Город Хами. Часть 1 (Учено-торговая экспедиция в Китай 1874-1875 гг.)
П. Я. Пясецкий. Путешествие по Китаю в 1874-1875 гг. (через Сибирь, Монголию, Восточный, Средний и Северо-Западный Китай). Том II. - СПб., 1880.
Другие отрывки: Кяхта и Маймичен, Урга, Встреча с хутухтой, Хами, Хами (продолжение), Возвращение в Россию. Зайсанский пост.
П. Я. Пясецкий. Хами
23 августа
Сегодня наконец приезжаем в Хами. <…> Тронулись в путь, и теперь дорога шла не по битому, как щебень, камню и не по пескам, а лугами с густой и высокой травой; и воздух был иной, - в нем слышался запах, напомнивший мне наши поля; и теперь, с приближением к родине, всякое воспоминание о ней становилось еще отраднее…
Проехали верст десять, и в стороне показались развалины одного селения (Хуан-Лу-Ган), потом верст через пять другого (И-Ко-Шоу); и теперь и их приятно было видеть, хотя это были одни развалины; около них, однако, бродили лошади, скрытые по самый живот в густой траве; близь селений росли деревья (тополь, джигда, ива). Вероятно, обгорев во время общего пожара, они были срублены; но от срубленных стволов пошли молодые, роскошные зеленые побеги, полные свежести и сил… Жизнь опять творит, а люди со временем опять все уничтожат.
Читатель уж сам догадывается, что начальник теперь снова уехал вперед; а мы с товарищем едем вдвоем, и когда приблизились к последнему из названных селений, из него выехал высланный к нам навстречу отряд китайских солдат. Они были с пиками в руках, одеты в новенькие плисовые курмы черного цвета, отделанные красным сукном, и, встретив нас, поехали сзади, а два человека остались впереди в качестве вожаков.
Мы последовали за ними и вскоре въехали во двор вновь отделанного небольшого домика; тут нас встречает мандарин с красным шариком на шляпе и тотчас приглашает к столу, у которого сидели уже позавтракавшие спутники. Все было приготовлено для нашей встречи - и эти солдаты, и мандарин, и этот завтрак, арбузы и дыни, - все было прислано из Хами, и всего в изобилии [Завтрак подавался в оригинальной посуде, сделанной из кожи, с виду же как будто деревянной лакированной. Эта дорожная посуда составляет специальное производство г. Си-Ань-Фу.].
Во время завтрака в комнату входит со двора незнакомый китаец средних лет, в шелковом платье, с красивым и умным лицом, чистыми руками и весьма изящными манерами, по которым в нем сразу можно было угадать немаловажного чиновника. Нас познакомили, и переводчик отрекомендовал нам его как главного представителя гражданской власти в Хами, который также выехал встретить нас. Из беседы с ним я узнал, что он приехал сюда из Шан-Хая, где был на службе; там знал многих европейцев и познакомился с их обычаями. Хотя на его шляпе был только синий шарик, а на другом красный, то есть генеральский, тем не менее этот генерал имел и вид, и манеры, вовсе не гармонировавшие с его званием; и я сильно подозревал, что на него лишь надели чужую шляпу, только для пущей важности и, может быть, для выражения нам большего почтения. Мое подозрение еще усилилось, когда он сам сообщил, что он же провожал от Хами до следующего города нашего казака Павлова, ибо, если б они приняли последнего за офицера, то и тогда была бы слишком большая честь; этого же, надо думать, не было, так как хамийский военный начальник подарил Павлову на дорогу, как этот генерал сообщил нам здесь, сто рублей серебра. Итак, говорю, генерал был сомнительного свойства, тем более что мне было известно, что у китайцев подобные временные, так сказать, декоративные повышения в чинах делаются очень нередко.
Из Хами был выслан, кроме того, и экипаж военного начальника, представлявший, как все китайские экипажи, двухколесную телегу, но роскошно отделанную и запряженную цугом парой великолепных мулов громадного роста. В ней поехал наш начальник, а находившиеся при экипаже трое хорошо одетых слуг, в форменных шляпах, пошли пешком возле телеги, или колесницы, как Сосновский предпочитал называть ее. Оно, действительно, гораздо эффектнее. Кончился оазис, и мы опять находимся среди голой пустыни; но теперь уж она не производила на нас угнетающего впечатления, так как мы знали, что нам уже недалеко до ее конца и до города.
Перед вечером добрались до окраины Хамийского оазиса, и какой вдруг резкий и приятный переход от страшной суши и безводья! Здесь, в зеленых и как будто мягких берегах, перед нашими глазами несется многоводный прозрачный ручей, местами даже разлившийся и затопивший дорогу. Над свежей зеленью вьются бабочки, и порхают с веселым щебетаньем птицы; где-то пропел петух и возвестил о близости человеческого жилья; вот показались и люди - не проезжающие только и не спешащие скорее миновать опасные места, как в пустыне, а живущие тут. Это были жители показавшегося невдалеке селения Син-Чуань-Цзы. Двое из них лежали возле дороги, у самого ручья, на мягкой траве и беседовали между собою… впрочем, беседовали о настоящих высоких ценах на все и трудности жизни.
И все названные предметы, несмотря на всю их обыкновенность, служат источником большого наслаждения, хотя мы всего девять дней провели в пустыне!..
Переехали вброд ручей, за которым пошла мягкая, почти белая почва, покрытая хорошею растительностью; миновали развалины большого селения Ши-Ли-Пу и расположенного около него, также разрушенного, кладбища, судя по оригинальным однообразным памятникам, не китайского, следовательно - здешних мусульман, потому что других людей здесь нет, Куда ни взглянешь, везде видишь только следы войны в виде обломков разрушенных домов, и количество развалин свидетельствует об очень немалой цифре исчезнувшего населения в этом краю. А теперь песчаные ураганы уже наполовину занесли их песком… Вот и источник последнего; мы въехали в голый песчаный остров, боковых границ которого не видать, а поперек он тянется верст на пять.
Хами. Мусульманский город (с рисунка П. Я. Пясецкого)
Поднявшийся вдруг сильный ветер поднял песок и понес его массами, наполняя воздух до такой степени, что кругом стало темнее. Но мы скоро укрылись, если не от песку, то от ветра, вступив в лабиринт новых развалин, как будто города какого или предместья, судя по размерам разрушенного селения… Это был, действительно, прежний город Хами. Но что от него осталось! Обломки земляных оград, возвышения вроде батарей и башен, какие-то клетки, расположенные рядами, да груды целых миллионов рассыпанных кирпичей или целиком свалившиеся стены. Угадать нельзя, что здесь было до погрома, и нельзя предположить, чтоб тут могла найтись хоть одна живая душа!.. Но, смотрю, в стороне пробежал один совершенно голый мальчишка лет семи, с каким-то стеклянным пузырьком в руке; в одном месте между развалинами я разглядел кем-то обитаемую лачужку с двумя маленькими окошечками, пристроенную к уцелевшей части старой стены; навстречу нам проехали два воза с травой. Вот и все признаки жизни, виденные здесь; но и те, говорю, судя по обстановке, были совсем неожиданные.
А. Э. Боярский. Хами. Китайские солдаты. 1875
Вскоре за тем мы очутились перед стеною и воротами нового города; это был, собственно, лагерь находящихся здесь китайских войск, и его двор был битком набит солдатами, которые при нашем появлении толпились и неслись с любопытством к нам навстречу; но здесь нас тотчас встретил один хорошо одетый офицер в форменной шляпе и провел на следующий двор, куда явился наш спутник Пин и пригласил в комнату, где и представил хозяевам.
Один из них был тот самый джентльмен - мандарин гражданской службы, с которым мы познакомились сегодня утром, а другой, как нам сказали, - адъютант здешнего военного начальника. Здесь же находились и члены нашего авангарда. Все сидели посреди маленькой комнатки, за круглым столом, уставленным разными кушаньями, но не по китайскому обычаю - в маленьких фарфоровых чашках, а в серебряных вазах, поставленных на серебряные же резервуары с горячей водой… И на меня повеяло Европой.
Здесь вся комната представляла какую-то смесь характеров европейского с азиатским: на стенах, например, висели канделябры китайской работы с европейскими стеариновыми свечами; на столе, между разной посудой оказалась одна русская чашка фабрики Кузнецова, как гласила надпись на ее донышке; тут были европейские ложки, ножи и вилки; кушанья представляли тоже нечто полукитайское-полуевропейское. И во всем не столько проглядывало желание подделаться под европеизм и щегольнуть им перед нами, сколько доказывало то, что сюда проникли, вместе с вещами, и иные потребности (но не в народе, конечно).
Любезные хозяева просто закормили нас обедом, арбузами и дынями. О первых мы говорить не будем, потому что после Гоби все хорошо; но о хамийских дынях писалось как о знаменитых; их знают во всем Китае; поэтому о них нельзя не сказать двух слов: они хороши, сочны, сладки и вкусны, но никак не могут сравняться с лучшими сортами дынь, выводимых у нас в парниках.
После обеда подали чай; и его также не приносили в чашках, по-китайски, а наливали из самовара - да какого! Тульской фабрики Ильи Домова… И эта неожиданная встреча с русскими самоваром и чашкой доставили мне искреннее удовольствие: от них повеяло Россией; а кроме того, всегда приятно видеть произведения своей страны в чужом государстве.
Отведенная для нас квартира находилась в доме главного военного начальника Хамийского округа, генерала Чжан, про которого Чжу сообщил нам прежде всего, что он имеет в пере на шляпе два павлиньих глазка, и прибавил, что таких сановников во всей империи только шесть человек. Он сказал еще, что с знакомым нам генерал-губернатором Западного Китая Цзо-Цзун-Таном они большие друзья, что Чжан обладает огромной физической силой и превосходно стреляет в цель из ружья.
А. Э. Боярский. Главный военный начальник Хамийского округа [генерал Чжан]. 1875
Квартира наша находилась рядом с его помещением, и так как в китайских военных лагерях вообще не бывает больших затей, вроде множества дворов и комнат, то все помещение его состояло из трех-четырех комнаток, расположенных рядом с нашею, только с отдельным входом. И у этого входа часто можно было видеть важного генерала стоящим у открытых дверей своей комнаты и посматривающим на двор, чрез который мы должны были проходить.
Мы, как было заметно, также немало интересовали его, и он со своей стороны выразил желание скорее познакомиться с нами, о чем сегодня и было сообщено его адъютантом. Чжан прислал нам сказать, что сегодня не смеет нас беспокоить, а завтра утром будет ожидать нашего посещения. Но Сосновский находил нужным сделать ему визит непременно сегодня и непременно в одиночестве, о чем и просил доложить.
Чжан изъявил согласие принять, но только просил придти пораньше, так как он рано ложится спать. Наши же обычаи читатель уж знает: Сосновский заставил его прождать себя часа три.
Мы же провели вечер дома, в компании с Чжу, Пин и даже Го, который сегодня показался в люди, и познакомились еще с одним небезынтересным человеком. К сожалению, разговор и с ним был затруднителен, потому что его приходилось вести на китайском или ломаном английском наречии (биджён).
Это был индиец, родом из Бомбэй, по имени (китайскому) Хуа-Ли. Он живет в Хами, состоит на китайской службе и обязанности его состоят в обучении солдат стрельбе в цель; судя же по его биографии, которую он сам рассказал мне, он отнюдь не готовился к военной служебной деятельности. Хуа-Ли содержал в одном из китайских городов опийную курильню, разорился, и это-то последнее обстоятельство и сделало его инструктором китайских войск. К сожалению, я не имел времени поближе познакомиться с результатами его преподавания… Курьезно… И жалко мне бедных китайцев!..
Но сам по себе Хуа-Ли был очень милый и любезный человек, и привыкнув на своей родине к европейцам, обрадовался нам как родным. Обрадовался он очень моему уменью писать по-английски, которым он сам не обладал, а потому уже в течение нескольких лет не мог послать о себе вести своим родным в Бомбэй и сильно горевал об этом. Он был ужасно рад, что мог наконец осуществить свое давнишнее желание, и в благодарность за эту услугу предложил быть моим постоянным провожатым, если я вздумаю куда-нибудь поехать или осмотреть что-нибудь. Таким образом, мы явились друг для друга одинаково приятной находкой.
Кончился день, и мы с Матусовским ушли в свою комнату и улеглись спать - сегодня не на земле, не в палатке, а в европейских железных кроватях. Но они были плохо устроены, качались и звенели; да мы таки и от кроватей отвыкли.
Кроме того, покойному сну мешало другое обстоятельство: в соседней комнате, где помещался Сосновский с фотографом, долго происходил очень горячий спор о том, какие подарки послать завтра генералу Чжан. Боярский сильно восставал против отправления ему «аллегорического» сервиза, подаренного Сосновскому Цзо-Цзун-Таном, говоря, что последний, как приятель Чжана, узнает о таком употреблении его подарка, и это будет весьма неловко; а тот уверял, что тут нет ровно ничего неловкого и «отчего он там узнает!…» (Сервиз таки послали вместе с зеркальцем, зелеными ленточками и т. п.)
На следующий день мы сделали Чжану общий визит, из которого, впрочем, я не вынес ничего нового, кроме того разве, что Чжан, когда ему случалось говорить о себе, указывал пальцем на свой нос, а не грудь, как это мы делаем. Визит был короткий и бессодержательный, мы, так сказать, только показали себя друг другу; но генерал мне понравился с первого разу своею наружностью и манерами. Он был большого роста, довольно полный, но не толстый, с открытым лицом, малоцеремонный, но вежливый в обращении и скромный даже до застенчивости.
Мы пробыли в Хами шесть дней <…>, и я успел хорошо познакомиться с этим оазисом, насколько это было для меня доступно.
Он представляет пространство плодородной почвы (по-видимому, лёссного характера), величиною около пяти квадратных верст, и лежит верстах в сорока от южных окраин Тянь-Шаня, который служит ему защитой от северных ветров. Хорошо орошенный водою двух сильных ручьев, он отличается необыкновенным плодородием и почти весь возделан. Пшеница, просо, гречиха, кукуруза, овощи, арбузы, дыни, тыквы, виноград и многие фруктовые деревья превосходно растут здесь, и эти произведения почвы с избытком удовлетворяют всем местным потребностям.
Теперь, впрочем, производительность, как и потребности, сильно уменьшились, с уменьшением здешнего населения на громадную цифру, о чем можно заключить по числу разрушенных домов во всех трех городах, стоящих в Хамийском оазисе. Они расположены недалеко один от другого, и каждый обнесен своею стеною; а между ними рассеяны села, деревни, поселки или отдельные домики. Города называются: Хуй-Чэн (мусульманский), населенный таранчинами, Лао-Чэн (старый) и Син-Чэн (новый); последний, действительно, построен вновь, уже после войны, и ничего особенного, кроме довольно широких улиц, не представляет. По своему бедному виду он - скорее село, чем город. В нем живут китайцы и ведут теперь мелочную торговлю; впрочем, и тут почти все туземное можно найти. В старом городе помещается исключительно здешний гарнизон и живут все военные чины.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие отрывки: Кяхта и Маймичен, Урга, Встреча с хутухтой, Хами, Хами (продолжение), Возвращение в Россию. Зайсанский пост.
П. Я. Пясецкий. Хами
23 августа
Сегодня наконец приезжаем в Хами. <…> Тронулись в путь, и теперь дорога шла не по битому, как щебень, камню и не по пескам, а лугами с густой и высокой травой; и воздух был иной, - в нем слышался запах, напомнивший мне наши поля; и теперь, с приближением к родине, всякое воспоминание о ней становилось еще отраднее…
Проехали верст десять, и в стороне показались развалины одного селения (Хуан-Лу-Ган), потом верст через пять другого (И-Ко-Шоу); и теперь и их приятно было видеть, хотя это были одни развалины; около них, однако, бродили лошади, скрытые по самый живот в густой траве; близь селений росли деревья (тополь, джигда, ива). Вероятно, обгорев во время общего пожара, они были срублены; но от срубленных стволов пошли молодые, роскошные зеленые побеги, полные свежести и сил… Жизнь опять творит, а люди со временем опять все уничтожат.
Читатель уж сам догадывается, что начальник теперь снова уехал вперед; а мы с товарищем едем вдвоем, и когда приблизились к последнему из названных селений, из него выехал высланный к нам навстречу отряд китайских солдат. Они были с пиками в руках, одеты в новенькие плисовые курмы черного цвета, отделанные красным сукном, и, встретив нас, поехали сзади, а два человека остались впереди в качестве вожаков.
Мы последовали за ними и вскоре въехали во двор вновь отделанного небольшого домика; тут нас встречает мандарин с красным шариком на шляпе и тотчас приглашает к столу, у которого сидели уже позавтракавшие спутники. Все было приготовлено для нашей встречи - и эти солдаты, и мандарин, и этот завтрак, арбузы и дыни, - все было прислано из Хами, и всего в изобилии [Завтрак подавался в оригинальной посуде, сделанной из кожи, с виду же как будто деревянной лакированной. Эта дорожная посуда составляет специальное производство г. Си-Ань-Фу.].
Во время завтрака в комнату входит со двора незнакомый китаец средних лет, в шелковом платье, с красивым и умным лицом, чистыми руками и весьма изящными манерами, по которым в нем сразу можно было угадать немаловажного чиновника. Нас познакомили, и переводчик отрекомендовал нам его как главного представителя гражданской власти в Хами, который также выехал встретить нас. Из беседы с ним я узнал, что он приехал сюда из Шан-Хая, где был на службе; там знал многих европейцев и познакомился с их обычаями. Хотя на его шляпе был только синий шарик, а на другом красный, то есть генеральский, тем не менее этот генерал имел и вид, и манеры, вовсе не гармонировавшие с его званием; и я сильно подозревал, что на него лишь надели чужую шляпу, только для пущей важности и, может быть, для выражения нам большего почтения. Мое подозрение еще усилилось, когда он сам сообщил, что он же провожал от Хами до следующего города нашего казака Павлова, ибо, если б они приняли последнего за офицера, то и тогда была бы слишком большая честь; этого же, надо думать, не было, так как хамийский военный начальник подарил Павлову на дорогу, как этот генерал сообщил нам здесь, сто рублей серебра. Итак, говорю, генерал был сомнительного свойства, тем более что мне было известно, что у китайцев подобные временные, так сказать, декоративные повышения в чинах делаются очень нередко.
Из Хами был выслан, кроме того, и экипаж военного начальника, представлявший, как все китайские экипажи, двухколесную телегу, но роскошно отделанную и запряженную цугом парой великолепных мулов громадного роста. В ней поехал наш начальник, а находившиеся при экипаже трое хорошо одетых слуг, в форменных шляпах, пошли пешком возле телеги, или колесницы, как Сосновский предпочитал называть ее. Оно, действительно, гораздо эффектнее. Кончился оазис, и мы опять находимся среди голой пустыни; но теперь уж она не производила на нас угнетающего впечатления, так как мы знали, что нам уже недалеко до ее конца и до города.
Перед вечером добрались до окраины Хамийского оазиса, и какой вдруг резкий и приятный переход от страшной суши и безводья! Здесь, в зеленых и как будто мягких берегах, перед нашими глазами несется многоводный прозрачный ручей, местами даже разлившийся и затопивший дорогу. Над свежей зеленью вьются бабочки, и порхают с веселым щебетаньем птицы; где-то пропел петух и возвестил о близости человеческого жилья; вот показались и люди - не проезжающие только и не спешащие скорее миновать опасные места, как в пустыне, а живущие тут. Это были жители показавшегося невдалеке селения Син-Чуань-Цзы. Двое из них лежали возле дороги, у самого ручья, на мягкой траве и беседовали между собою… впрочем, беседовали о настоящих высоких ценах на все и трудности жизни.
И все названные предметы, несмотря на всю их обыкновенность, служат источником большого наслаждения, хотя мы всего девять дней провели в пустыне!..
Переехали вброд ручей, за которым пошла мягкая, почти белая почва, покрытая хорошею растительностью; миновали развалины большого селения Ши-Ли-Пу и расположенного около него, также разрушенного, кладбища, судя по оригинальным однообразным памятникам, не китайского, следовательно - здешних мусульман, потому что других людей здесь нет, Куда ни взглянешь, везде видишь только следы войны в виде обломков разрушенных домов, и количество развалин свидетельствует об очень немалой цифре исчезнувшего населения в этом краю. А теперь песчаные ураганы уже наполовину занесли их песком… Вот и источник последнего; мы въехали в голый песчаный остров, боковых границ которого не видать, а поперек он тянется верст на пять.
Хами. Мусульманский город (с рисунка П. Я. Пясецкого)
Поднявшийся вдруг сильный ветер поднял песок и понес его массами, наполняя воздух до такой степени, что кругом стало темнее. Но мы скоро укрылись, если не от песку, то от ветра, вступив в лабиринт новых развалин, как будто города какого или предместья, судя по размерам разрушенного селения… Это был, действительно, прежний город Хами. Но что от него осталось! Обломки земляных оград, возвышения вроде батарей и башен, какие-то клетки, расположенные рядами, да груды целых миллионов рассыпанных кирпичей или целиком свалившиеся стены. Угадать нельзя, что здесь было до погрома, и нельзя предположить, чтоб тут могла найтись хоть одна живая душа!.. Но, смотрю, в стороне пробежал один совершенно голый мальчишка лет семи, с каким-то стеклянным пузырьком в руке; в одном месте между развалинами я разглядел кем-то обитаемую лачужку с двумя маленькими окошечками, пристроенную к уцелевшей части старой стены; навстречу нам проехали два воза с травой. Вот и все признаки жизни, виденные здесь; но и те, говорю, судя по обстановке, были совсем неожиданные.
А. Э. Боярский. Хами. Китайские солдаты. 1875
Вскоре за тем мы очутились перед стеною и воротами нового города; это был, собственно, лагерь находящихся здесь китайских войск, и его двор был битком набит солдатами, которые при нашем появлении толпились и неслись с любопытством к нам навстречу; но здесь нас тотчас встретил один хорошо одетый офицер в форменной шляпе и провел на следующий двор, куда явился наш спутник Пин и пригласил в комнату, где и представил хозяевам.
Один из них был тот самый джентльмен - мандарин гражданской службы, с которым мы познакомились сегодня утром, а другой, как нам сказали, - адъютант здешнего военного начальника. Здесь же находились и члены нашего авангарда. Все сидели посреди маленькой комнатки, за круглым столом, уставленным разными кушаньями, но не по китайскому обычаю - в маленьких фарфоровых чашках, а в серебряных вазах, поставленных на серебряные же резервуары с горячей водой… И на меня повеяло Европой.
Здесь вся комната представляла какую-то смесь характеров европейского с азиатским: на стенах, например, висели канделябры китайской работы с европейскими стеариновыми свечами; на столе, между разной посудой оказалась одна русская чашка фабрики Кузнецова, как гласила надпись на ее донышке; тут были европейские ложки, ножи и вилки; кушанья представляли тоже нечто полукитайское-полуевропейское. И во всем не столько проглядывало желание подделаться под европеизм и щегольнуть им перед нами, сколько доказывало то, что сюда проникли, вместе с вещами, и иные потребности (но не в народе, конечно).
Любезные хозяева просто закормили нас обедом, арбузами и дынями. О первых мы говорить не будем, потому что после Гоби все хорошо; но о хамийских дынях писалось как о знаменитых; их знают во всем Китае; поэтому о них нельзя не сказать двух слов: они хороши, сочны, сладки и вкусны, но никак не могут сравняться с лучшими сортами дынь, выводимых у нас в парниках.
После обеда подали чай; и его также не приносили в чашках, по-китайски, а наливали из самовара - да какого! Тульской фабрики Ильи Домова… И эта неожиданная встреча с русскими самоваром и чашкой доставили мне искреннее удовольствие: от них повеяло Россией; а кроме того, всегда приятно видеть произведения своей страны в чужом государстве.
Отведенная для нас квартира находилась в доме главного военного начальника Хамийского округа, генерала Чжан, про которого Чжу сообщил нам прежде всего, что он имеет в пере на шляпе два павлиньих глазка, и прибавил, что таких сановников во всей империи только шесть человек. Он сказал еще, что с знакомым нам генерал-губернатором Западного Китая Цзо-Цзун-Таном они большие друзья, что Чжан обладает огромной физической силой и превосходно стреляет в цель из ружья.
А. Э. Боярский. Главный военный начальник Хамийского округа [генерал Чжан]. 1875
Квартира наша находилась рядом с его помещением, и так как в китайских военных лагерях вообще не бывает больших затей, вроде множества дворов и комнат, то все помещение его состояло из трех-четырех комнаток, расположенных рядом с нашею, только с отдельным входом. И у этого входа часто можно было видеть важного генерала стоящим у открытых дверей своей комнаты и посматривающим на двор, чрез который мы должны были проходить.
Мы, как было заметно, также немало интересовали его, и он со своей стороны выразил желание скорее познакомиться с нами, о чем сегодня и было сообщено его адъютантом. Чжан прислал нам сказать, что сегодня не смеет нас беспокоить, а завтра утром будет ожидать нашего посещения. Но Сосновский находил нужным сделать ему визит непременно сегодня и непременно в одиночестве, о чем и просил доложить.
Чжан изъявил согласие принять, но только просил придти пораньше, так как он рано ложится спать. Наши же обычаи читатель уж знает: Сосновский заставил его прождать себя часа три.
Мы же провели вечер дома, в компании с Чжу, Пин и даже Го, который сегодня показался в люди, и познакомились еще с одним небезынтересным человеком. К сожалению, разговор и с ним был затруднителен, потому что его приходилось вести на китайском или ломаном английском наречии (биджён).
Это был индиец, родом из Бомбэй, по имени (китайскому) Хуа-Ли. Он живет в Хами, состоит на китайской службе и обязанности его состоят в обучении солдат стрельбе в цель; судя же по его биографии, которую он сам рассказал мне, он отнюдь не готовился к военной служебной деятельности. Хуа-Ли содержал в одном из китайских городов опийную курильню, разорился, и это-то последнее обстоятельство и сделало его инструктором китайских войск. К сожалению, я не имел времени поближе познакомиться с результатами его преподавания… Курьезно… И жалко мне бедных китайцев!..
Но сам по себе Хуа-Ли был очень милый и любезный человек, и привыкнув на своей родине к европейцам, обрадовался нам как родным. Обрадовался он очень моему уменью писать по-английски, которым он сам не обладал, а потому уже в течение нескольких лет не мог послать о себе вести своим родным в Бомбэй и сильно горевал об этом. Он был ужасно рад, что мог наконец осуществить свое давнишнее желание, и в благодарность за эту услугу предложил быть моим постоянным провожатым, если я вздумаю куда-нибудь поехать или осмотреть что-нибудь. Таким образом, мы явились друг для друга одинаково приятной находкой.
Кончился день, и мы с Матусовским ушли в свою комнату и улеглись спать - сегодня не на земле, не в палатке, а в европейских железных кроватях. Но они были плохо устроены, качались и звенели; да мы таки и от кроватей отвыкли.
Кроме того, покойному сну мешало другое обстоятельство: в соседней комнате, где помещался Сосновский с фотографом, долго происходил очень горячий спор о том, какие подарки послать завтра генералу Чжан. Боярский сильно восставал против отправления ему «аллегорического» сервиза, подаренного Сосновскому Цзо-Цзун-Таном, говоря, что последний, как приятель Чжана, узнает о таком употреблении его подарка, и это будет весьма неловко; а тот уверял, что тут нет ровно ничего неловкого и «отчего он там узнает!…» (Сервиз таки послали вместе с зеркальцем, зелеными ленточками и т. п.)
На следующий день мы сделали Чжану общий визит, из которого, впрочем, я не вынес ничего нового, кроме того разве, что Чжан, когда ему случалось говорить о себе, указывал пальцем на свой нос, а не грудь, как это мы делаем. Визит был короткий и бессодержательный, мы, так сказать, только показали себя друг другу; но генерал мне понравился с первого разу своею наружностью и манерами. Он был большого роста, довольно полный, но не толстый, с открытым лицом, малоцеремонный, но вежливый в обращении и скромный даже до застенчивости.
Мы пробыли в Хами шесть дней <…>, и я успел хорошо познакомиться с этим оазисом, насколько это было для меня доступно.
Он представляет пространство плодородной почвы (по-видимому, лёссного характера), величиною около пяти квадратных верст, и лежит верстах в сорока от южных окраин Тянь-Шаня, который служит ему защитой от северных ветров. Хорошо орошенный водою двух сильных ручьев, он отличается необыкновенным плодородием и почти весь возделан. Пшеница, просо, гречиха, кукуруза, овощи, арбузы, дыни, тыквы, виноград и многие фруктовые деревья превосходно растут здесь, и эти произведения почвы с избытком удовлетворяют всем местным потребностям.
Теперь, впрочем, производительность, как и потребности, сильно уменьшились, с уменьшением здешнего населения на громадную цифру, о чем можно заключить по числу разрушенных домов во всех трех городах, стоящих в Хамийском оазисе. Они расположены недалеко один от другого, и каждый обнесен своею стеною; а между ними рассеяны села, деревни, поселки или отдельные домики. Города называются: Хуй-Чэн (мусульманский), населенный таранчинами, Лао-Чэн (старый) и Син-Чэн (новый); последний, действительно, построен вновь, уже после войны, и ничего особенного, кроме довольно широких улиц, не представляет. По своему бедному виду он - скорее село, чем город. В нем живут китайцы и ведут теперь мелочную торговлю; впрочем, и тут почти все туземное можно найти. В старом городе помещается исключительно здешний гарнизон и живут все военные чины.
ПРОДОЛЖЕНИЕ