Насколько священна Конституция?
Конституция 1993 года лишь по форме представляется священным. Сотни законов, которые предписывала принять Конституция не появились даже в виде проектов. Пренебрежение Конституцией (даже такой аморфной, как ельцинская) носит характер саботажа. За все годы ее существования не приняты законы о Совете Безопасности РФ (который остается вне поля правового регулирования, является тайной сектой на государственном содержании) и о Конституционном Совещании, которое одно только и может менять Конституцию. При этом Конституция не раз была произвольно изменена без всякого соотнесения с законом: когда менялись названия субъектов РФ и когда менялись сроки полномочий Президента РФ и Государственной Думы. Правящая группировка долго колебалась, не начать ли очередную конституционную реформу. Наступали времена, когда либо близкий к власти политик, либо представитель президента заявляли что-то вроде: «Конституция - не икона». Но потом было решено, что беззаконные действия проще оправдать, чем исправлять закон, который за несколько лет был чудовищно запутан и лишен какой-либо связи с исходной конституционной концепцией.
Действительно, Конституция - лишь документ, который создан людьми. Как Основной закон, она должна обозначать концепцию государства. Но в ельцинской Конституции не было концепции, а ее двусмысленные положения, дурно переведенные с иностранных языков, превратились в конце концов в формулу уничтожения российской государственности. Текст Конституции использовался в законодательных инициативах «партии власти» ельцинского и путинского периода только и исключительно для этого.
Итак, Конституция - странный тип «священного писания», который под страхом насилия предписано исполнять гражданам, а тем, кто контролирует исполнение, предоставлены исключительные права на произвол. Кроме того, стоит лишь обмолвиться о диктатуре, как тут же множество перьев, обслуживающих власть, начнут толковать о посягательстве на «святое».
Совершенно аналогичная ситуация наблюдалась в Веймарской Германии, где либеральная журналистика и либеральная мысль, оправдывая произвол, измену, коррупцию и проклиная поиски выхода из перманентного кризиса, обрели свою родину и свою роль в обществе.
О своих критиках, возмущенными уже самой мыслью исследовать институт диктатуры, Карл Шмитт писал: «Суть их высказываний сводится к тому, что «конституция неприкосновенна»; сама их теория именуется «теорией неприкосновенности». Такие слова и мысли демонстрируют ту полную неясность, которой страдает нынешняя конституционная теория. (…) Неприкосновенность конституции означает, таким образом, только то, что каждая деталь конституционного законодательства может стать для диктатора непреодолимым препятствием в исполнении его задачи. Тем самым смысл и цели диктатуры - защита и обеспечение действия конституции в целом - искажаются до противоположности. Каждое отдельное определение конституционного закона становится важнее самой конституции; положение «Немецкое государство является республикой» (ст. 1, абз. 1) и положение «Чиновнику должна быть предоставлена возможность просматривать свое личное дело» (ст. 129, абз. 3) в равной мере рассматриваются как «сама» неприкосновенная конституция».
Конституция отличается от священного текста именно тем, что она не целостна! Ее текст не носит священного характера. Она - только преамбула к законодательству в целом. В ней есть важное и второстепенное, есть отдельные элементы и смысловые связки формального характера. В условиях кризиса ответственный государственный муж прекрасно видит разницу между различными положениями Конституции. И понимает, что Конституция в целом важнее отдельных ее частей. А государственность важнее Конституции. При этом разница между политиком и авантюристом состоит в том, что политик требует приведения закона к интересам нации, а авантюрист оправдывает беззаконие особенностями момента. Многие годы беспросветный кризис в России оправдывает беззаконие бюрократии, во власти не появляются политики, предлагающие преодоление кризиса через смену законодательной концепции, концепции государственности.
Собственно, диктатура - это и есть конституционализм в условиях кризиса, когда спасают главное, жертвуя второстепенным. Можно пожертвовать не только рядом положений Конституции, которые диктатор обязан «заморозить» пока восстановит основы конституционного порядка, но также и Конституцией в целом. Потому что в ее принятии есть какой-то смысл, более высокий, чем юридические формулы. В российской Конституции, как бы ни была она нелепа во многом, есть проблески этого смысла в некоторых фразах преамбулы - народ, история, традиция…
«Почти во всех европейских странах в различных обликах проявляется один и тот же примечательный феномен: в виде открытой диктатуры, в практике законов о чрезвычайных полномочиях, в нарушениях конституции, будто бы легальных, будто бы соблюдающих предписанные формы ее изменения, в законодательстве абсолютного парламентского большинства и т.п.»
В Российской Федерации этот феномен приобрел системный характер: чрезвычайное положение легитимно не вводится, но является повсеместной политической практикой. Собственно, именно поэтому Конституция стала священной, и для нее созданы священный склеп и специальное жречество. Она не действует ни в одном пункте. На нее не ссылаются в судах. Ее изменяют без предусмотренной процедуры обычным парламентским голосованием. И тем не менее, это не диктатура, ибо диктатура может быть только законной. Диктатура обязательно опиралась бы на Конституцию и имела был целью ее защиту, даже если отдельные элементы Конституции пришлось бы приостановить. Бюрократия же делает все в порядке рутины. Никакого призыва вроде «враг у ворот» или «Отечество в опасности». А потому и никакой ответственности. Текст священен, а смыслы бюрократия устанавливает произвольно. Не только по отношению к Конституции, но и вообще в любом случае. Это не диктатура. Это тирания бюрократии.
В российском законодательстве есть понятие о чрезвычайном положении, но его введение никогда не требовалось. Тирания не имеет желания что-то обсуждать в парламенте и действует по своему усмотрению. Просто подменяя смыслы. Война в Чечне превратилась в спецоперацию «по наведению конституционного порядка». Поэтому никакого военного или чрезвычайного положения. И в топку бюрократического судопроизводства брошены русские офицеры, действовавшие по обстановке - на войне как на войне, но, как оказалось, в правовом отношении они оказались в условиях мира. И были приравнены к бандитам. И даже унижены по сравнению с бандитами. Тем полагались постоянные акты амнистии и даже госслужба под крылом бывших «полевых командиров». Это не диктатура, это тирания.
Фактически наша проблема в том, как от тирании перейти к диктатуре. От тирании либеральной, антинациональной к диктатуре национальной. Фактически это означает возвращение в правовое поле. И даже частичное восстановление прямого действия Конституции - в том случае, когда бюрократию надо будет уличить в антиконституционном перевороте и покарать.