З…ись как ξεναγέτης Модерн: Οέδίπουςή σύνολο, άλαλάζω νοείς, έπειγέ νυν и Σαταν-эстет.
Итак, дражайшие Соратники™, приступим к разъяснению основополагающих знаков-указаний и знаков-выражений. Чтобы в последующие разы Вы не впадали в досадное мне и самим себе недоумение по поводу тех, или иных, ключевых слов. Они, l’mots de passé, не менее известны Вам, - но привыкли вы к чрезмерно словоохотливым пояснениям их, потому как глоссарии и инертная глоссалалия, автоповтор терминов-трэйдмарков, встречаются повсеместно.
Вы и не заметили, как вне экзегетического дискурса уже не способны представить своё сетевое «времяпровождение» (сопровождение на…): едва кто-нибудь посторонний попросит, или даже потребует пояснения, чаще всего укладывающееся в несколько слов / строк / строф… нет, не тех «магических» (к слову, - успех, которым обцентная лексика пользуется у русского народ сопряжён с народным поверьем, что мат отпугивает нечистую силу: «пошёл на хуй» амбивалентен семантически заговорённому «чур меня!», иными словами - «отстань!»).
Но пояснять in brevi - себя не уважить лишний раз, в настоящее время предпочтительнее предельно дистанцироваться от обыденного языка. Что немногим, крайне немногим роднит изолированные группировки аутистов с академическими гуманитариями, ещё в меньшей степени, - с гуманистами Возрождения. Забавно наблюдать, как многие сетевые сатанисты «чураются» (напоминая лишний раз о магической функции ненормативной лексики) слова «гуманизм». В то время, как известно многим:
Интеллектуальная элита, какой были и какой в еще большей степени становятся гуманисты, отдает себя на службу могущественным меценатам и презирает толпу. "Я всегда подозрительно относился к массе" ("multitudinem... semper suspectam habui"), - признавался в 1400 г. один из апостолов гуманизма Леонардо Бруни Аретино. В сфере языковых отношений это находит свое выражение в том, что гуманисты, продолжая создавать выдающиеся духовные ценности, отказываются от volgare и ратуют за латынь в качестве единственно возможного литературного языка, а некоторые из них даже слышать не хотят о народном языке. Говоря словами акад. А. Н. Веселовского из "Виллы Альберти", "знание <...> уединяется. <…> в блестящую латинскую фразу".
Уже сегодня: будем всегда, как прежде. Никогда ещё язык мнящих себя маргиналами не был столь удалён от обыденного. И, вместе с тем, он идёт на многочисленные компромиссы с обыденным языком. Чем дешевле, стало быть, «эгалитарнее», становится глобальная информационная сеть, тем чаще элитарную аудиторию раззодоривает неофит с незапоминающимся никнэймом, притязающий на новое истолкование l’mots de passé, или знающий его значение, выраженное монолитным и весомым немало объёмом слов настолько поверхностно, что своей профанной речью вызывает недобрый смех.
Да, сейчас будут глумиться. Сейчас станут «инвольтировать».
Прежде всего, поясним нойзернианское значение словосочетания "модерновый жест". Как известно, Мишель Фуко определял (очень точное слово) эпоху модерна, как неисчерпаемую кладезь определённых же схем поведения, психологических типов и аномалий, культурных кодов и государственных структур, которые наличествовали в современном ему обществе. Определение означает некую завершённость феномена во времени и пространстве: пост-модерн. собственно, начался не с публикации известного всем сочинения Жана-Франсуа Лиотара, но с того момента, когда модерновые схемы завершённости чего бы то ни было, перестали удовлетворять спрос индивида западного общества.
Спрос-спросом, но любая "континуальность" модерна в конечном итоге оказывалась "сиятельной", помпезной манифестацией своей беспомощности перед обществом, и, в целом, - действительности. Массовое общество транспонировало бесхитростное мироощущение первобытного индивида в современные условия обыденного. «Магическое мышление» с легкость ассимилировалось с современными информационно-культурными эпистемами не в последнюю очередь потому, что ему присуще замещать умозрительными символическими конструктами те области, где аппарат познания сбоит, cogito спотыкается на каждом «шаге» (умозаключении), словом, на «пересечённой местности».
Умозрительный конструкт нередко находит выражение в т.н. «неадекватном» множестве слов. Аффиляция сетевого пользователя - эпидемическое заболевание, оно поражает всех, и бессмысленно нас, заурядных и незаурядных сетевых пользователей в том упрекать: все мы нуждаемся в трансформации диалекта в общепринятый язык. Но не каждый понимает, в чём заключается этот магический / алхимический процесс, и каким образом он осуществим.
Первичным компонентом магического мышления, полагает Алексей Лосев, было Имя. Не то имя, «даруемое» родителями своему ребёнку, - имя, которое «окликает» не индивидуума, но индивида в единичной эманации / воплощении. Индивид западной культуры привык обижаться на «позывной» - «гражданин!», «товарищ!», «пост-человек», и стремиться в ответ на горделивое - «Дамы и господа!», «Тёмные!», в слегка маргинализуемом сообществе ещё и «Соратники!».
Это свидетельствует о том, что в настоящее время модерновая концепция Имени, координирующего индивида и артикулирующего дискурс индивида, себя изжила: никого не прельщает воззвание к утверждению [манифестации] солидарности, сопричастности (хотя «Соратники!» продлевают магическую функцию engage).
Sic, воззвание, или так называемый «манифест», переживает модерновую фетишизацию, - он становится музейным экспонатом, «файлом» архива. Становится веской и ёмкой формой коммуникации, - что уже дистанцирует его от модерна, говорящего лишь в своём кругу, предпочтительнее - о самоё себе, и обращаясь самому себе.
Модернисту свойственно открывать вновь будто бы потерянные им в беспрестанном духовном поиске истины. Модерн предлагал импровизированные ответы на тотальные, всеохватывающие вопросы: даже слишком недалёким модернистам сродни чёте Мережковский-Гиппиус было очевидно, что первичные, премодерновые, в том числе и античные категории и критерии добра и зла, божеств и антагониста божеств, Христа и Антихриста, præclaritas et indecentas, и многое другое - уже не действительны, потому как - не подлежат интерпретации. Дуальная логика тогда ещё не была в моде, и выбор совершался с поспешностью, в отличие от его обоснования™.
В силу того, что модерн зацвёл к завершению эпохи Aufklärung, его умозрительные конструкты, от сугубо декоративной архитектуры до жизненно необходимых фортификационных сооружений, были выстроены по чертежам первых и последних рационалистов Европы. Диалектику свободы преподавал Кант, диалектику рабства и господства преподавал Гегель, зрением наделил Декарт, слухом - Шеллинг. Фихте обучал солипсизму, и оказался прозорливее всех: к том времени, как модерн вошёл во вкус к самостоятельности, многие модернисты лишались какого-нибудь органа восприятия со всеми рецепторами.
Здесь следует искать мотивацию дальнейшей экстенсии аутизма: модернистам было совершенно очевидно, и признаться в том не позволяло самолюбие, что их богоискательство и богоборчество напоминает поведение солипсиста в «густой» толпе, - чем усерднее интеллигенция (а модернисты были интеллигентами поголовно) пыталась сблизиться с народом, тем меньше в нём понимала, и тем больше росла убеждённость интеллигента-модерниста в том, что русское общество и «тот самый народ» (который для модерниста - «Ба! Не узнал! Богатым будет») проникнут демонизмом, безбожием, ненавистью к ближнему и дальнему, и другими приятными пороками.
Когда модернист сталкивается с апорией, он предпочтёт проговорить тихо “Sic! Экий парадокс…”, и развести руками… чтобы затем, с порывистой жестикуляцией и в повышенных тонах, пояснять. Пасы, которые он разводит при пояснении, и есть модерновый жест - это сообщение экспрессии громоздкой, непластичной речи. Sic, большинство русских философов XIX века вне зависимости от своих приоритетов, которые могли согласовывать мелодичную медлительность Лейбница, занудство Канта, многословный «интуитивизм» Бергсона, и всё это - в «защиту» Платона (и его благодарного читателя Вл. Соловьёва), нередко «сбоили» в аргументации. Семён Франк и Бердяев заливались поэтической ахинеей, когда речь заходила именно о премодерне; модернисты, несмотря на иллюзию их непосредственного происхождения из премодерна, были разъединены с ПреМ., более, чем с собственным временем и геополитическим пространством. Заметил это, как ни странно, иудей: Лев Шестов, написавший «Апофеоз беспочвенности», - в книге содержалось подробное разъяснение, почему модерн терпит неудачу в реставрации премодерновых первичных структур: убедительные доводы, что античный νούς не есть даже ratio Боэция, не столь удалённого от античности; тем более этот Ум не родственен картезианскому ratio (c доминированием визуального представления), не говоря уже о космическому уме Гегеля (чтобы там ни говорил сам Георг Вильгельм).
В этом отношении Алексей Лосев совершил гораздо большее, чем все аналитики-экзегеты Платона (включая Вл. Соловьёва) - учения античных философов он разлагал на элементарные частицы, с математической точностью. Лосев не акцентировался на том, что бы представить Платона первым монотеистом: модерновые философы не находили достоверными argumentorum Пьера Абеляра, опередившего их на девять веков. Релятивный идеализм Лосева позволяет объяснять платоновский Космос, Эрос, античные теории Имени, - применительно к исторической ситуации, в которую попался модерн, - сами модернисты не знали, с чем связывались. Между премодерном и модерном не существовало рациональной взаимосвязи в понимании идеалистов по Канту, Гегелю, Фихте и многим другим, - чьё мнение для Европы и России было авторитарным. Эта связь, во многом, была диаметрально противоположно модерновой модификации философии: когда философия уволилась из служанок теологии, - в том числе и эзотерического, гностического и оккультного характера, «коннект» с премодерном был прерван: наука, осиротевшая после расставания с матерью-магией и сестрой-алхимией, оказалась неспособна говорить на сакральном языке, языке-шифре, где Имя, - более, чем имя собственное филологически.
Первым же, кто пытался подобрать шифр методом синкретического перевода, был Алистер Кроули. Андрей «Коллектив бесов» Чернов указывает, что АК не был силён в области рациональной [что и есть - академической, последовательной и тщательной] аргументации. В известном смысле Кроули говорил на языке, которым не владел: ведь модерновый говор в его прозе, поэзии, эссе, - словом, художественной литературе, отчасти замещал собой supplément [то, чего бывает в избытке, и в тоже время - недостаточно], то, что он мог произнести. Но для чего ему недоставало «лексического запаса». Здесь вспоминается тезис Мориса Бланшо, чьё имя не пустой звук для любого адепта ПоМо: говорить - означает перестать видеть.
Речь и зрение противопоставлены друг другу в модерне: не в том смысле, что говорящий ослеплён вниманием к себе, [само]сосредоточенным вниманием. Хотя и это тоже. В том смысле, что любая речь в отношении объекта репрезентации является иносказанием, опосредствующей формой. Можно ли передать полноту ощущений переживающего, в буквальном смысле, - эстетически, - оккультного ритуала? olga_the_dark полагает, что это заведомо проигрышный приём риторики: эстетические средства рационально артикулированного дискурса не сопряжены с одними только произносимыми в процессе ритуала именами. Сущностей.
Эти Имена не имеют этимологической и филологической связки с рационалистическим, последовательным языком. Герменевтический круг этих Имён, и, с непозволительного сказать, терминов, находится в области эстетического: это - аналог орфического гимна, пифагорейской музыки, поэтика и гармоническая структура которых [соответственно] не совпадает с представлениями современного человека, избалованного ямбами и анапестом, а также грайндокором / NSBM о поэзии и музыке в целом.
Неудивительно, что признанные модернисты от сетевого С. принялись энергично возражать. <смайлик>
Что касается модернистов, которые пробовали заговорить с премодерном на языке Гегеля, а то и Ницше, - им становилось хуже в день ото дня. Пробуя понять премодерн вне эпистемологической периодизации и диалектики, модерн упёрся в христианскую эсхатологию, мистику, эзотерику, - ни в том, ни в другом, ни в третьем не добившись результатов. Отсюда берётся пресловутый decadence, - но о нём мы поговорим когда-нибудь позже.