Оренбургская почта (1857). 1. По Волге. Самарские степи. Оренбург. Генерал-губернатор Катенин
Оренбургская почта // Библиотека для чтения. 1857, т. 146, № 12; 1858, т. 150, № 7.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
А. Н. Горонович. Меновой двор в Оренбурге. 1860
М. Г.
Посылаю вам первые страницы моих путевых записок! «Путевые записки? - скажете вы, - заглавие слишком общее; прошу вас определить точнее: откуда и куда вы едете?»
Откуда? Из Петербурга, откуда все поехали нынешний год. Куда? Я сам бы желал знать, куда я приеду!.. Могу вам только сказать, что по дороге я встречал не туристов, а одних лишь путешественников по казенной надобности. Итак, довольствуйтесь пока неопределительным заглавием; когда довершу свое путешествие, мы подумаем с вами о другом, точнейшем, я же обещаю вам писать по мере того, как еду; разве судьба забросит меня в такие счастливые страны, где бумага и чернилы еще не выдуманы…
Вам преданный
СТ. . . . . . . . . .
Оренбург,
17 июля 1857 года
ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ
I
Спуск по Волге. - Пароход Гермоген общества Меркурия. - Коноводка. - Генеральша. - Барчонок и музыкант. - Аким Акимович.- Оренбург. - Встреча нового генерал-губернатора и речь его. - Граф Василий Алексеевич Перовский и кочевка его. - Башкирцы. - Уфа. - Симской завод и опять Оренбург.
14 июня 1857 года
На пароходе Гермоген
Между тем как соотечественники мои толпою хлынули в открывшиеся двери к западу, я, по велениям судьбы, вечно заставляющей меня идти в противную совсем сторону, тихо спускаюся к юго-востоку, вниз по нашей матушке Волге.
«Несчастный!» - скажете вы. Совсем нет, я вовсе не считаю себя несчастным и не завидую вам, друзья мои, упивающиеся Шпруделем, кушающие шницели и мельшпейзы. Любуйтесь сколько душе угодно берегами Рейна, гуляйте и пешком и верхом по Елисейским полям, ходите до истощения сил по всем залам Ватикана и Дрезденской галереи, описывайте даже в миллионный раз все эти чудеса, если у вас найдется охота - и хоть один читатель, я все-таки вам не завидую. Многое из этого мне пригляделось, как гулянье по Летнему саду или под Новинском…
«Depuis deux ou trois ans que le Volga a été inventé dans votre pays, - сказал мне один француз, - le voyage vers l’orient de la Russie se fait très facilement et très agreablement». Для многих, однако же, Волга и до сих пор не выдумана, многие и теперь едут на перекладных из Твери в Астрахань; если спросить у них: зачем? «Ах! мы и не догадались!» - ответят они с простодушием. Для людей, дорожащих временем, есть, впрочем, одна очень уважительная причина предпочесть перекладную спокойному плаванию; для этих людей Волга еще не выдумана, потому что до сих пор правильные рейсы совершает один лишь пароход «Самолет», и то только от Твери до Казани; на пароходы прочих компаний нельзя надеяться, они более рассчитывают на товар, чем на пассажиров, так что путешественник легко рискует застрянуть на несколько дней в каком-нибудь милом городке вроде Симбирска или Самары, ожидая, пока пароход не справится с грузом. Со мною так было и случилось: приехав в Нижний Новгород, я отправился по конторам разных компаний…
У. Споттисвуд. Нижний Новгород. 1856
О ужас! Ни одного парохода; даже и приблизительно никто не мог назначить, сколько времени придется мне сидеть у Волги и ждать случая!.. Я залег спать, приказав, с унынием в душе, привести мне перекладную. Всю тревожную ночь грезились мне ухабы, грозным привидением являлся передо мною смотритель, а потом в ушах раздавался скрип немазаных колес. Я встал чем свет. «Дай-ка схожу на пристань! - подумал я, - авось!..»
Описывать вам мое восхищение, когда я увидел дымящуюся трубу только что пришедшего парохода, я не буду; такие ощущения имеет лишь преступник при виде гонца, везущего ему помилование.
- Место для двух до Самары! - закричал я, переступая через порог конторы.
- Это пароход буксирный, - вам будет неудобно.
- Благодарю вас за деликатность; но примите меня хоть на палубу?
- Общество Меркурий устроено более для буксированья судов. Оно может компрометироваться чрез жалобы пассажиров; черный народ другое дело!
- Я буду черный народ, вы видите, я брюнет, поместите меня где-нибудь под трубой, даже на этой палке, которая привязана поперек мачты; мне будет лучше, чем на перекладной телеге.
Хвала Юпитеру! - Меркурий надо мной сжалился и я был принят, не только принят, но мне отведена была каюта; кроме того, я нашел превеселое общество, которое, подобно мне, почти силою ворвалось на пароход «Гермоген». Не верьте же конторам, читатели, садитесь на буксирные пароходы насильно, разумеется, не требуйте от этих судов излишней скорости, не сердитесь за остановки и поверьте, что вы все-таки скорее и покойнее доедете, чем в своем экипаже; будете наслаждаться видами диких прибрежий матушки Волги, которые не уступят в красоте ни Рейну, ни Дунаю… Жигулинские горы, например, почище холмиков, истыканных тычинками немецких виноградников. Города и села не мелькают ежеминутно в глазах ваших, как в Германии, потому что русский человек живет широко, ему еще, слава Богу, не тесно. По-моему, природа, в которой видна лишь одна рука Божия, во сто крат прелестнее природы правильно размежеванной и обстроенной рукою человека.
Я плыл из Нижнего до Самары четверо суток и почти нехотя сошел с парохода.
Ничего не походило на прежние мои путешествия по европейским рекам, припоминались мне лишь одни низовья Дуная: та же дикая и величавая природа. Суда, встречающиеся по пути, отличались от европейских неуклюжей, первобытной формою: на одном растянуты паруса как крылья летучей мыши, другое медленно подвигается, влекомое на бичеве дюжими бурлаками; но вот со скрипом и трудом подымается вверх по Волге какой-то китайский городок, пароход должен посторониться, чтоб дать место неуклюжей громаде, занимающей шириною почти весь фарватер. Я с каким-то почтением смотрел на эту древность, на этого старовера между судами.
- Что это такое?
- Коноводная машина, - отвечал мне капитан парохода.
Коноводная машина, или коноводка, есть огромное, почти четвероугольное судно, на палубе которого устроены домики, украшенные китайскими флюгерками; оно буксирует семь или восемь барж большего размера, на этих баржах тоже домики и флюгера, все, как я уже говорил, представляет вид плывучего китайского городка; приводится оно в движение конным приводом, устроенным в передней части судна и который притягивает его к завезенному вперед якорю; лошадей на коноводке бывает до полутораста, совершает она один рейс в навигацию, иногда и этот рейс не успевает совершить, а зимует на какой-нибудь пристани до следующего года.
- Отчего же по Темзе не ходят такие коноводки? - спросил я у капитана.
- Оттого, - отвечал он хладнокровно, - что по большим английским дорогам не ездят в перекладных телегах.
Капитан был не совсем прав: перекладная не имеет еще у нас конкуренции железных дорог, а по Волге ходят пароходы. Пароходы еле-еле выдерживают конкуренцию с коноводками, и то только выигрывая в скорости; дешевизной же они не могут с ними равняться. Хозяин коноводки - по большей части хлебный торговец и барышник, он везет собственный свой груз и, скупив лошадей по дешевой цене в низовых степях, продает их с выгодой в Рыбинске. Расходов перевозочных, стало быть, нет, трата только во времени, а время еще так дешево для русского человека!
- Стоп! мы в Казани.
- Где Казань?
- Казань за семь верст!
- Успею ли я туда съездить?
- Успеете!
- Да на чем?
- Пешком, - но можете опоздать.
- Покорный слуга!
Досадно, хотелось бы видеть Казань, но омнибусов еще нет в татарской столице, да и, признаться сказать, для кого? Из пассажиров мне одному пришла дикая фантазия взглянуть на Казань, мыло же продается на пристани татарами. Симбирск хотя ближе к пристани, но на высокой горе, по которой также надо взбираться пешком; поэтому, с ненадежными легкими, можно тоже опоздать к отходу парохода.
Однако, переходя от роскошных берегов Волги к неуклюжим судам, ходящим по ней, и к недостатку омнибусов на пристанях прибрежных городов, я почти забыл описать вам общество нашего парохода. Оно, как и широкая природа, как и не менее широкие суда, не походило на общество пароходов европейских. Палуба напоминала мне Марьину рощу: по ней размещались группы из разных сословий и наций с самоварами; капитану и в голову не приходило устроить какой-нибудь немецкий порядок; всякий сидел и лежал где хотел, ел и пил что хотел и когда хотел, об общем столе и помину не было! Вот вам общая картина, перейду теперь к личностям: из дам - молодая жена капитана: лица ее описывать я не буду из уважения к скромности, и потому еще, что она слишком влюблена в мужа своего, которого не оставляет ни на́ суше, ни на реке, и, верно, не покинет и на́ море; про талию же ее не могу умолчать: этой талии не только завидовала кудрявенькая, но слишком коротенькая сопутница наша, немочка, но даже позавидовали бы и петербургские великосветские дамы. Кроме капитанши и немочки, был еще на пароходе женский пол, но не прекрасный, потому перейду к другому…
Московский водевилист Ф. М. Руднев, едущий на Сергиевские воды, где, надеюсь, почерпнет сюжет для водевиля; известный комик провинциальных театров Берг и не менее знаменитый трагик тех же сцен Милославский. Этот последний, к удивлению моему, говорил не отрывистым басом, как товарищи его по амплуа, но очень мило и остро, скромнейшим баритоном.
Душою же нашего общества, бесспорно, был известный многим читателям моим Аким Акимович . . . . . . , фамилию его я должен скрыть [Хастатов. - rus_turk.], она не принадлежит литературе и публике, как фамилии других трех моих путевых товарищей; назову его здесь авангардным помещиком; под этим названием известен он на Кавказе; у него есть имение на берегу Терека, которое он называет земным раем.
Аким Акимович дивный человек: в один и тот же год можно встретить его на Кавказе, в Париже, в Петербурге или в Москве; он как бы волшебством переносится из одной страны в другую; он не стареется; грустным или задумчивым никто его не видал, в некоторых случаях жизни он восходил до размеров героя, в других являлся забавником; то прощает он лакею своему, укравшему несколько тысяч рублей, прощает потому, что покража совершилась из-за любви, то экономит он сальные огарки; врагов у него нет; в особенности любит он женщин: «Покойная матушка говаривала: угождай, Акимочка! - рассказывает он. - Ну, я и угождаю!» Акима Акимовича описывать нельзя: все его поговорки и остроты на бумаге покажутся бледными, чтобы понять всю прелесть их, надо слушать его самого; он их прикрашивает каким-то горловым хохотом и неподражаемым прифыркиванием.
Сказав, что Акима Акимовича описывать нельзя, я говорю о нем в домашнем его быту; геройские же подвиги Авангардного Помещика могут служить сюжетом для любой поэмы; на Кавказе, как я выше заметил, личность его восходит до эпических размеров; один из великих поэтов наших назвал его фаталистом; линейные казаки величают его храбрецом, а этот титул не легко приобретается за Кубанью.
На пароходе Аким Акимович был в домашнем быту: в пуховой шляпе и в бараньем пальто, столь известных московским дамам [Последние три года Аким Акимович жил или, лучше сказать, застрял в Москве, потому что он нигде не живет, везде лишь на перепутье.], от княгинь до последних камелий. Можете же себе вообразить, какое странное впечатление произвел он на сопутницу нашу, немочку, которая, вероятно, не видала таких экземпляров на берегах Рейна: «Die Russen sind doch zu komisch!» - сказала она мне.
Немочке суждено было видеть другую русскую особенность: на Казанской пристани нам торжественно объявили, что пароход наш будет осчастливлен прибытием генеральши! И точно, к пристани через полчаса подъезжает экипаж, который классики называют дрогами, романтики долгушей, некоторые же туземцы, вопреки законам здравого смысла, - удобкой.
С этих-то дрог слезает и с важной поступью подходит к пароходу генеральша! (Впоследствии оказалось, что генеральша была статская советница.)
За нею несет няня на руках барчонка в форменном пальто и в офицерской фуражке.
За барчонком две горничные девушки; а все шествие замыкается субъектом в засаленном сюртуке, нанковых штанах, с небритой бородой и в усах. Сей человек, слезши с дрог, берег гармонику и во время шествия до самого парохода играет на ней марш; барчонок во все сие время улыбается и, очутившись на пароходе, требует после марша польку-трамблан, что и было исполнено. За полькой последовал вальс, после вальса лекосес!.. Наконец сделалось нам всем невтерпеж от этой музыки!
- Нельзя ли, братец, отдохнуть? - заметил я человеку в нанковых штанах.
- Барчонок заплачут-с, и ее превосходительство рассерчают.
- Так ты целый день для барчонка играешь?!
- Как ни есть целый день-с! - со вздохом ответил мне несчастный музыкант.
- Ты крепостной?
- Никак нет-с, отставной музыкант Б… егерского полка, нанялся к барчонку для музыки по 10 рублей в месяц, да и не рад уж! отойти приходится, пальцы все измозолил, отдыха нет-с, ночью раз пять будят!
К счастью, барчонка куда-то отнесли, и музыка была прервана на несколько времени, но увы! не надолго.
Оренбург, 19 июня
Таким образом, беседуя с немочкой, слушая остроты Акима Акимовича, под звуки гармоники доплыл я до Самары, простился с путевыми товарищами и пустился по степной отличной дороге к Оренбургу. Хотел бы я описать эту дорогу, но степь можно чувствовать, описывать ее нельзя.
У. Споттисвуд. Вид с крепостного вала Оренбурга на Киргизские степи. 1856
За несколько верст до Оренбурга, природа вдруг изменяет своему степному характеру, прожженный солнцем кавыль и бледная полынь уступают место тучному пастбищу; липы, тополи, ветла и дуб живописно коймят берега Самары; в воздухе такой аромат, такая свежесть, что в воображения я начинал уже рисовать себе Оренбург оазисом среди пустыни; не тут-то было: Самара с своими прибрежьями пробегает лишь узкой лентой по степи. Опять пошел кавыль, опять началась полынь, пески, жгучее солнце и под ним Оренбург! Урал хотя и протекает, но только для вида, ничуть не освежая воздуха; есть по той стороне какая-то чахлая роща, но эта роща бледной своей зеленью еще более наводит тоску на душу. Если бы не азиатский колорит, который придает всякой картине, всякому городу и всякому жилью какую-то неизъяснимую прелесть, Оренбург походил бы на все города и села херсонских военных поселений, в которых с непривычки и без преферанса люди бы умирали с тоски: но в Оренбурге есть караван-сарай, есть меновой двор, по улицам Оренбурга проходит мерными шагами верблюд, пробегает на иноходце киргизец в живописных и грязных лохмотьях, красуется на аргамаке прожженный солнцем хивинец. А кибитки-то, рассеянные в окрестностях города, а караваны из 2000 верблюдов и более, несущих на хребтах своих богатства Хивы и Бухары? О! в Оренбурге можно жить, в нем есть на что посмотреть, есть что и описывать; это я сделаю со временем, поознакомившись короче с Оренбургом; теперь я видел все лишь мельком, да и попал-то я сюда в минуту, интересную совсем в другом отношении.
М. Ф. Чернышев. Оренбург. Дворянское собрание. 1850
Оренбург встречал нового генерал-губернатора. В этот день должны были представляться ему в зале собрания все чины военные и гражданские, я из любопытства также протерся туда. В зале толпились офицеры всех чинов в разнообразных и живописных мундирах, представители азиатского народонаселения, гражданские чиновники и купечество. Тут была неизбежная суматоха, из которой, несмотря на все усилия плац-адъютанта, казалось бы, невозможно добиться какого бы то ни было порядка; но вдруг пред самою торжественною минутою тишина воцаряется, все те, которые запыхавшись искали своего места, без сознания как-то очутились на самом этом месте. Плац-адъютанты самодовольно улыбаются, думая, что порядок установлен ими, а не велением судьбы или общим инстинктом.
Генерал-губернатор вышел. Здесь бы следовало мне описать личность нового начальника края, впечатление, которое он произвел и т. д. Признаюсь, я не в силах, потому что никогда не писывал официальных статей; передам вам только речь его, и то не берусь припомнить ее от слова до слова, трудно на бумаге подладиться под красноречивый лаконизм экспромта; но по смыслу ее вы будете судить, какое впечатление произвела она на людей, более или менее полагавших, что все старое, старое, с которым они свыклись, должно измениться с новым начальником, как это весьма часто бывает в подобных случаях.
«Здравствуйте, господа! - сказал новый начальник, входя в залу. - Во время зимнего пребывания моего в Оренбурге, я познакомился со многими из вас; уже тогда занимаясь с вами, оценил я добросовестные ваши труды; потому теперь, при новом моем назначении, я с удовольствием вижу себя опять между вами. Обязанность, на меня возложенная, трудна и многосложна, ответственность велика! Во мне нет той самонадеянности, которая заставила бы меня думать, что я сделаю все один; потому прошу вас помочь мне оправдать высокое доверие Государя Императора; я же, с своей стороны, поверьте, сумею оценить заслуги каждого. Из опыта жизни и службы я знаю, что такое труд, а потому будьте уверены, что ваших трудов своими никогда я называть не буду. Не стесняйтесь говорить мне правду, я требую ее от вас и всегда буду выслушивать ее с удовольствием. Итак, с помощью Божиею, примемтесь дружно за работу».
Здесь генерал Катенин перекрестился, после чего, сказав еще несколько слов многим из отдельных начальников и другим лицам, он простился и хотел уже выйдти, но вернулся и прибавил: «Еще одно слово, господа: прошу вас идти путем, назначенным достойным предшественником моим, графом Василием Алексеевичем; я ничего не хочу и не могу к лучшему изменить, итак, не ожидайте от меня великих переворотов, исполняйте по-прежнему свой долг и верьте, опять повторяю вам, что добросовестную службу я всегда сумею понять и отличить как должно».
А. А. Катенин, Оренбургский и Самарский генерал-губернатор (1857-1860)
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Материалы об Оренбурге и других населенных пунктах Оренбургской губернии:
https://rus-turk.livejournal.com/597223.html
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
А. Н. Горонович. Меновой двор в Оренбурге. 1860
М. Г.
Посылаю вам первые страницы моих путевых записок! «Путевые записки? - скажете вы, - заглавие слишком общее; прошу вас определить точнее: откуда и куда вы едете?»
Откуда? Из Петербурга, откуда все поехали нынешний год. Куда? Я сам бы желал знать, куда я приеду!.. Могу вам только сказать, что по дороге я встречал не туристов, а одних лишь путешественников по казенной надобности. Итак, довольствуйтесь пока неопределительным заглавием; когда довершу свое путешествие, мы подумаем с вами о другом, точнейшем, я же обещаю вам писать по мере того, как еду; разве судьба забросит меня в такие счастливые страны, где бумага и чернилы еще не выдуманы…
Вам преданный
СТ. . . . . . . . . .
Оренбург,
17 июля 1857 года
ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ
I
Спуск по Волге. - Пароход Гермоген общества Меркурия. - Коноводка. - Генеральша. - Барчонок и музыкант. - Аким Акимович.- Оренбург. - Встреча нового генерал-губернатора и речь его. - Граф Василий Алексеевич Перовский и кочевка его. - Башкирцы. - Уфа. - Симской завод и опять Оренбург.
14 июня 1857 года
На пароходе Гермоген
Между тем как соотечественники мои толпою хлынули в открывшиеся двери к западу, я, по велениям судьбы, вечно заставляющей меня идти в противную совсем сторону, тихо спускаюся к юго-востоку, вниз по нашей матушке Волге.
«Несчастный!» - скажете вы. Совсем нет, я вовсе не считаю себя несчастным и не завидую вам, друзья мои, упивающиеся Шпруделем, кушающие шницели и мельшпейзы. Любуйтесь сколько душе угодно берегами Рейна, гуляйте и пешком и верхом по Елисейским полям, ходите до истощения сил по всем залам Ватикана и Дрезденской галереи, описывайте даже в миллионный раз все эти чудеса, если у вас найдется охота - и хоть один читатель, я все-таки вам не завидую. Многое из этого мне пригляделось, как гулянье по Летнему саду или под Новинском…
«Depuis deux ou trois ans que le Volga a été inventé dans votre pays, - сказал мне один француз, - le voyage vers l’orient de la Russie se fait très facilement et très agreablement». Для многих, однако же, Волга и до сих пор не выдумана, многие и теперь едут на перекладных из Твери в Астрахань; если спросить у них: зачем? «Ах! мы и не догадались!» - ответят они с простодушием. Для людей, дорожащих временем, есть, впрочем, одна очень уважительная причина предпочесть перекладную спокойному плаванию; для этих людей Волга еще не выдумана, потому что до сих пор правильные рейсы совершает один лишь пароход «Самолет», и то только от Твери до Казани; на пароходы прочих компаний нельзя надеяться, они более рассчитывают на товар, чем на пассажиров, так что путешественник легко рискует застрянуть на несколько дней в каком-нибудь милом городке вроде Симбирска или Самары, ожидая, пока пароход не справится с грузом. Со мною так было и случилось: приехав в Нижний Новгород, я отправился по конторам разных компаний…
У. Споттисвуд. Нижний Новгород. 1856
О ужас! Ни одного парохода; даже и приблизительно никто не мог назначить, сколько времени придется мне сидеть у Волги и ждать случая!.. Я залег спать, приказав, с унынием в душе, привести мне перекладную. Всю тревожную ночь грезились мне ухабы, грозным привидением являлся передо мною смотритель, а потом в ушах раздавался скрип немазаных колес. Я встал чем свет. «Дай-ка схожу на пристань! - подумал я, - авось!..»
Описывать вам мое восхищение, когда я увидел дымящуюся трубу только что пришедшего парохода, я не буду; такие ощущения имеет лишь преступник при виде гонца, везущего ему помилование.
- Место для двух до Самары! - закричал я, переступая через порог конторы.
- Это пароход буксирный, - вам будет неудобно.
- Благодарю вас за деликатность; но примите меня хоть на палубу?
- Общество Меркурий устроено более для буксированья судов. Оно может компрометироваться чрез жалобы пассажиров; черный народ другое дело!
- Я буду черный народ, вы видите, я брюнет, поместите меня где-нибудь под трубой, даже на этой палке, которая привязана поперек мачты; мне будет лучше, чем на перекладной телеге.
Хвала Юпитеру! - Меркурий надо мной сжалился и я был принят, не только принят, но мне отведена была каюта; кроме того, я нашел превеселое общество, которое, подобно мне, почти силою ворвалось на пароход «Гермоген». Не верьте же конторам, читатели, садитесь на буксирные пароходы насильно, разумеется, не требуйте от этих судов излишней скорости, не сердитесь за остановки и поверьте, что вы все-таки скорее и покойнее доедете, чем в своем экипаже; будете наслаждаться видами диких прибрежий матушки Волги, которые не уступят в красоте ни Рейну, ни Дунаю… Жигулинские горы, например, почище холмиков, истыканных тычинками немецких виноградников. Города и села не мелькают ежеминутно в глазах ваших, как в Германии, потому что русский человек живет широко, ему еще, слава Богу, не тесно. По-моему, природа, в которой видна лишь одна рука Божия, во сто крат прелестнее природы правильно размежеванной и обстроенной рукою человека.
Я плыл из Нижнего до Самары четверо суток и почти нехотя сошел с парохода.
Ничего не походило на прежние мои путешествия по европейским рекам, припоминались мне лишь одни низовья Дуная: та же дикая и величавая природа. Суда, встречающиеся по пути, отличались от европейских неуклюжей, первобытной формою: на одном растянуты паруса как крылья летучей мыши, другое медленно подвигается, влекомое на бичеве дюжими бурлаками; но вот со скрипом и трудом подымается вверх по Волге какой-то китайский городок, пароход должен посторониться, чтоб дать место неуклюжей громаде, занимающей шириною почти весь фарватер. Я с каким-то почтением смотрел на эту древность, на этого старовера между судами.
- Что это такое?
- Коноводная машина, - отвечал мне капитан парохода.
Коноводная машина, или коноводка, есть огромное, почти четвероугольное судно, на палубе которого устроены домики, украшенные китайскими флюгерками; оно буксирует семь или восемь барж большего размера, на этих баржах тоже домики и флюгера, все, как я уже говорил, представляет вид плывучего китайского городка; приводится оно в движение конным приводом, устроенным в передней части судна и который притягивает его к завезенному вперед якорю; лошадей на коноводке бывает до полутораста, совершает она один рейс в навигацию, иногда и этот рейс не успевает совершить, а зимует на какой-нибудь пристани до следующего года.
- Отчего же по Темзе не ходят такие коноводки? - спросил я у капитана.
- Оттого, - отвечал он хладнокровно, - что по большим английским дорогам не ездят в перекладных телегах.
Капитан был не совсем прав: перекладная не имеет еще у нас конкуренции железных дорог, а по Волге ходят пароходы. Пароходы еле-еле выдерживают конкуренцию с коноводками, и то только выигрывая в скорости; дешевизной же они не могут с ними равняться. Хозяин коноводки - по большей части хлебный торговец и барышник, он везет собственный свой груз и, скупив лошадей по дешевой цене в низовых степях, продает их с выгодой в Рыбинске. Расходов перевозочных, стало быть, нет, трата только во времени, а время еще так дешево для русского человека!
- Стоп! мы в Казани.
- Где Казань?
- Казань за семь верст!
- Успею ли я туда съездить?
- Успеете!
- Да на чем?
- Пешком, - но можете опоздать.
- Покорный слуга!
Досадно, хотелось бы видеть Казань, но омнибусов еще нет в татарской столице, да и, признаться сказать, для кого? Из пассажиров мне одному пришла дикая фантазия взглянуть на Казань, мыло же продается на пристани татарами. Симбирск хотя ближе к пристани, но на высокой горе, по которой также надо взбираться пешком; поэтому, с ненадежными легкими, можно тоже опоздать к отходу парохода.
Однако, переходя от роскошных берегов Волги к неуклюжим судам, ходящим по ней, и к недостатку омнибусов на пристанях прибрежных городов, я почти забыл описать вам общество нашего парохода. Оно, как и широкая природа, как и не менее широкие суда, не походило на общество пароходов европейских. Палуба напоминала мне Марьину рощу: по ней размещались группы из разных сословий и наций с самоварами; капитану и в голову не приходило устроить какой-нибудь немецкий порядок; всякий сидел и лежал где хотел, ел и пил что хотел и когда хотел, об общем столе и помину не было! Вот вам общая картина, перейду теперь к личностям: из дам - молодая жена капитана: лица ее описывать я не буду из уважения к скромности, и потому еще, что она слишком влюблена в мужа своего, которого не оставляет ни на́ суше, ни на реке, и, верно, не покинет и на́ море; про талию же ее не могу умолчать: этой талии не только завидовала кудрявенькая, но слишком коротенькая сопутница наша, немочка, но даже позавидовали бы и петербургские великосветские дамы. Кроме капитанши и немочки, был еще на пароходе женский пол, но не прекрасный, потому перейду к другому…
Московский водевилист Ф. М. Руднев, едущий на Сергиевские воды, где, надеюсь, почерпнет сюжет для водевиля; известный комик провинциальных театров Берг и не менее знаменитый трагик тех же сцен Милославский. Этот последний, к удивлению моему, говорил не отрывистым басом, как товарищи его по амплуа, но очень мило и остро, скромнейшим баритоном.
Душою же нашего общества, бесспорно, был известный многим читателям моим Аким Акимович . . . . . . , фамилию его я должен скрыть [Хастатов. - rus_turk.], она не принадлежит литературе и публике, как фамилии других трех моих путевых товарищей; назову его здесь авангардным помещиком; под этим названием известен он на Кавказе; у него есть имение на берегу Терека, которое он называет земным раем.
Аким Акимович дивный человек: в один и тот же год можно встретить его на Кавказе, в Париже, в Петербурге или в Москве; он как бы волшебством переносится из одной страны в другую; он не стареется; грустным или задумчивым никто его не видал, в некоторых случаях жизни он восходил до размеров героя, в других являлся забавником; то прощает он лакею своему, укравшему несколько тысяч рублей, прощает потому, что покража совершилась из-за любви, то экономит он сальные огарки; врагов у него нет; в особенности любит он женщин: «Покойная матушка говаривала: угождай, Акимочка! - рассказывает он. - Ну, я и угождаю!» Акима Акимовича описывать нельзя: все его поговорки и остроты на бумаге покажутся бледными, чтобы понять всю прелесть их, надо слушать его самого; он их прикрашивает каким-то горловым хохотом и неподражаемым прифыркиванием.
Сказав, что Акима Акимовича описывать нельзя, я говорю о нем в домашнем его быту; геройские же подвиги Авангардного Помещика могут служить сюжетом для любой поэмы; на Кавказе, как я выше заметил, личность его восходит до эпических размеров; один из великих поэтов наших назвал его фаталистом; линейные казаки величают его храбрецом, а этот титул не легко приобретается за Кубанью.
На пароходе Аким Акимович был в домашнем быту: в пуховой шляпе и в бараньем пальто, столь известных московским дамам [Последние три года Аким Акимович жил или, лучше сказать, застрял в Москве, потому что он нигде не живет, везде лишь на перепутье.], от княгинь до последних камелий. Можете же себе вообразить, какое странное впечатление произвел он на сопутницу нашу, немочку, которая, вероятно, не видала таких экземпляров на берегах Рейна: «Die Russen sind doch zu komisch!» - сказала она мне.
Немочке суждено было видеть другую русскую особенность: на Казанской пристани нам торжественно объявили, что пароход наш будет осчастливлен прибытием генеральши! И точно, к пристани через полчаса подъезжает экипаж, который классики называют дрогами, романтики долгушей, некоторые же туземцы, вопреки законам здравого смысла, - удобкой.
С этих-то дрог слезает и с важной поступью подходит к пароходу генеральша! (Впоследствии оказалось, что генеральша была статская советница.)
За нею несет няня на руках барчонка в форменном пальто и в офицерской фуражке.
За барчонком две горничные девушки; а все шествие замыкается субъектом в засаленном сюртуке, нанковых штанах, с небритой бородой и в усах. Сей человек, слезши с дрог, берег гармонику и во время шествия до самого парохода играет на ней марш; барчонок во все сие время улыбается и, очутившись на пароходе, требует после марша польку-трамблан, что и было исполнено. За полькой последовал вальс, после вальса лекосес!.. Наконец сделалось нам всем невтерпеж от этой музыки!
- Нельзя ли, братец, отдохнуть? - заметил я человеку в нанковых штанах.
- Барчонок заплачут-с, и ее превосходительство рассерчают.
- Так ты целый день для барчонка играешь?!
- Как ни есть целый день-с! - со вздохом ответил мне несчастный музыкант.
- Ты крепостной?
- Никак нет-с, отставной музыкант Б… егерского полка, нанялся к барчонку для музыки по 10 рублей в месяц, да и не рад уж! отойти приходится, пальцы все измозолил, отдыха нет-с, ночью раз пять будят!
К счастью, барчонка куда-то отнесли, и музыка была прервана на несколько времени, но увы! не надолго.
Оренбург, 19 июня
Таким образом, беседуя с немочкой, слушая остроты Акима Акимовича, под звуки гармоники доплыл я до Самары, простился с путевыми товарищами и пустился по степной отличной дороге к Оренбургу. Хотел бы я описать эту дорогу, но степь можно чувствовать, описывать ее нельзя.
У. Споттисвуд. Вид с крепостного вала Оренбурга на Киргизские степи. 1856
За несколько верст до Оренбурга, природа вдруг изменяет своему степному характеру, прожженный солнцем кавыль и бледная полынь уступают место тучному пастбищу; липы, тополи, ветла и дуб живописно коймят берега Самары; в воздухе такой аромат, такая свежесть, что в воображения я начинал уже рисовать себе Оренбург оазисом среди пустыни; не тут-то было: Самара с своими прибрежьями пробегает лишь узкой лентой по степи. Опять пошел кавыль, опять началась полынь, пески, жгучее солнце и под ним Оренбург! Урал хотя и протекает, но только для вида, ничуть не освежая воздуха; есть по той стороне какая-то чахлая роща, но эта роща бледной своей зеленью еще более наводит тоску на душу. Если бы не азиатский колорит, который придает всякой картине, всякому городу и всякому жилью какую-то неизъяснимую прелесть, Оренбург походил бы на все города и села херсонских военных поселений, в которых с непривычки и без преферанса люди бы умирали с тоски: но в Оренбурге есть караван-сарай, есть меновой двор, по улицам Оренбурга проходит мерными шагами верблюд, пробегает на иноходце киргизец в живописных и грязных лохмотьях, красуется на аргамаке прожженный солнцем хивинец. А кибитки-то, рассеянные в окрестностях города, а караваны из 2000 верблюдов и более, несущих на хребтах своих богатства Хивы и Бухары? О! в Оренбурге можно жить, в нем есть на что посмотреть, есть что и описывать; это я сделаю со временем, поознакомившись короче с Оренбургом; теперь я видел все лишь мельком, да и попал-то я сюда в минуту, интересную совсем в другом отношении.
М. Ф. Чернышев. Оренбург. Дворянское собрание. 1850
Оренбург встречал нового генерал-губернатора. В этот день должны были представляться ему в зале собрания все чины военные и гражданские, я из любопытства также протерся туда. В зале толпились офицеры всех чинов в разнообразных и живописных мундирах, представители азиатского народонаселения, гражданские чиновники и купечество. Тут была неизбежная суматоха, из которой, несмотря на все усилия плац-адъютанта, казалось бы, невозможно добиться какого бы то ни было порядка; но вдруг пред самою торжественною минутою тишина воцаряется, все те, которые запыхавшись искали своего места, без сознания как-то очутились на самом этом месте. Плац-адъютанты самодовольно улыбаются, думая, что порядок установлен ими, а не велением судьбы или общим инстинктом.
Генерал-губернатор вышел. Здесь бы следовало мне описать личность нового начальника края, впечатление, которое он произвел и т. д. Признаюсь, я не в силах, потому что никогда не писывал официальных статей; передам вам только речь его, и то не берусь припомнить ее от слова до слова, трудно на бумаге подладиться под красноречивый лаконизм экспромта; но по смыслу ее вы будете судить, какое впечатление произвела она на людей, более или менее полагавших, что все старое, старое, с которым они свыклись, должно измениться с новым начальником, как это весьма часто бывает в подобных случаях.
«Здравствуйте, господа! - сказал новый начальник, входя в залу. - Во время зимнего пребывания моего в Оренбурге, я познакомился со многими из вас; уже тогда занимаясь с вами, оценил я добросовестные ваши труды; потому теперь, при новом моем назначении, я с удовольствием вижу себя опять между вами. Обязанность, на меня возложенная, трудна и многосложна, ответственность велика! Во мне нет той самонадеянности, которая заставила бы меня думать, что я сделаю все один; потому прошу вас помочь мне оправдать высокое доверие Государя Императора; я же, с своей стороны, поверьте, сумею оценить заслуги каждого. Из опыта жизни и службы я знаю, что такое труд, а потому будьте уверены, что ваших трудов своими никогда я называть не буду. Не стесняйтесь говорить мне правду, я требую ее от вас и всегда буду выслушивать ее с удовольствием. Итак, с помощью Божиею, примемтесь дружно за работу».
Здесь генерал Катенин перекрестился, после чего, сказав еще несколько слов многим из отдельных начальников и другим лицам, он простился и хотел уже выйдти, но вернулся и прибавил: «Еще одно слово, господа: прошу вас идти путем, назначенным достойным предшественником моим, графом Василием Алексеевичем; я ничего не хочу и не могу к лучшему изменить, итак, не ожидайте от меня великих переворотов, исполняйте по-прежнему свой долг и верьте, опять повторяю вам, что добросовестную службу я всегда сумею понять и отличить как должно».
А. А. Катенин, Оренбургский и Самарский генерал-губернатор (1857-1860)
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Материалы об Оренбурге и других населенных пунктах Оренбургской губернии:
https://rus-turk.livejournal.com/597223.html