Загадка менестреля. Даёшь Исиду!
← назад | вперёд →
Даёшь Исиду!Ни шарканье метлы над головой с приходом архаровцев, ни трепыханье сыпавшего с крыши мусора - грязных тряпок и битого стекла, не отвлекали мастера. Он обряжал Исиду, супругу знатного Осириса, в роскошное одеяние: разглаживал пышные фалды её одежд. Хотелось ему придать её одеяниям строгость и торжественность одновременно, но не выходила складка на плече. Сначала прикрыл он её богатой брошью, уже и камушки гранёные обозначил, но не понравилось, энергично по плечу захлопал. В конце концов, заменил брошь живописной розой, воткнув её как в петлицу. Отходил, губами шевелил, голову клонил на бок. Недовольно ковырнул розу пальцами раз, другой, попросил самой мягкой глины, а пока я за ней на дно ямы спускался, цветок обернулся - обыкновенной лягушкой. Вернулась-таки лягуха на своё законное место в глиняном музыкальном паноптикуме. Лягушка эта, казалось, запуталась в пышных одеяниях Исиды и лишь ждала удобного случая сигануть на свою кочку. Но мастеру его находка понравилась. "Так, так, так", - забормотал он и стал наращивать земноводной её плоскую голову. И после ряда быстрых неуловимых движений засияла на ней царственная корона.
Следовало ждать очередных комментариев по поводу изменений в рельефе, но на этот раз мастер от них воздержался.
- Хватит филонить, - сказал он, не оборачиваясь, и кивком головы указал на "чистый" лепесток рядом. - Взгляни на модель, что там должно быть?
Начиналась эпоха мореплавания. Открывал её сплетенный из камышей плот. За ним вдогонку спешила широкая веретенообразная лодка с двумя кормовыми веслами и простеньким квадратным парусом.
- Ступеньки к мачте - для управления парусом, - объяснял Василий. - Там еще пара козочек на корме - это "дойные коровы". От цинги первое средство. Дальше смотри.
А далее нависло над пугливыми животными гребное колесо парохода. Но и паровой покоритель морей терялся в свою очередь рядом с парусным великолепием елизаветинского галеона, который, рассекая волны, обнажал рифленый корпус. "Вот где начинается музыка ветра и волн. Попробуй начать с него", - указал мастер на фрегат. Он замер, как будто прислушиваясь к какой-то морской мелодии внутри него, уловив её ритм. Я думал, начнутся, наконец, его разъяснения, как именно будут связаны рвущие органные звуки его будущего творения с этими глиняными сюжетами, но, видимо, мастер посчитал разговор преждевременным или просто пожалел своё время: поспешил к рельефу, требующего сиюминутного его возвращения.
Это было что-то новое - доверить мне часть своей работы с глиной. Честно говоря, такого я и ожидать не мог. Но, в самом деле, сколько можно, как он говорит, филонить, и почему бы перед отъездом не попытаться наследить и тут. У знаменитого Зощенко-писателя, рассказывала Иринка, отец был известным художником. Когда он лепил мозаику на музее Суворова, доверил совсем ещё тогда маленькому сынишке выложить из цветных камешков небольшую ёлочку в углу картины. И переделывать её не стал - она так и красуется там, кривобокая и косая, но кто это видит. А сын вырос в крупного писателя, и кто знает, может, не последнюю роль сыграли в его становлении воспоминания о том первом творческом почине…
Я старательно, почти не отрывая взгляда от гипсовой модели, переносил контур корабля, тщательно лепил паруса, выравнивал мачты... После получасовой возни, когда верхняя палуба, подпираемая кормовой галереей, поползла вкривь, понял, что легче выполнить работу заново, чем исправить ошибки, и прихлопнул свою лепнину.
Наверное, модель сбивала своими крохотными размерами, и я, отодвинув её в сторону, стал рисовать по памяти, лишь изредка поглядывая на гипсовый эскиз. Через час полной самоотдачи я, не таясь, удовлетворенно хмыкнул: фрегат явно получился. Пусть он вышел не такой выпуклый, как в оригинале у художника, но боролся корабль со стихией волн, под скрип матч и хлопанье парусов, а в глубине его, за тесовыми перегородками, угадывалась корабельная жизнь, невидимая солнцу и не доступная соленым брызгам. Так нахваливал я себя. А когда отошел к окну, по примеру художника, чтоб, значит, оценить содеянное и одновременно перекурить (и уже достал пачку сигарет, и уже начал было прикуривать) - выпала сигарета из раскрытого рта.
Было от чего прийти в изумление. За те несколько шагов от Лотоса до стены на глине произошли внезапные катаклизмы: мой рельеф будто сплющило, деформировало. И где только что величаво скользил по гребням волн старинный фрегат, глупо, как шляпа в луже, черпала бортом воду неказистая скособоченная лодка, на которую случайно, по недоразумению, по чьей-то нелепой прихоти поставили тройную мачту. И оставалось только недоумевать, куда делась стройная и красивая композиция из парусов и канатов?
Я торопливо стал сглаживать самые, на мой взгляд, неуклюжие поверхности. Временами отступал, насколько позволяло пространство бывшей котельной, находил новые огрехи и вновь старательно правил, дав волю фантазии. Поджарый корпус трёхмачтового брига стал обрастать корабельной фурнитурой. Я старательно вылепил балюстраду верхней палубы - резные балясины, флажки, бойницы с настороженными жерлами пушек, якоря, шлюпки и даже шляпки гвоздей по деревянному корпусу. И не заметил в азарте, что давно уже стоит за спиной мастер.
- Ну вот, - услышал я его добродушный голос. - Убедил. Вижу, что можешь. Молодец. Ты сократил мне работу на день. Теперь я твёрдо знаю, что так делать не следует. По-другому надо. Не сочти за труд стереть... Впрочем, разве у тебя рука поднимется? Давай я сам... И бессовестно хлопал по глине увесистой колотушкой.
- Начни с чего-нибудь попроще, вот хотя бы с колокола, - кивнул он на звонницу на высоком обрывистом берегу. Только, пожалуйста, без фантазий.
На колокол пылу не хватило. Как ни старался я, вышла какая-то ватная груша, и странно было ожидать от неё какого-нибудь звона. Но скульптор остался доволен: чуть резанул ножом где-то, надавил пальцем куда-то, шлепнул колотушкой - и колокол вздрогнул, будто побежала по нему волна, которая вот-вот сорвется гулким набатом.
- Так, пожалуй, и оставим. А завтра завершим. Ну-с, - обернулся он ко мне с торжественным видом, - можно поздравить с почином?!
Он поймал взгляд мой, и будто искал в нём особый блеск или искру великого счастья. Но я уже полулежал на подиуме, где обычно укладывался и мастер - дать отдохнуть пояснице. Куда легче было месить тяжелую чавкающую глину... И в этот самый миг торжествующего взгляда мастера, под этот неслышимый бравурный туш, будто в подарок мне за труды мои праведные, впорхнула в цех… Иринка.
ИринкаСлишком уж многое свалилось на меня в тот день. Так бывает. Будто весенняя вода смыла легкую запруду. Если бы с вечера я мог предсказать её появление, то, пожалуй, тут же зачёл бы Василию его победу и своё поражение в нашем споре - есть на свете чудеса или нет. И думал бы я, что не зря вычитывал в его книгах о чакрах - этих конденсаторах энергии и не зря пытался управлять их энергией. Что не зря учился управлять праной - правильно вдыхать и выдыхать. Что всё это я выполнял без ошибок, как следует. Не зря вглядывался сквозь прищур на тот или иной предмет, чтоб развить в себе сверхчувствительность и выучиться в контуре предметов, а затем и людей видеть легко светящуюся ауру. Пусть и не вижу еще, но вот они и первые успехи. Всё это было бы благодаря наставлениям мастера! Всё это было в зачёт победы надо мной. Но и моей победы над собой тоже! Значит, пробил я-таки лунку во льду своего подсознания, растопил её, не убоялся, а ведь могло затянуть её мраком или ещё какой-нибудь мутью… Во - как мудро я стал излагать…
Я всё бы это имел право сказать, но - за весь вчерашний день и даже ближе к ночи, увы, Иринку-то ни разу не вспомнил - может быть, впервые за все дни подвальной жизни. А это значит только одно, что никак не претендовать мне на высокое звание Ясновидящего, Просвещенного и Разбуженного. Увы! Не претендовать… А может и думал, вспоминал. Но не явно, а где-то там, в глубине черепной коробки. И может быть, так и должно в нашей жизни случаться - желать чего-то надо горячо-горячо, но только самому не сгорать от своего желания - уметь отстраниться от него на достаточное расстояние…
Но я, кажется, ударился в скучное философствование. А лучше будет - пересказать тот момент с позиций натуралиста. Так вот, представьте, Иринка впорхнула нарядная, как бабочка-махаон: в малиновых брючках из мелкого вельвета и в черный горошек желтой блузке - такого свободного покроя, что ее фигура утонула в модненьких складочках и защипах. А за ней следом спешила Нина - будто пыталась сачком поймать случайно залетевшее насекомое. «Ну, какая от них, насекомых, пусть и красивых, польза? Сплошные морока и неприятности - лишь от работы отвлекают! Нет, нельзя допускать красивых женщин к Художнику. Слишком уж творческие натуры любят и ценят женскую красоту. Уж так они устроены, эти Художники. И если порой отказываются от настойчивых женских предложений, то только ради того, чтоб они - эти женщины - стали еще настойчивее».
А Иринка на Нину и внимания не обращала. Она порхала вокруг Василия, и Нина была для нее кустом чертополоха, который красивая бабочка не осязает, не видит. А вот по отношению к Василию бабочка была настроена воинственно, взлетали пестрые крылышки. Как выяснилось из бурного диалога Иринки с мастером, она уже звонила Нине - напомнить о своем дне рождения, и теперь вот самолично пришла с приглашениями. Ошибалась Нина, думая, что посреди недели, вне всяких графиков свернет мастер работу свою и даже объявит выходной. Выходной с выездом на пленэр! За город! Во как!
Конечно, это свершится не сразу. Не без упреков Иринки в адрес мастера:
- Сегодня праздник. Грех работать! Я наготовила на неделю!
Василий мычал что-то, пожимал плечами, мол, это не его забота, мол, некогда ему чаи распивать, и хотел по стремянке вскарабкаться на макушку Лотоса, прочь от назойливой Иринки куда подальше - под самый потолок, но она преградила ему путь наверх:
- Не любишь ты меня!
Василий бурчал о творческом труде, для которого нет ни праздников, ни, увы, выходных, и в доказательство любви своей изобразил, что хочет ее горячо обнять. Он широко раскрыл свои объятия, чтобы прижать чистенькую и нарядную фигурку к своей вымазанной глиной широкой груди, и делал это нарочито замедленно, чтоб дать ей увернуться от грязных рабочих рук. Но Иринка, наоборот, не испугалась, порхнула навстречу, не пожалела платьица нарядного. И примирение состоялось.
- Обещал? - утверждающе спрашивала она.
- Обещал, - соглашался Василий. - Но ведь это когда было! Ладно-ладно… скажи спасибо моему помощнику: это не помощник. а находка для шпиона. Ты смотри, что он сделал! Он сэкономил мне день работы: вылепил целую страницу! Эй, не прячься! Где ты там?
А Иринка, увидев меня в перемазанном комбинезоне, как будто и не удивилась. Она приложила палец к своим губам: мол, потом поговорим. И еще раз, прокатилось в цеху легкое ее эхо - приглашала к себе: «Форма одежды парадная, программа гуляний обычная. Всю ночь дышим озоном, а утром, под чириканье первых птах купаемся в лесном озере». И выпорхнула на улицу, где ждал её оранжево-красный "Москвич".
Старенький автомобиль долго и с чиханьем заводился. А мастер, тем временем, пока наполнялся подвал выхлопными газами, велел Нине своим чутким девичьим сердцем выбрать на стеллаже достойный подарок. "Трубача на коне", - подсказал он вдогонку... - Самого большого возьми. Не скупись…».
← назад | вперёд →
C чего всё начиналось:
• Опус ветреного дня
Опубликованные ранее:
• Приехал называется
• Первый день
• Лотос, глобус, апельсин...
• День второй
• Неделя первая и вторая
• Признание и орга́н
• «В Петербурге сегодня дожди...»
• Самая жуткая ночь
• Утро нового дня
• Кто из нас не азартен
• Будет тебе чудо!
• День - работа, ночь - книги
• Куда летит Осирис?
• Семь дней до отъезда
• Почему бы не "полетать"?
• Дело пахнет валерьяной
Комментариусы к рукописи:
• Комментариус первый
• Комментариус второй
• Комментариус третий