - так решил Дюринг. Спиноза как будто заново придумал иудейскую религию. Его морали чуждо сострадание, бескорыстие, стремление к идеалу, моральному благу. Возможно, Дюринг прав, но ему не пришлось доказать свою правоту.
Дюринг полагает, что в науке присутствует клановость, безмерно восхваляющая своих гуру. Он относит это обстоятельство на счет особенностей еврейского менталитета: "...людей, которые с самого начала их жизни были кандидатами на звание тупиц, они восхваляли не просто как мыслителей, - нет, а чисто по-еврейски, как сверхмыслителей, и таким образом прямо восходили до вершин не только крайней напыщенности, но ошеломляющего в этом смысле тупейшего идиотизма". Не узнаем ли мы в этой характеристике порядок образования научных авторитетов вообще? И если до рубежа XIX-ХХ века и чуть позднее подобная форма образования научного авторитета не была общепринятой, то в наши времена мы ее видим очень часто. И если еврейский менталитет в этой подмене науки восторженной религиозностью проявляется, то тому же по доброй воле предаются и представители других народов. Под влиянием ли евреев, мы наверняка не знаем. Но что деградация науки сопровождается именно такими обстоятельствами, это наверняка.
Также и в социал-демократической и марксистской публицистике Дюринг видит повторение стиля Ветхого Завета и Талмуда. Политическое неприятие марксизма побуждает философа формулировать едкие строки: "обноски еврейской учености, которой щеголяла шайка г-на Маркса". Все это - политические характеристики, замутненные расовым детерминизмом и не имеющие отношения к науке, литературе, искусству.
Дюринг нам "от противного" доказывает, что в Европе, действительно, не было какой-то обособленной еврейской науки, еврейской литературы, еврейского искусства. Немногие евреи, попадающие в круг популярности во временя Дюринга, не входили в круг действительно выдающихся персон, а потому против них нетрудно было выдвигать разного рода претензии. И лишь в политике, где сами собой образуются разнородные секты, можно говорить о специфические еврейских чертах, Может быть, именно марксизм и является более всего проявлением каких-то племенных особенностей евреев, причем со своеобразием, характерным для изолированных сообществ диаспоры. Если мания величия вполне понятна для таких изолятов, то материализм - это веяние эпохи, которое во времена Дюринга не было характерно только для евреев. Но, если марксисты и занимались "торгашеством заразными идеями", им это не принесло большого дохода.
Четвертая глава должна была быть посвящена политическим и социальным отношениям, но является просто набором повторов тезисов, изложенных в предшествующем тексте. Пятая глава также грешит повторами, и содержание не соответствует названию. Единственная новизна здесь - ссылки на крайне резкие высказывание Вольтера против евреев. Злое острословие Вольтера и в данном случае отменно, но к научному подходу оно отношения не имеет. Также как и пожелание Дюринга, чтобы евреи ассимилировались и полностью растворились в других народах. Если этого не произошло за два тысячелетия, то выступать с такими пожеланиями ученому не стоило. Рассматривать евреев как древний анахронизм - значит, входить в противоречие с самим содержанием "Еврейского вопроса". Если это анахронизм, то обсуждать его с такой страстью не было никакого смысла. А эта страсть доходит у Дюринга до того, что он объявляет само занятие "еврейским вопросом" связанным с неизбежным осквернением собственной мысли. Может быть, он чувствовал, что его методология как раз и приводит к осквернению: наука не переносит такой возбужденности.
К сожалению, судьба Дюринга сложилась трагически. В расцвете своего таланта он ослеп, а затем был изгнан из Берлинского университета. Возможно, это изгнание было связано не с профессиональной деградацией, а с взглядами философа, в которых он не скрывал своей ненависти к евреям, которых винил во всех проблемах своей страны. Брошюра Дюринга "Еврейский вопрос" обеспечила своего рода "пик" известности автора. Она многократно переиздавалась с дополнениями при его жизни, а в 1906 году была издана и в России.
В современных условиях "еврейский вопрос" табуирован - как в России, так и Европе. На немецком языке издание брошюры столетней давности можно купить за 300-500 евро, а на русском языке она была переиздана в 2000 году, а потом объявлена "экстремистской" и внесена в список запрещенных материалов. В интернет-сети брошюра всюду уничтожена. Публичное ее размещение в сети или издание грозит тюремным заключением - наравне с "Майн Кампф" Гитлера. При таком нелепом подходе становится невозможным научное осмысление работы Дюринга, а также непростых отношений между немцами и евреями, которые превратились в целую легенду о Холокосте, которой стараются затмить все трагедии ХХ века, включая русскую трагедию - геноцид русского народа как со стороны оккупационных сил германского вермахта, так и со стороны репрессивных органов сталинского режима.
Слепота не позволила Дюрингу создать подлинно научный труд. Текст "Еврейского вопроса" несет на себе очевидные признаки устной речи - прежде всего, повторы одной и той же мысли. Не имея возможности работать с источниками, Дюринг фактически знакомит читателя со своими выводами. И мы попробуем оценить не степень обоснованности, а определенный итог большой мыслительной работы, обобщающей воззрения на "еврейский вопрос" не только самого Дюринга, но и множества немецких философов, в значительной степени повлиявших на мировоззрение немецкого народа, сформировавшегося к началу ХХ века.
Мы учтем, что русский перевод не всегда точен, а поэтому не будем обращать внимание на стилистические особенности текста, в частности на то, что автор перевода в одних случаях пишет "евреи", в другом "иудеи", в третьем "жиды", хотя в немецком тексте всюду значится только Juden. Переводчик, похоже, вставил от себя в произведение Дюринга некоторые абзацы. Установить это наверняка мы не можем, поскольку располагаем только текстом издания брошюры на немецком языке, относящимся к 1881 году, а русский перевод относится к более позднему и более полному (пятому) изданию. Поэтому нам просто приходится опустить сомнительные абзацы.
Произведение Дюринга - философский трактат, а не художественное произведение, где на русском языке надо передать оттенки смысла. Поэтому мы всюду будем считать, что слово Juden беспристрастно, и в нем автор не стремился выразить какие-то эмоции. И мы также не станем вносить от себя какие-то эмоции, всюду записывая "еврей", понимая, что в немецком языке одно слово определяет как этническую, так и религиозную принадлежность - что соответствовало периоду написания "Еврейского вопроса".
Интересно, что уже в первой главе труда Дюринга делается различие между представлениями, общими для обычных людей, и принятыми в образованных кругах. Если в первом случае слово "еврей" означает скорее принадлежность к расе (то есть принадлежность к определенному антропологическому и этнокультурному типу), то для немецких интеллигентов в этом слове в основном слышалось обозначение религии. Сам Дюринг отождествляется с первым воззрением, соответствующим одновременно и определенным фобиям: утверждению, что евреи враждебны всем современным культурным нациям. При этом интеллигентский подход, напротив равнодушен к иудаизму и не предполагает предъявления евреям какого-либо упрека за распространяемые ими суеверия.
Надо сказать, что Дюринг относится критично к религии вообще, а также к духовенству (католическому или протестантскому) - именно потому, что сводит еврейский вопрос лишь к различию религий. Соответственно, евреи (по мысли Дюринга) оказываются под защитой принципа религиозной терпимости. При этом данный принцип защищается не только и не столько духовенством, сколько эмансипированной от религии интеллигенцией, для которой все религии одинаковы - одинаково неприемлемы, но одновременно и терпимы в рамках изолированных религиозных общин.
Дюринг усмехается над словом "антисемитизм", которое совершенно не способно описать взаимоотношение европейцев и евреев, поскольку не все семиты - евреи, да и не все евреи - семиты. Семиты-арабы презирают семитов-евреев, а у европейцев к семитам-арабам нет аналогичного отношения. Таким образом, термин "антисемитизм" становится нелепым. То неприятие, которое испытывали на себе евреи времен Дюринга (а частично испытывают и теперь), не имеет отношения к семитам вообще.
Для нигилиста Дюринга "религии - дело прошлого", и очевидность существования народов для него становится причиной для прогнозирования межплеменного конфликта, ибо "раса - тема настоящего и будущего". И коль скоро евреи живут среди немцев со своей особостью, он приходит к мысли не только о чуждости, но и о враждебности евреев по отношению к немцам. А коль скоро далеко не все немцы готовы разделить его ксенофобию, Дюринг формулирует концепцию "порчи" - наведение евреями какого-то морока, когда немец, по сути дела, предает свою природу ("телесное и духовное своеобразие своего народа") и превращается в подобие еврея.
Ошибка, которую совершает Дюринг, типична и для наших дней, когда расовый детерминизм становится не одним из многих методов осмысления социальной действительности, а единственным методом. При этом Дюринг видит культурно-религиозный след на эмансипированных евреях, которые либо пытаются обновить иудаизм, либо становятся атеистами. Этот след он принимает за расовые свойства евреев, будто бы сохранившиеся с древнейших времени.
Всеобщность "еврейского вопроса" Дюринг понимает как некую особую способность, присущую племенным (расовым) качествам евреев появляться там, где наметилась какая-то социальная или национальная деградация ("еврей крадется за испорченностью") и усиливать разложение. Причем, природные качества евреев воспринимаются универсально - как будто действует какой-то закон природы. И в этом порок расового универсализма. Собственно, мы сталкиваемся со своего рода "сайнтизмом", который переносит законы природы на человеческое общество. Теперь мы хорошо знаем, что эта методология порочна. Она интуитивно используется сегодня плохо образованными людьми - по аналогии с древними верованиями, где детерминантом жизни являлась судьба и (в какой-то мере) воля богов. Современный невежда, даже с университетским дипломом, пытается во всем видеть неотвратимый закон, который ничем не может быть преодолен, поскольку закон в его представлении - это жесткий детерминизм, в котором нет места никаким стохастическим элементам.
У Дюринга общее свойство евреев - появляться там, где они могут стать социальными паразитами. При этом он не допускает никакой дифференциации евреев. Может быть, так же он относится и к другим народам, полагая, что им свойственны какие-то строго детерминированные качества. Но, если бы он рискнул выделить такие качества, то пришлось бы по ним отождествить многие народы, поскольку набор духовно-нравственных (как и расово-антропологических) характеристик ограничен. Это указывает на методологическую несостоятельность подхода Дюринга, но не отменяет характеризации каких-то отдельных групп евреев, которых обществовед наверняка найдет в тех областях жизни социума, где наблюдается его деградация. Детерминизм мешает понять, что свойства этих групп не имеют отношения к какому-то племени, но определяются стремлением к паразитизму, возникающему именно в силу разложения социума - его "иммунной системы".
Получается, что евреи имеют какую-то особую способность использовать также свободы и права, обеспеченные современным государством и его законодательством. Почему-то именно евреи лучше других пользуются правом, которое (будто бы) позволяет им создавать преимущества для своего паразитического обогащения за счет "деловой бессовестности". Они борются за правовую защиту и равенство и пользуются ею так, как другие пользоваться почему-то не могут. Отсюда - аномально большое число евреев в либеральных и радикальных партиях времен Дюринга. Таким образом, обвинение философа в адрес евреев (всех вообще евреев) - в бесчестном предпринимательстве, которое использует общедоступную свободу, но не обременяет ответственностью, и в бесчестной политике, где творится то же самое.
Дюринг указывает на определенный генезис: посредническая функция евреев в партийном строительстве, при которой евреи выступали как "торговцы политическими и социальными идеями", сменилась на господство, которое разрушало одни партии и возвышало другие. Появившись в политике как проповедники либеральных идей, евреи пришли к "пропаганде политического рабства". Судя по опыту современной России, можно предположить, что Дюринг увидел эволюцию либеральных взглядов, которые в оппозиции требовали свободы, а получив власть, стали самими жестокими ее гонителями. То же самое можно проследить и в истории свободомыслия в России, которое завершилось жесточайшим террором большевиков. В политических процессах еврейское присутствие вполне очевидно, но вряд ли это присутствие следует считать какой-то особой функцией евреев. Точно так же и представители коренных народов были носителями тех же самых идей, и точно также переходили к авторитарным формам - как в партийном строительстве, так и в государственном управлении, если им удавалось захватить власть. Следует считать ошибочным перенесения негативной реакции на господство определенных политических идей с них самих на предполагаемые племенные черты евреев.
Сегодня в России, как и в конце XIX века в Германии, либеральные идеи себя полностью дискредитировали - как в реформистской, так и в тоталитарной форме. В обоих случаях это сопровождается ростом антиеврейских настроений, поскольку политически активные евреи больше всего бросаются в глаза. Возможно, это связано с особенностями обыденного сознания, которое ищет в политических идеях коллективный племенной интерес, а не интерес какого-либо социального слоя или борющейся за власть группы. Эмансипированные от национальной традиции группы интеллигенции выдумывают социальную обусловленность политических процессов, удаляя из политического дискурса вопрос о племенных особенностях, борьбы между различными этническими кланами, в целом процесс борьбы за власть, которая лишь использует социальные и национальные идеи, чтобы скрыть простое властолюбие и алчность. Массовое участие евреев в революционных движениях в Европе связано именно с тем, что оно снимало вопрос о племенных интересах и обращало внимание только на социальный аспект политического конфликта.
По российской действительности мы не знаем среди евреев крупных политических деятелей, но знаем еврейских банкиров и олигархов. Кроме того, в наибольшей степени евреи проявили себя в СМИ - в либеральной публицистике, быстро проросшей чертополохом на развалинах коммунистической пропаганды. Дюринг видел в германской прессе конца XIX века точно то же, что мы видим сейчас в российских СМИ - лживость, безграмотность, страсть к порокам, а также своего рода солидарность, когда надо подавить политическую альтернативу и помочь кормящей либералов руке. Правда, следует отметить, что Дюринг вновь приписывает все особенности либеральной публицистики племенным особенностям евреев, которые во множестве стали журналистам и хозяевами газет.
Несомненно, этническая клановость создает определенные механизмы солидарности, и политический режим, привлекая к организации пропаганды определенный клан целиком, создает возможность его периодической мобилизации при достаточно широкой свободе самовыражения в обычное время. По своему опыту мы видим, что еврейский клан в СМИ присутствует. Но также наверняка мы можем сказать, что в этот клан привлечены лишь некоторые евреи - связанные с приверженностью к либеральной идеологии и, может быть, еще с ощущением какой-то своей избранности - уже не в религиозном смысле, а в ментальном. Дюринг прав, что здесь складывается определенная монополия, но он не прав, считая, что монополия рождается всем еврейским племенем. О нем мы даже при сегодняшних средствах информации толком ничего знать не можем - как в силу замкнутости этнических кланов, так и в силу размывания имевшихся ранее социокультурных особенностей. И лишь в сфере политики и СМИ мы можем заметить определенную этническую солидарность, которая выливается с течением времени в монополию.
Еще одно обвинение Дюринга в адрес евреев - за их стремление к "гнусным гешефтам". Можно заметить, что евреи в Европе получили равные права на предпринимательскую деятельность довольно поздно. Скорее всего, это и обусловило их включение в разного рода "теневые" практики, которые не контролировались законом. В том числе и в запрещенное христианам ростовщичество. Опытность в этих практиках сыграла свою роль в условиях экономических кризисов: "на одной стороне - хозяйственные кризисы, а на другой - хищное стремление обогатиться". Ровно такие же механизмы питают этнокриминальные группы, которые получают особенное распространение и влияние именно в деградирующих экономиках, к которым, к примеру, относится и экономика РФ. Из этого следует, что мы сталкиваемся не с особенностями евреев, а с особенностью этнических кланов, действующих в обстановке, способствующей их усилению и захвату ими наиболее прибыльных экономических секторов (в наше время - сферы финансового обращения и торговли энергоносителями). Они используют хозяйственную свободу, но создают тайную монополию, не признавая никакого равенства прав.
Кризисное состояние общества в целом создает этнические монополии также и там, где граждане не могут обойтись без соответствующих услуг - в юридических вопросах и в медицине. Крах правовой системы приводит к невозможности защищать свои права в суде без найма дорогостоящих адвокатов, крах системы здравоохранения создает запрос на хоть какие-то медицинские услуги. Там и там дороговизна является показателем кризиса, нездоровья общества, распада государственных и социальных систем. Сопутствующие антиеврейские настроения связаны с естественным образом возникающими в таких условиях монополиями и монопольными ценами на повседневные услуги, рост объема которых возникает из дезорганизации государственного регулирования.
Вторая глава "Еврейского вопроса" почти целиком посвящена религии, и показывает, что Дюринг совсем не в курсе различий между христианством и иудаизмом. Собственно, он не видит между ними существенной разницы, и даже полагает, что христианство служит для иудаизма своеобразной маскировкой и представляет собой отрицание иудеями своего же иудаизма. Он всерьез полагает, что Ветхий Завет можно рассматривать как компромат против иудаизма, хотя понимание ветхозаветных легенд у иудеев и христиан противоположно. Он называет Христа евреем, хотя в Писании он нигде как еврей не упомянут, а называется "галилеянин", его мать - из Назарета Галилейского - не называется "еврейкой". Сына Бога называть племенным именем - это верх глупости или проявление ненависти к христианам.
Видимо, Дюринг вопрос об отношениях христиан и иудеев вовсе не исследовал, будучи противником любой религии. Интересно, что он, подобно нынешним "неоязычникам", благосклонен к верованиям древних греков, полагая, что многобожие - это средство от монополии, которую он видит в иудаизме и христианстве. Это, разумеется, совершенно произвольное суждение, ибо у древних греков никакого многобожия не была - монотеизм существовал в виде поклонения верховному божеству в каждом городе или местности. Пантеон богов возник лишь после рутинизации культа, превращения его в ритуал лояльности власти.
Агрессивный атеизм Дюринга и распространение его фобий на христианство выражены в словах: "отвержение всякой религии ведет не к обнищанию сердца, а к его очищению", "христианство, в сущности, есть гебраизм", "христианин не может быть вполне серьезным антисемитом". Он утверждает, что критика иудаизма не может опираться на христианство, и вообще на любую религиозную мораль. Кроме того, он отвергает критику еврейства в виде разоблачения либерализма. Таким образом, он попадает в области биологического детерминизма, отвергающего любые иные способы осмысления отношений между людьми. Мы можем сообщить в этой связи свой тезис: политеизм современных "неоязычников" - это лишь форма агрессивного атеизма.
Следующая претензия Дюринга евреям следует из убеждения, что иудаизм (и вслед - христианство) - это религия рабов. Будто бы мы знаем, что такое рабство, и без труда ассоциируем свои знания с ветхозаветными и новозаветными временами, а также с современность. Дюринг не сообщает о том, что он считает рабством. Он полагает, что обращение евреев в рабство было средством нейтрализовать негативные качества евреев. В то же время, древняя история знает только рабство как отсутствие гражданских прав, включая право на имущество и оружие. Египетский, вавилонский, римский плен для евреев не соответствовал этим признакам. Они были обычными подданными, которые вступали в конфликты с представителями других народов, что невозможно для рабов. Да и сами по себе евреи не были каким-то одним народом.
Дюринг полагает, что стремление евреев - быть обер-рабами. Но это противоречит его же представлениям о еврейском господстве: "всеми путями создавать для иудеев господство над другими народами". Непонятно, как суеверие евреев, остающееся и после расставания с религией, может побуждать к хуле на немецкого "Михеля"? Если евреи так открыто враждебны немцам, то они явно не хотят быть рабами. И Дюринг пишет, что у евреев сложился устойчивый стереотип компенсации, которую они требуют за средневековые притеснения, и выводят "право травли" своих реальных или назначенных врагов из прежней травли иудеев. Здесь можно было бы говорить о притворном рабстве, выжидающем, когда господство станет возможным, чтобы унизить или уничтожить своих прежних притеснителей и хозяев. "Рабство" евреев - это поиск для себя сильных покровителей, чтобы выжить и уничтожить своих притеснителей. Вполне разумная и прагматичная стратегия преодоления рабства, а вовсе не готовности к рабству. С сохранением рабства для других.
Незаметно для себя Дюринг переходит от критики евреев к критике общих для всех людей пороков - склонность ко лжи (отрицание логических аксиом), проповедь терпимости только для себя (требование свободы нетерпимости к другим), этнокультурная замкнутость (любовь к ближнему, только если он подходит под собственные стандарты), автофобия (еврейский антисемитизм). Нетрудно привести цитаты против евреев из Сенеки и Тацита. Но те же мыслители древних времен осуждали и другие народы, и пороки своих соотечественников. Можно сказать, что древний мир не обращал внимания на евреев. Он едва был знаком с ними, и толком не выделял из других восточных народов. А коль скоро евреи были не народом, а смешением разных племен, то это было в принципе невозможно.
Не углубляясь в суть дела, Дюринг обвиняет евреев в торгашестве, алчности, формальном законничестве, имитационной мудрости, эгоизме, низменных побуждениях. Но разве в том же самом не обличали своих современников и соотечественников мудрецы всех народов? Может быть, евреи оказались удобны для немецкого мыслителя, чтобы избавить себя от необходимости изобличить немцев? Ведь удобно все пороки своего народа возложить на какой-то другой. Впрочем, это не обошлось для Дюринга без последствий. Откровенное неприятие евреев тяжело сказалось на его судьбе. Может быть, один из пороков, который Дюринг приписал евреям, действительно является их своеобразием: считать справедливым только то, что им нравится; считать антисемитом того, кто евреям не нравится. То есть, фобия рождаетсяпервоначально не взаимно, а в одностороннем порядке, и лишь потом возникает ответная фобия.
Третья глава произведения Дюринга посвящена способностям евреев к науке, литературе и искусству, и является самой малоубедительной. Набор имен авторов, чье творчество раздражает Дюринга: в философии Спиноза и Лессинг, в экономике - Маркс и Рикардо, в литературе Гейне и Бёрне. Достается также Ницше и Вагнеру.
Автор беспощаден в своих характеристиках, но обоснований у него немного. И через столетие после выхода его труда мы хорошо знаем, что без труда ответим на вопрос: "Назовите хоть одну научную истину, которая родилась бы среди еврейского племени!" Дело в том, что евреи появились в науке в основном в ХХ веке, и сыграли в ней заметную роль. Конечно, опираясь на достижения науки прежних веков и других народов. Никакого экстраординарного вклада в науку евреи не сделали. Но они появились в науке, и некоторые имена еврейских ученых стали громкими. Вместе с тем, никакой еврейской науки не появилось. Евреи участвовали в поисках научной истины в основном в рамках национальных научных школ европейских государств и США. Но все это было после Дюринга. Поэтому его обличительный вопрос вполне мог иметь иной ответ в его времена. К этому моменту подавляющее большинство евреев, действительно, оставались в рамках своей культовой теократии, и о науке не помышляли - она не давала бы им средств к существованию.
Спинозе, чтобы стать философом, пришлось порвать со своим племенем. И вот, сформировав свой взгляд на мир, он получает уничижительную характеристику: как ни пытался философ избежать связи с еврейским образом мысли, он все равно остался в рамках племенного мировоззрения - так решил Дюринг. Спиноза как будто заново придумал иудейскую религию. Его морали чуждо сострадание, бескорыстие, стремление к идеалу, моральному благу. Возможно, Дюринг прав, но ему не пришлось доказать свою правоту.
Дюринг полагает, что в науке присутствует клановость, безмерно восхваляющая своих гуру. Он относит это обстоятельство на счет особенностей еврейского менталитета: "...людей, которые с самого начала их жизни были кандидатами на звание тупиц, они восхваляли не просто как мыслителей, - нет, а чисто по-еврейски, как сверхмыслителей, и таким образом прямо восходили до вершин не только крайней напыщенности, но ошеломляющего в этом смысле тупейшего идиотизма". Не узнаем ли мы в этой характеристике порядок образования научных авторитетов вообще? И если до рубежа XIX-ХХ века и чуть позднее подобная форма образования научного авторитета не была общепринятой, то в наши времена мы ее видим очень часто. И если еврейский менталитет в этой подмене науки восторженной религиозностью проявляется, то тому же по доброй воле предаются и представители других народов. Под влиянием ли евреев, мы наверняка не знаем. Но что деградация науки сопровождается именно такими обстоятельствами, это наверняка.
Также и в социал-демократической и марксистской публицистике Дюринг видит повторение стиля Ветхого Завета и Талмуда. Политическое неприятие марксизма побуждает философа формулировать едкие строки: "обноски еврейской учености, которой щеголяла шайка г-на Маркса". Все это - политические характеристики, замутненные расовым детерминизмом и не имеющие отношения к науке, литературе, искусству.
Дюринг нам "от противного" доказывает, что в Европе, действительно, не было какой-то обособленной еврейской науки, еврейской литературы, еврейского искусства. Немногие евреи, попадающие в круг популярности во временя Дюринга, не входили в круг действительно выдающихся персон, а потому против них нетрудно было выдвигать разного рода претензии. И лишь в политике, где сами собой образуются разнородные секты, можно говорить о специфические еврейских чертах, Может быть, именно марксизм и является более всего проявлением каких-то племенных особенностей евреев, причем со своеобразием, характерным для изолированных сообществ диаспоры. Если мания величия вполне понятна для таких изолятов, то материализм - это веяние эпохи, которое во времена Дюринга не было характерно только для евреев. Но, если марксисты и занимались "торгашеством заразными идеями", им это не принесло большого дохода.
Четвертая глава должна была быть посвящена политическим и социальным отношениям, но является просто набором повторов тезисов, изложенных в предшествующем тексте. Пятая глава также грешит повторами, и содержание не соответствует названию. Единственная новизна здесь - ссылки на крайне резкие высказывание Вольтера против евреев. Злое острословие Вольтера и в данном случае отменно, но к научному подходу оно отношения не имеет. Также как и пожелание Дюринга, чтобы евреи ассимилировались и полностью растворились в других народах. Если этого не произошло за два тысячелетия, то выступать с такими пожеланиями ученому не стоило. Рассматривать евреев как древний анахронизм - значит, входить в противоречие с самим содержанием "Еврейского вопроса". Если это анахронизм, то обсуждать его с такой страстью не было никакого смысла. А эта страсть доходит у Дюринга до того, что он объявляет само занятие "еврейским вопросом" связанным с неизбежным осквернением собственной мысли. Может быть, он чувствовал, что его методология как раз и приводит к осквернению: наука не переносит такой возбужденности.