Возвращение в Россию. Зайсанский пост (Учено-торговая экспедиция в Китай 1874-1875 гг.)
П. Я. Пясецкий. Путешествие по Китаю в 1874-1875 гг. (через Сибирь, Монголию, Восточный, Средний и Северо-Западный Китай). Том II. - СПб., 1880.
Предыдущие отрывки: Кяхта и Маймичен, Урга, Встреча с хутухтой, Хами.
А. Э. Боярский. На пути из Гучэна в Зайсан. 1875
Вот вдали показался аул и близь него огромное стадо баранов. Подъезжаем, и из двора одного домика к нам навстречу выходят один за другим новые люди, в новых костюмах, - ситцевых ватных халатах и ситцевых опушенных мехом конических шапках (малахай), - это киргизы, наши земляки. Они подходят к каждому из нас по очереди и с каждым здороваются за руку, хотя и молча, потому что по-русски не говорят…
Россия!.. Россия!.. Родина!.. Хотя и не говорящие по-русски люди, но и они родные и принимают нас как родных людей.
Пикет, на котором произошла эта памятная встреча, называется Обалы. Въезжаем во двор, и я вижу на нем еще много киргиз, туземцев, верховых лошадей и верблюдов; слышу, что одного киргиза сейчас отправляют гонцом в Зайсанский пост, с известием о нашем приезде… Нам все кланяются, нас приветствуют, принимают на руки с лошадей и указывают приготовленные комнаты…
И если приятно возвращение на родину из Европы, то то же чувство удовольствия во сто раз сильнее после продолжительного странствования по Азии; а мы ведь чуть не два раза перерезали ее…
Но войдемте в здешнюю оригинальную обитель. Она стоит у стены, противоположной воротам, и представляет пять расположенных в ряд комнаток или, правильнее, хлевов, с дверьми, завешенными дырявыми войлоками, чрезвычайно грязных внутри и наполненных едким дымом от разведенных в каждом из них костров. Но как в них было ни грязно, как ни холодно, - теперь все нипочем; все теперь хорошо.
11 октября
Проснувшись с восходом солнца, я вышел из своей грязной конуры на оживленный и шумный двор, который напомнил мне наши постоялые дворы в базарные дни.
Тут собрались, кроме наших китайцев и приезжих киргиз, тургуты и монголы, и между ними шла такая оживленная беседа, что, прислушиваясь из-за ограды к общему гаму, можно было подумать, что на этом дворе происходит если не сражение, то порядочная свалка. Дом, в котором мы провели ночь, служит жилищем для пяти семейств тургутов, по числу пяти келий, и в трех из них жители находились и теперь; все они с женщинами и детьми высыпали на двор глазеть на нас и играть с обезьянами.
Часа через три все было готово к отъезду, и мы отправились теперь в значительно большем составе. Ехавшие с нами киргизы отлично знали местность. <…>
Широкая равнина между горами Саур с севера и Хаш-Тугус [киргизы называют их почему-то Семиз-Тай, что значит жирный двухгодовалый жеребенок] с юга обильно орошена многими ручьями, которые уже покрылись нетолстым льдом, легко ломавшимся под ногами лошадей и верблюдов; она покрыта богатой, но теперь уже поблекшей травой, и по ней разбросаны отдельные или стоящие группами черные юрты; возле них показывались люди и разные домашние животные, по преимуществу коровы, козлы и бараны, а также верблюды и лошади. И эта тихая неведомая жизнь кочевников показалась мне такой симпатичной, что, может быть, зависело от того, что день был хороший - тихий, с мягким и влажным осенним воздухом.
Понравились мне чрезвычайно и уютные жилища кочевников… Подъедемте к одному и взглянем поближе. Посреди площадки, защищенной с трех сторон высокой густой травой и имеющей вид цирка, стоит юрта, и за нею оседланная лошадь; в стороне заготовлен запас хвороста; тут же верблюд лежит и, меланхолически посматривая вокруг себя, пережевывает в двадцатый раз свою жвачку; там, за загородочкой из хворосту, коровы с телятами. У входа в юрту, прислонившись к ней, сидят на корточках два тургута, а из двери выглядывает красивая здоровая тургутка с румяным лицом и как фарфор белыми зубами. Она одета в тулуп; на голове маленькая желтая шапочка, и густые черные косы расходятся из-под нее на обе стороны и лежат на плечах и груди толстыми прядями. Не красавица она, но ее лицо одно из тех, на которые чем больше смотришь, тем больше смотреть хочется. Около нее мальчишка лет семи или восьми, тоже здоровый и крепкий как кремень; и этот мальчишка стоит босой в наброшенном на голое тело тулупе, и то, кажется, больше для приличия, потому что грудь у него открыта, а одна рука голая; стоит он и приплясывает на своих красных, как у гуся, ногах; но холод его не заботит, да он, по-видимому, его вовсе и не замечает.
Целый день ехали мы все по той же равнине, которая потом сузилась от сближения названных гор, и перед закатом солнца остановились на ночлег в подобном вчерашнему жилище, называемом пикетом Хантусты. Он меньше вчерашнего и стоит в уединенном месте, окруженный, как стеною, густым высоким чием, из-за которого его почти не видать, а неподалеку отсюда пробегает речонка Гурбун-Гатылган. Очень уютное и симпатичное местечко, но жилище грязно и тесно.
К вечеру похолоднело и пошел снег; на дворе спать было бы холодно, и мы с товарищем, за неимением лишнего помещения, расположились на покой вшестером в одной комнате, с казаком и тремя нашими китайцами.
Это - последний ночлег в тургутском жилище, так как завтра, говорят, будем ночевать уже в выставленных из Зайсана киргизских юртах, а послезавтра уже в России.
12 октября
К ней, к России и ее людям неслись теперь все помышления и рвалось сердце. И вот в это «мо́рочное» утро, когда «топились» [Местное выражение «мо́рочной», то есть мрачный, пасмурный. А когда горы окутаются облаками, как бы дымятся, говорят: «сопки (горы) затопились».] окрестные горы и шел небольшой осенний дождь, оставили мы последний монгольский пикет, чтоб ехать навстречу родным людям, которые, как мы знали, выехали за границу, чтобы встретить нас.
Опустим дорожные заметки из моей записной книжки и проедем скорее длинную горную долину (реки Кобук), стремясь к тем горкам, что замыкают ее вдали перед нами, и за которыми, как сообщает один из сопровождающих нас киргиз, «для нас бекет готоп и сам пристап [Киргизы, говоря по-русски, почему-то часто заменяют букву в буквою п, например в словах готов, пристав и т. п.], а может и сам чжэндэрал нас ждут», - и перенесемся скорее в семью русских людей…
Вот я уже среди их, вижу и слышу их. Смотрю и слушаю; но ни насмотреться, ни наслушаться не могу… Чужие они мне, как и я им чужой, но как мне милы они, как добры и приветливы ко мне, - единице той небольшой горсти русских людей, которые вышли вон из-за тех гор на болотистую равнину, где расположены зимовка и кумирня Матэна, - последний виденный нами на пути буддийский храм, возле которого они расположились в ожидании нас.
Не буду передавать подробностей нашей встречи (хотя мне очень бы хотелось подробно описать ее, лично на память себе и тем, кто тут был), не буду рассказывать, как прошли последующие за нею часы, проведенные в убранной коврами юрте, за едой и питьем, которыми нас закормили и запоили добрые и любезные соотечественники - жители большею частью Зайсанского поста.
Приехали сюда, действительно, и сам «чжэндэрал», - как киргизы называют губернатора Семипалатинской области (В. А. Полторацкий), и «пристап» (А. К. Тиханов), и между многочисленной (для Зайсана, разумеется) компанией мужчин приехала сюда и одна молоденькая дама ( С. В. Маевская, жена помощника зайсанского пристава); и она-то запоила и закормила нас такими вещами, которых, казалось, мы и во сне никогда не видывали. И все это было привезено сюда больше чем за сто верст!.. Никогда не забыть мне этой юрты с устланным коврами полом, на котором на белой скатерти шумел блестящий самовар и сверкали стаканы, - все, казалось, такое светлое, белое и чистое, какого мы также как будто никогда не видывали. Никогда не забуду людей, бывших тут и приветствовавших нас с окончанием трудного дела [Самое задушевное спасибо говорю вам от лица всех - русских, китайцев и монголов, приехавших с нами в русскую землю, за дорогие минуты, которых в жизни так немного. С каким отрадным чувством вспоминаю и буду вспоминать об этой встрече, сожалея о том, зачем такие мгновения не повторяются.]…
Да!.. Надо из Азии въехать в Россию, чтоб так радоваться всем и всему и с такою детскою чистотою души наслаждаться тем, чего дома не ценишь и не замечаешь. <…>
Прошли первые минуты восторга, который вполне поймут только сами испытавшие что-нибудь подобное. Надо теперь осмотреть храм, что стоит неподалеку от юрт, составляющих настоящий, временный русский аул. Этот храм или кумирня Матэна представляет каменное трехэтажное здание с китайской крышей, и построенное так, что второй этаж меньше первого, третий меньше второго. На образующихся вследствие этого выступах двух нижних этажей находятся террасы, обходящие кругом здания, но, по-видимому, не имеющие никакого назначения, потому что они не огорожены никакими перилами, так что по ним даже ходить страшно.
Внутренность кумирни вся уставлена деревянными резными и раскрашенными яркими красками колонками; в глубине, против двери находится главный идол; перед ним поставлен стол с жертвоприношениями, а по сторонам лежат в витринах другие идолы гораздо меньшей величины. Во втором этаже находится галерея, на которую хотя и ведет лестница, но такая неудобная, что по ней можно не идти и даже не лезть, а надо карабкаться.
Итак, этот памятный в жизни день кончился, а с ним я бы мог кончить и рассказ о нашем горемычном странствовании в пределах Поднебесья. Но не очень-то легко вам, читатель, без особенной случайности попасть в тот далекий уголок нашего обширного отечества, близ которого мы находимся теперь; я уверен, что не очень-то большим обладаете вы знакомством с так называемым Зайсанским постом, имя которого вам теперь хорошо известно. Поэтому вооружитесь терпением еще не на долгое время: поедемте с нами вместе с этого ночлега у кумирни Матэна и доберемся уж вместе до нашей границы; а завтра въедем в Зайсан и бросим на него беглый взгляд.
13 октября
Итак, отправляемся. Все встали в седьмом часу, собрались в одной юрте пить чай и завтракать перед отъездом. <…>
Но едемте. День был пасмурный; горы закутались в облака и сыпал мелкий дождик. Многочисленной компанией тронулись мы в путь, и тотчас раздалась песня полсотни казаков; и напев ее так глубоко пробрался в сердце и так много сказала она ему чего-то не переводимого ни на какой человеческий язык, ибо все они еще слишком несовершенны для этого; и как это досадно!..
Но уж, конечно, не вследствие недостатка слов в русском языке пересыпают здешние казаки свою речь и даже песни словами соседей - киргиз, языку которых они выучиваются так скоро, что решительно отнимают у тех возможность научиться говорить по-русски поневоле, так как этой-то неволи не представляется случая: казаки говорят по-киргизски все; а из киргиз, знающих русский язык, я видел здесь, например, только одного. <…>
Да, так я заговорил о песнях, - что казаки с песнями делают… Не угодно ли послушать, например, как поется ими «Во саду ли в огороде»…
Во саду ли в огороде
Кыз уйнаб чжюрэдэ (это значит «девушка гуляла»)
Унынн бои таспака (ее рост с лягушку, маленький)
Собой круглолика.
Котунынн чжюрюб чжюрэдэ (позади гуляет)
Удалой молодчик,
Ол чжюрэдэ тэнтёрэдэ (он гуляет и гуляет)
Ни слова не молвит.
Возьми в ручки кулмулучек (пистолет)
Прострели ты тёсь (грудь) мою,
Я и тем разы буламан (довольна буду)
Тис картасан жизнь мою (скоро прекратишь).
Очень странен русский человек с своею поразительною переимчивостью на говор, думал я, слушая эту песню. Чуть не с легкостью скворца выучивается он чужим звукам и уродует свою оригинальную речь. Говоря о Кяхте, я указывал на безобразное тамошнее наречие, которое следовало бы уничтожить просто систематически, по общему решению: вдруг перестать уродовать свой язык и заставить китайцев учиться говорить правильно… Теперь вот другой пример. И это тоже дурно, этого также похвалить нельзя, хотя оно и не так неприятно уху…
Песни продолжались до тех пор, пока мы, переехав равнину, не добрались до гор (называемых в восточной части Терке́ и Кочжур в западной), через которые нам нужно было проехать по проходу Кереген-Тас. На этом перевале, рассказывают здешние жители, в эту пору года свирепствуют почти постоянные бураны, и судя по виду гор, нужно было ожидать такого же и сегодня: они все были окутаны голубоватой дымкой.
От равнины, покрытой травой, стали подниматься в горы; дорога то высоко взбегает по бокам их, то спускается в ложбины; но, подвигаясь вперед, мы постепенно поднимались все выше и выше, и по мере поднятия количество снега на дороге становилось все больше; наконец мы въехали в область полной глубокой зимы, где все было покрыто чистым снежным покровом ослепительной белизны. Здесь с нами повстречался огромный гурт баранов, коров и коз, которых несколько всадников гнали из Тарбагатая в Гу-Чэн… Какой труд для людей и какое утомление для животных должны представлять подобные переходы!..
Потом нам указали на две пирамиды просто насыпанных камней, объяснив, что это пограничные знаки России и Китая; а вскоре за тем мы достигли высшей точки хребта, где нас встретил, вместо дождя, снег и резкий холодный ветер. Но он был ничто в сравнении с тем бураном, который пробрал нас вслед за этим, при выходе из гор на так называемую Чиликтинскую долину. Наибольшего напряжения ветер достиг, когда мы приблизились к Бай-Мурзинскому ущелью, бывшему у нас в левой стороне. Никакой разговор теперь сделался не возможен от гула, шума и свиста бури; да и не до разговоров было.
- Господа, держите шапки; надвигайте на левую сторону!.. - закричал кто-то изо всей силы.
Да; такой ветерок, - дующий не порывами, а непрерывно с одинаковой силой, как будто выпускаемый из котла ненужный пар, да еще со снегом, который колет кожу, как электрической щеткой, - может просто забить человека до смерти, если не убраться отсюда возможно скорее!..
Транспорт (а с ними и наши китайцы) давно отстал, потому что мы проехали некоторое расстояние рысью; и я с ужасом подумывал о них, а обезьянку свою даже похоронил мысленно.
Вскоре вдали показался домик русской постройки и около него несколько юрт и землянок; - это и есть так называемый Чиликтинский отряд у сопки Чаган-Обо́, или просто пикет Чаган-Обо́ … И опять в душе шевельнулось чувство неизъяснимой радости при виде этого неважного деревянного домика, можно сказать избы, с деревянной крышей, русской трубой и нашими окнами…
А. Э. Боярский. Ущелье Джемини близ Зайсанского поста. 1875
Сюда (с 1869 г.) каждое лето выходит из Зайсанского поста отряд, состоящий из роты пехоты, сотни казаков и взвода артиллерии, и остается здесь для охранения границы на этом тракте; а осенью возвращается в Зайсан; и в на стоящее время его уже тут не было. Упомянутые постройки сделаны только в нынешнем (1875) году, а прежде все жили в юртах, человек по двенадцати в каждой. Лето здесь бывает обыкновенно холодное и ветреное, и иногда, говорят, даже в июле выпадает снег. Говорили также, что местность эта не отличается здоровым климатом, что нередко бывают лихорадки и даже тиф.
Вскоре мы все очутились в маленькой, теплой и чистой комнатке упомянутого домика, где нас встретила опять С. В. Маевская, уехавшая с места ночлега вперед, и ждала нас теперь уже с приготовленным чаем… И каким раем показалась опять эта маленькая низенькая комнатка! Как радовал вид русской любезной хозяйки!.. Мгновенно забылись и холод, и ветер, и колючий снег; забылись даже, хоть и на время, все невзгоды нашего путешествия. Бешеная буря, завывавшая на дворе, не прекращалась и только увеличивала наслаждение; мне казалось, что в жизни моей никогда мне не бывало так хорошо, как в этой комнатке в Чаган-Обо; никогда, кажется, я не видал таких милых и добрых людей, какие принимали нас здесь.
Еда, питье, непрерывные разговоры и полная веселого юмора речь В. А. Полторацкого продолжались весь остаток дня и вечер. Заботили нас только наши отставшие спутники, потому что погода становилась все ужаснее: на дворе был просто ад кромешный, - зги божией не видать, как говорится; юрты начало ломать; одну свалило совершенно; людям, выходившим наружу, трудно было сделать несколько шагов, потому что их буквально бросало из стороны в сторону, как в качку на корабле, и валило с ног.
Когда уже стемнело, пришел караван со всеми остальными спутниками, и к общей радости все, оказалось, обошлось совершенно благополучно, - все были здоровы, и никто ничего не отморозил; но я был уверен, что сегодняшний переход пройдет для китайцев даром… Наконец все накормлены, согрелись и спят крепчайшим сном. Только бедных лошадей и верблюдов негде было укрыть от стужи и бури, свирепствовавших целую ночь.
И в этакую-то ночь пристав и с ним два офицера отправляются в Зайсан, до которого отсюда считается восемьдесят верст. Посмотрел я им вслед, и мне за них страшно стало.
- Как это они поехали в такую погоду и по такой темноте, - говорю, обращаясь к одному из казаков. - Не собьются с дороги?..
- Нет-с, - ответил он протяжно, самым уверенным и успокоительным тоном; и потом прибавил: - Ведь с ними кыргызы.
- Ну так что ж?
- Как же «что ж»!.. Кыргыз видит, как сорока, - он везде дорогу найдет.
И я имел возможность потом убедиться, что за ловкие и что за железные люди эти обитатели степей, эти «киргизы-сороки», презирающие и ночную темь, и бурю с дождем и снегом, и быструю бурливую реку, не знающие, кажется, ни усталости, ни страха перед опасностью… Да, их можно назвать царями стихий, и им невольно позавидуешь.
Н. Г. Катанаев. Кочевка киргиз в Зайсанском уезде. У переправы через Иртыш на Калабеке
(из альбома «Виды территории Сибирского казачьего войска»). 1909
Итак, пристав с двумя офицерами уехал готовиться к приему нас в Зайсане, а мы провели вечер «дома». Беседа у нас, разумеется, не прерывалась; нас обо всем расспрашивали, всем интересовались; но сегодня почти исключительно овладел аудиторией Сосновский: к нему по преимуществу обращались с вопросами и как к начальнику, и как к знакомому. Но, увы, мы слышим, что он почти исключительно сообщает «новости» о Китае из двух старинных (но очень хороших) сочинений о Китае, - Дюгальда и о. Иакинфа. Все слушали с живейшим вниманием, принимая все за собственные наблюдения рассказчика, и выражали только сожаление, что Петр Степанович ничего не слышит.
Этот П. С. Власов есть переводчик китайского и киргизского языков при семипалатинском губернаторе, - мой первый учитель китайского языка. Человек он лет пятидесяти, но здоровый и полный энергии и сил. Он был сначала простым казаком, но своими дарованиями достиг и чинов, и весьма почтенного положения в обществе; а также - человек любимый и уважаемый всеми за свой прямой характер. Когда мы перед отправлением в Китай жили в Семипалатинске, он много раз выражал сильнейшее желание поступить переводчиком в экспедицию; но по неизвестным нам причинам Сосновский нашел это «абсолютно невозможным»; Матусовский же, помню, говорил, что он был бы для нас кладом во многих отношениях, и особенно как опытный походный человек и замечательный распорядитель в дороге - движением и всем хозяйством… Очень жаль; но что ж теперь жалеть!.. Будем надеяться, что Сосновский в своем, должно быть, огромном сочинении о Китае изложит причины, по которым он не мог принять в экспедицию Журавлева, Андронова, Шевелева, Немчинова, точно так же, как и Власова.
- Однако, господа, надо ложиться спать, - обратился к обществу Полторацкий, - ведь уж Петр Степаныч давно спит; а завтра он явится чем свет и начнет уверять всех, что «сон - дурак».
Все вскоре улеглись и заснули под шум и свист расходившейся бури.
Н. Г. Катанаев. Озеро Зайсан. Ловля рыбы сетями. 1909
14 октября
- Мать, вставай!.. Сон - дурак!.. - слышу, будит вошедший Петр Степаныч нашу милую хозяйку, которая должна была напоить нас чаем на дорогу.
Мы почти все спали в одной комнате на полу не раздеваясь; живо встали и скоро собрались в путь - теперь уже в Зайсан, и уже не верхом, а в экипажах. Довольно скоро переехали мы широчайшую Чиликтинскую долину, потом перевалили через невысокие горы, носящие тут названия Манрак и Кишкинэ-Тау, и выбрались опять на обширную равнину, окаймленную со всех сторон отдаленными горами. Почти от этого места начинается хорошо устроенная обсаженная ивами искусственная дорога, идущая через насыпи и мосты, перекинутые над многими руслами, на какие разбивается здесь горная речка Уйдонэ. Весной и после сильных дождей она разливается настолько сильным потоком, что до устройства этих дамб и мостов (в 1873 г.) сообщение Зайсана с Чаган-Обо́ в таких случаях прекращалось.
А. Э. Боярский. Зайсанский пост. 1875
С этого же пункта открылось перед нашими глазами и молодое русское поселение Цзай-Сан, или Зайсанский пост, названный по имени близлежащего озера Цзай-Сан-Нор, из которого вытекает река Иртыш. Основание ему положено только в 1868 году (у небольшой речки Чжимини), а в настоящее время Зайсан представляет на вид уже городок, хотя и не имеет еще официально этого титула [В последнее время он сделан уездным городом Семипалатинской области.]; в нем находится теперь несколько прямых и широких улиц, пересекающихся под прямыми углами и обстроенных хотя небольшими домиками, но имеющими характер городских. Тут есть несколько домов и большей величины, например, квартира пристава, стоящая против единственной деревянной церкви, дом благородного собрания, школа, здания казенных офицерских квартир, казармы, госпиталь и несколько частных домов. Всех жителей в Зайсане, как говорили в шутку, 599, но тогда было действительно что-то около этого (в 1875 г.).
Итак, этот русский городок первый встретил нас, встретил с некоторою торжественностью и даже тремя пушечными выстрелами. <…>
Приезд новых людей был для маленького Зайсана в некотором роде событием, и жители его устроили по этому случаю очень оживленный праздник: вечером весь городок был очень мило иллюминован; хоры казаков на разных углах улиц пели песни; везде толпились жители, и народное гулянье по случаю иллюминации и музыки продолжалось до поздней ночи.
А вся неделя, которую мы провели здесь, поджидая санного пути, была для, нас, можно сказать, одним непрерывным праздником. Обед в доме военного собрания, бал там же, обеды и вечера каждый день у кого-нибудь из радушных зайсанцев не давали нам времени опомниться, и неделя пролетела как один день; но никогда, говорю, не изгладится из моей памяти воспоминание о ней. Да позволено будет и мне сказать вам спасибо, любезные обитатели Зайсана, за ваш первый и такой сердечный прием на родной земле, хотя я и принимаю на свою долю самую малую часть оказанного нашей экспедиции внимания как человек для вас тогда совершенно неизвестный.
___________________________________________________
См. также:
Отрывки из воспоминаний И. Ф. Бабкова:
• Основание Зайсанского поста;
• Нападение кызылаяков на Зайсанский пост.
Н. Мордвинова. Экскурсия на Алтай воспитанниц Семипалатинской женской гимназии.
Предыдущие отрывки: Кяхта и Маймичен, Урга, Встреча с хутухтой, Хами.
А. Э. Боярский. На пути из Гучэна в Зайсан. 1875
Вот вдали показался аул и близь него огромное стадо баранов. Подъезжаем, и из двора одного домика к нам навстречу выходят один за другим новые люди, в новых костюмах, - ситцевых ватных халатах и ситцевых опушенных мехом конических шапках (малахай), - это киргизы, наши земляки. Они подходят к каждому из нас по очереди и с каждым здороваются за руку, хотя и молча, потому что по-русски не говорят…
Россия!.. Россия!.. Родина!.. Хотя и не говорящие по-русски люди, но и они родные и принимают нас как родных людей.
Пикет, на котором произошла эта памятная встреча, называется Обалы. Въезжаем во двор, и я вижу на нем еще много киргиз, туземцев, верховых лошадей и верблюдов; слышу, что одного киргиза сейчас отправляют гонцом в Зайсанский пост, с известием о нашем приезде… Нам все кланяются, нас приветствуют, принимают на руки с лошадей и указывают приготовленные комнаты…
И если приятно возвращение на родину из Европы, то то же чувство удовольствия во сто раз сильнее после продолжительного странствования по Азии; а мы ведь чуть не два раза перерезали ее…
Но войдемте в здешнюю оригинальную обитель. Она стоит у стены, противоположной воротам, и представляет пять расположенных в ряд комнаток или, правильнее, хлевов, с дверьми, завешенными дырявыми войлоками, чрезвычайно грязных внутри и наполненных едким дымом от разведенных в каждом из них костров. Но как в них было ни грязно, как ни холодно, - теперь все нипочем; все теперь хорошо.
11 октября
Проснувшись с восходом солнца, я вышел из своей грязной конуры на оживленный и шумный двор, который напомнил мне наши постоялые дворы в базарные дни.
Тут собрались, кроме наших китайцев и приезжих киргиз, тургуты и монголы, и между ними шла такая оживленная беседа, что, прислушиваясь из-за ограды к общему гаму, можно было подумать, что на этом дворе происходит если не сражение, то порядочная свалка. Дом, в котором мы провели ночь, служит жилищем для пяти семейств тургутов, по числу пяти келий, и в трех из них жители находились и теперь; все они с женщинами и детьми высыпали на двор глазеть на нас и играть с обезьянами.
Часа через три все было готово к отъезду, и мы отправились теперь в значительно большем составе. Ехавшие с нами киргизы отлично знали местность. <…>
Широкая равнина между горами Саур с севера и Хаш-Тугус [киргизы называют их почему-то Семиз-Тай, что значит жирный двухгодовалый жеребенок] с юга обильно орошена многими ручьями, которые уже покрылись нетолстым льдом, легко ломавшимся под ногами лошадей и верблюдов; она покрыта богатой, но теперь уже поблекшей травой, и по ней разбросаны отдельные или стоящие группами черные юрты; возле них показывались люди и разные домашние животные, по преимуществу коровы, козлы и бараны, а также верблюды и лошади. И эта тихая неведомая жизнь кочевников показалась мне такой симпатичной, что, может быть, зависело от того, что день был хороший - тихий, с мягким и влажным осенним воздухом.
Понравились мне чрезвычайно и уютные жилища кочевников… Подъедемте к одному и взглянем поближе. Посреди площадки, защищенной с трех сторон высокой густой травой и имеющей вид цирка, стоит юрта, и за нею оседланная лошадь; в стороне заготовлен запас хвороста; тут же верблюд лежит и, меланхолически посматривая вокруг себя, пережевывает в двадцатый раз свою жвачку; там, за загородочкой из хворосту, коровы с телятами. У входа в юрту, прислонившись к ней, сидят на корточках два тургута, а из двери выглядывает красивая здоровая тургутка с румяным лицом и как фарфор белыми зубами. Она одета в тулуп; на голове маленькая желтая шапочка, и густые черные косы расходятся из-под нее на обе стороны и лежат на плечах и груди толстыми прядями. Не красавица она, но ее лицо одно из тех, на которые чем больше смотришь, тем больше смотреть хочется. Около нее мальчишка лет семи или восьми, тоже здоровый и крепкий как кремень; и этот мальчишка стоит босой в наброшенном на голое тело тулупе, и то, кажется, больше для приличия, потому что грудь у него открыта, а одна рука голая; стоит он и приплясывает на своих красных, как у гуся, ногах; но холод его не заботит, да он, по-видимому, его вовсе и не замечает.
Целый день ехали мы все по той же равнине, которая потом сузилась от сближения названных гор, и перед закатом солнца остановились на ночлег в подобном вчерашнему жилище, называемом пикетом Хантусты. Он меньше вчерашнего и стоит в уединенном месте, окруженный, как стеною, густым высоким чием, из-за которого его почти не видать, а неподалеку отсюда пробегает речонка Гурбун-Гатылган. Очень уютное и симпатичное местечко, но жилище грязно и тесно.
К вечеру похолоднело и пошел снег; на дворе спать было бы холодно, и мы с товарищем, за неимением лишнего помещения, расположились на покой вшестером в одной комнате, с казаком и тремя нашими китайцами.
Это - последний ночлег в тургутском жилище, так как завтра, говорят, будем ночевать уже в выставленных из Зайсана киргизских юртах, а послезавтра уже в России.
12 октября
К ней, к России и ее людям неслись теперь все помышления и рвалось сердце. И вот в это «мо́рочное» утро, когда «топились» [Местное выражение «мо́рочной», то есть мрачный, пасмурный. А когда горы окутаются облаками, как бы дымятся, говорят: «сопки (горы) затопились».] окрестные горы и шел небольшой осенний дождь, оставили мы последний монгольский пикет, чтоб ехать навстречу родным людям, которые, как мы знали, выехали за границу, чтобы встретить нас.
Опустим дорожные заметки из моей записной книжки и проедем скорее длинную горную долину (реки Кобук), стремясь к тем горкам, что замыкают ее вдали перед нами, и за которыми, как сообщает один из сопровождающих нас киргиз, «для нас бекет готоп и сам пристап [Киргизы, говоря по-русски, почему-то часто заменяют букву в буквою п, например в словах готов, пристав и т. п.], а может и сам чжэндэрал нас ждут», - и перенесемся скорее в семью русских людей…
Вот я уже среди их, вижу и слышу их. Смотрю и слушаю; но ни насмотреться, ни наслушаться не могу… Чужие они мне, как и я им чужой, но как мне милы они, как добры и приветливы ко мне, - единице той небольшой горсти русских людей, которые вышли вон из-за тех гор на болотистую равнину, где расположены зимовка и кумирня Матэна, - последний виденный нами на пути буддийский храм, возле которого они расположились в ожидании нас.
Не буду передавать подробностей нашей встречи (хотя мне очень бы хотелось подробно описать ее, лично на память себе и тем, кто тут был), не буду рассказывать, как прошли последующие за нею часы, проведенные в убранной коврами юрте, за едой и питьем, которыми нас закормили и запоили добрые и любезные соотечественники - жители большею частью Зайсанского поста.
Приехали сюда, действительно, и сам «чжэндэрал», - как киргизы называют губернатора Семипалатинской области (В. А. Полторацкий), и «пристап» (А. К. Тиханов), и между многочисленной (для Зайсана, разумеется) компанией мужчин приехала сюда и одна молоденькая дама ( С. В. Маевская, жена помощника зайсанского пристава); и она-то запоила и закормила нас такими вещами, которых, казалось, мы и во сне никогда не видывали. И все это было привезено сюда больше чем за сто верст!.. Никогда не забыть мне этой юрты с устланным коврами полом, на котором на белой скатерти шумел блестящий самовар и сверкали стаканы, - все, казалось, такое светлое, белое и чистое, какого мы также как будто никогда не видывали. Никогда не забуду людей, бывших тут и приветствовавших нас с окончанием трудного дела [Самое задушевное спасибо говорю вам от лица всех - русских, китайцев и монголов, приехавших с нами в русскую землю, за дорогие минуты, которых в жизни так немного. С каким отрадным чувством вспоминаю и буду вспоминать об этой встрече, сожалея о том, зачем такие мгновения не повторяются.]…
Да!.. Надо из Азии въехать в Россию, чтоб так радоваться всем и всему и с такою детскою чистотою души наслаждаться тем, чего дома не ценишь и не замечаешь. <…>
Прошли первые минуты восторга, который вполне поймут только сами испытавшие что-нибудь подобное. Надо теперь осмотреть храм, что стоит неподалеку от юрт, составляющих настоящий, временный русский аул. Этот храм или кумирня Матэна представляет каменное трехэтажное здание с китайской крышей, и построенное так, что второй этаж меньше первого, третий меньше второго. На образующихся вследствие этого выступах двух нижних этажей находятся террасы, обходящие кругом здания, но, по-видимому, не имеющие никакого назначения, потому что они не огорожены никакими перилами, так что по ним даже ходить страшно.
Внутренность кумирни вся уставлена деревянными резными и раскрашенными яркими красками колонками; в глубине, против двери находится главный идол; перед ним поставлен стол с жертвоприношениями, а по сторонам лежат в витринах другие идолы гораздо меньшей величины. Во втором этаже находится галерея, на которую хотя и ведет лестница, но такая неудобная, что по ней можно не идти и даже не лезть, а надо карабкаться.
Итак, этот памятный в жизни день кончился, а с ним я бы мог кончить и рассказ о нашем горемычном странствовании в пределах Поднебесья. Но не очень-то легко вам, читатель, без особенной случайности попасть в тот далекий уголок нашего обширного отечества, близ которого мы находимся теперь; я уверен, что не очень-то большим обладаете вы знакомством с так называемым Зайсанским постом, имя которого вам теперь хорошо известно. Поэтому вооружитесь терпением еще не на долгое время: поедемте с нами вместе с этого ночлега у кумирни Матэна и доберемся уж вместе до нашей границы; а завтра въедем в Зайсан и бросим на него беглый взгляд.
13 октября
Итак, отправляемся. Все встали в седьмом часу, собрались в одной юрте пить чай и завтракать перед отъездом. <…>
Но едемте. День был пасмурный; горы закутались в облака и сыпал мелкий дождик. Многочисленной компанией тронулись мы в путь, и тотчас раздалась песня полсотни казаков; и напев ее так глубоко пробрался в сердце и так много сказала она ему чего-то не переводимого ни на какой человеческий язык, ибо все они еще слишком несовершенны для этого; и как это досадно!..
Но уж, конечно, не вследствие недостатка слов в русском языке пересыпают здешние казаки свою речь и даже песни словами соседей - киргиз, языку которых они выучиваются так скоро, что решительно отнимают у тех возможность научиться говорить по-русски поневоле, так как этой-то неволи не представляется случая: казаки говорят по-киргизски все; а из киргиз, знающих русский язык, я видел здесь, например, только одного. <…>
Да, так я заговорил о песнях, - что казаки с песнями делают… Не угодно ли послушать, например, как поется ими «Во саду ли в огороде»…
Во саду ли в огороде
Кыз уйнаб чжюрэдэ (это значит «девушка гуляла»)
Унынн бои таспака (ее рост с лягушку, маленький)
Собой круглолика.
Котунынн чжюрюб чжюрэдэ (позади гуляет)
Удалой молодчик,
Ол чжюрэдэ тэнтёрэдэ (он гуляет и гуляет)
Ни слова не молвит.
Возьми в ручки кулмулучек (пистолет)
Прострели ты тёсь (грудь) мою,
Я и тем разы буламан (довольна буду)
Тис картасан жизнь мою (скоро прекратишь).
Очень странен русский человек с своею поразительною переимчивостью на говор, думал я, слушая эту песню. Чуть не с легкостью скворца выучивается он чужим звукам и уродует свою оригинальную речь. Говоря о Кяхте, я указывал на безобразное тамошнее наречие, которое следовало бы уничтожить просто систематически, по общему решению: вдруг перестать уродовать свой язык и заставить китайцев учиться говорить правильно… Теперь вот другой пример. И это тоже дурно, этого также похвалить нельзя, хотя оно и не так неприятно уху…
Песни продолжались до тех пор, пока мы, переехав равнину, не добрались до гор (называемых в восточной части Терке́ и Кочжур в западной), через которые нам нужно было проехать по проходу Кереген-Тас. На этом перевале, рассказывают здешние жители, в эту пору года свирепствуют почти постоянные бураны, и судя по виду гор, нужно было ожидать такого же и сегодня: они все были окутаны голубоватой дымкой.
От равнины, покрытой травой, стали подниматься в горы; дорога то высоко взбегает по бокам их, то спускается в ложбины; но, подвигаясь вперед, мы постепенно поднимались все выше и выше, и по мере поднятия количество снега на дороге становилось все больше; наконец мы въехали в область полной глубокой зимы, где все было покрыто чистым снежным покровом ослепительной белизны. Здесь с нами повстречался огромный гурт баранов, коров и коз, которых несколько всадников гнали из Тарбагатая в Гу-Чэн… Какой труд для людей и какое утомление для животных должны представлять подобные переходы!..
Потом нам указали на две пирамиды просто насыпанных камней, объяснив, что это пограничные знаки России и Китая; а вскоре за тем мы достигли высшей точки хребта, где нас встретил, вместо дождя, снег и резкий холодный ветер. Но он был ничто в сравнении с тем бураном, который пробрал нас вслед за этим, при выходе из гор на так называемую Чиликтинскую долину. Наибольшего напряжения ветер достиг, когда мы приблизились к Бай-Мурзинскому ущелью, бывшему у нас в левой стороне. Никакой разговор теперь сделался не возможен от гула, шума и свиста бури; да и не до разговоров было.
- Господа, держите шапки; надвигайте на левую сторону!.. - закричал кто-то изо всей силы.
Да; такой ветерок, - дующий не порывами, а непрерывно с одинаковой силой, как будто выпускаемый из котла ненужный пар, да еще со снегом, который колет кожу, как электрической щеткой, - может просто забить человека до смерти, если не убраться отсюда возможно скорее!..
Транспорт (а с ними и наши китайцы) давно отстал, потому что мы проехали некоторое расстояние рысью; и я с ужасом подумывал о них, а обезьянку свою даже похоронил мысленно.
Вскоре вдали показался домик русской постройки и около него несколько юрт и землянок; - это и есть так называемый Чиликтинский отряд у сопки Чаган-Обо́, или просто пикет Чаган-Обо́ … И опять в душе шевельнулось чувство неизъяснимой радости при виде этого неважного деревянного домика, можно сказать избы, с деревянной крышей, русской трубой и нашими окнами…
А. Э. Боярский. Ущелье Джемини близ Зайсанского поста. 1875
Сюда (с 1869 г.) каждое лето выходит из Зайсанского поста отряд, состоящий из роты пехоты, сотни казаков и взвода артиллерии, и остается здесь для охранения границы на этом тракте; а осенью возвращается в Зайсан; и в на стоящее время его уже тут не было. Упомянутые постройки сделаны только в нынешнем (1875) году, а прежде все жили в юртах, человек по двенадцати в каждой. Лето здесь бывает обыкновенно холодное и ветреное, и иногда, говорят, даже в июле выпадает снег. Говорили также, что местность эта не отличается здоровым климатом, что нередко бывают лихорадки и даже тиф.
Вскоре мы все очутились в маленькой, теплой и чистой комнатке упомянутого домика, где нас встретила опять С. В. Маевская, уехавшая с места ночлега вперед, и ждала нас теперь уже с приготовленным чаем… И каким раем показалась опять эта маленькая низенькая комнатка! Как радовал вид русской любезной хозяйки!.. Мгновенно забылись и холод, и ветер, и колючий снег; забылись даже, хоть и на время, все невзгоды нашего путешествия. Бешеная буря, завывавшая на дворе, не прекращалась и только увеличивала наслаждение; мне казалось, что в жизни моей никогда мне не бывало так хорошо, как в этой комнатке в Чаган-Обо; никогда, кажется, я не видал таких милых и добрых людей, какие принимали нас здесь.
Еда, питье, непрерывные разговоры и полная веселого юмора речь В. А. Полторацкого продолжались весь остаток дня и вечер. Заботили нас только наши отставшие спутники, потому что погода становилась все ужаснее: на дворе был просто ад кромешный, - зги божией не видать, как говорится; юрты начало ломать; одну свалило совершенно; людям, выходившим наружу, трудно было сделать несколько шагов, потому что их буквально бросало из стороны в сторону, как в качку на корабле, и валило с ног.
Когда уже стемнело, пришел караван со всеми остальными спутниками, и к общей радости все, оказалось, обошлось совершенно благополучно, - все были здоровы, и никто ничего не отморозил; но я был уверен, что сегодняшний переход пройдет для китайцев даром… Наконец все накормлены, согрелись и спят крепчайшим сном. Только бедных лошадей и верблюдов негде было укрыть от стужи и бури, свирепствовавших целую ночь.
И в этакую-то ночь пристав и с ним два офицера отправляются в Зайсан, до которого отсюда считается восемьдесят верст. Посмотрел я им вслед, и мне за них страшно стало.
- Как это они поехали в такую погоду и по такой темноте, - говорю, обращаясь к одному из казаков. - Не собьются с дороги?..
- Нет-с, - ответил он протяжно, самым уверенным и успокоительным тоном; и потом прибавил: - Ведь с ними кыргызы.
- Ну так что ж?
- Как же «что ж»!.. Кыргыз видит, как сорока, - он везде дорогу найдет.
И я имел возможность потом убедиться, что за ловкие и что за железные люди эти обитатели степей, эти «киргизы-сороки», презирающие и ночную темь, и бурю с дождем и снегом, и быструю бурливую реку, не знающие, кажется, ни усталости, ни страха перед опасностью… Да, их можно назвать царями стихий, и им невольно позавидуешь.
Н. Г. Катанаев. Кочевка киргиз в Зайсанском уезде. У переправы через Иртыш на Калабеке
(из альбома «Виды территории Сибирского казачьего войска»). 1909
Итак, пристав с двумя офицерами уехал готовиться к приему нас в Зайсане, а мы провели вечер «дома». Беседа у нас, разумеется, не прерывалась; нас обо всем расспрашивали, всем интересовались; но сегодня почти исключительно овладел аудиторией Сосновский: к нему по преимуществу обращались с вопросами и как к начальнику, и как к знакомому. Но, увы, мы слышим, что он почти исключительно сообщает «новости» о Китае из двух старинных (но очень хороших) сочинений о Китае, - Дюгальда и о. Иакинфа. Все слушали с живейшим вниманием, принимая все за собственные наблюдения рассказчика, и выражали только сожаление, что Петр Степанович ничего не слышит.
Этот П. С. Власов есть переводчик китайского и киргизского языков при семипалатинском губернаторе, - мой первый учитель китайского языка. Человек он лет пятидесяти, но здоровый и полный энергии и сил. Он был сначала простым казаком, но своими дарованиями достиг и чинов, и весьма почтенного положения в обществе; а также - человек любимый и уважаемый всеми за свой прямой характер. Когда мы перед отправлением в Китай жили в Семипалатинске, он много раз выражал сильнейшее желание поступить переводчиком в экспедицию; но по неизвестным нам причинам Сосновский нашел это «абсолютно невозможным»; Матусовский же, помню, говорил, что он был бы для нас кладом во многих отношениях, и особенно как опытный походный человек и замечательный распорядитель в дороге - движением и всем хозяйством… Очень жаль; но что ж теперь жалеть!.. Будем надеяться, что Сосновский в своем, должно быть, огромном сочинении о Китае изложит причины, по которым он не мог принять в экспедицию Журавлева, Андронова, Шевелева, Немчинова, точно так же, как и Власова.
- Однако, господа, надо ложиться спать, - обратился к обществу Полторацкий, - ведь уж Петр Степаныч давно спит; а завтра он явится чем свет и начнет уверять всех, что «сон - дурак».
Все вскоре улеглись и заснули под шум и свист расходившейся бури.
Н. Г. Катанаев. Озеро Зайсан. Ловля рыбы сетями. 1909
14 октября
- Мать, вставай!.. Сон - дурак!.. - слышу, будит вошедший Петр Степаныч нашу милую хозяйку, которая должна была напоить нас чаем на дорогу.
Мы почти все спали в одной комнате на полу не раздеваясь; живо встали и скоро собрались в путь - теперь уже в Зайсан, и уже не верхом, а в экипажах. Довольно скоро переехали мы широчайшую Чиликтинскую долину, потом перевалили через невысокие горы, носящие тут названия Манрак и Кишкинэ-Тау, и выбрались опять на обширную равнину, окаймленную со всех сторон отдаленными горами. Почти от этого места начинается хорошо устроенная обсаженная ивами искусственная дорога, идущая через насыпи и мосты, перекинутые над многими руслами, на какие разбивается здесь горная речка Уйдонэ. Весной и после сильных дождей она разливается настолько сильным потоком, что до устройства этих дамб и мостов (в 1873 г.) сообщение Зайсана с Чаган-Обо́ в таких случаях прекращалось.
А. Э. Боярский. Зайсанский пост. 1875
С этого же пункта открылось перед нашими глазами и молодое русское поселение Цзай-Сан, или Зайсанский пост, названный по имени близлежащего озера Цзай-Сан-Нор, из которого вытекает река Иртыш. Основание ему положено только в 1868 году (у небольшой речки Чжимини), а в настоящее время Зайсан представляет на вид уже городок, хотя и не имеет еще официально этого титула [В последнее время он сделан уездным городом Семипалатинской области.]; в нем находится теперь несколько прямых и широких улиц, пересекающихся под прямыми углами и обстроенных хотя небольшими домиками, но имеющими характер городских. Тут есть несколько домов и большей величины, например, квартира пристава, стоящая против единственной деревянной церкви, дом благородного собрания, школа, здания казенных офицерских квартир, казармы, госпиталь и несколько частных домов. Всех жителей в Зайсане, как говорили в шутку, 599, но тогда было действительно что-то около этого (в 1875 г.).
Итак, этот русский городок первый встретил нас, встретил с некоторою торжественностью и даже тремя пушечными выстрелами. <…>
Приезд новых людей был для маленького Зайсана в некотором роде событием, и жители его устроили по этому случаю очень оживленный праздник: вечером весь городок был очень мило иллюминован; хоры казаков на разных углах улиц пели песни; везде толпились жители, и народное гулянье по случаю иллюминации и музыки продолжалось до поздней ночи.
А вся неделя, которую мы провели здесь, поджидая санного пути, была для, нас, можно сказать, одним непрерывным праздником. Обед в доме военного собрания, бал там же, обеды и вечера каждый день у кого-нибудь из радушных зайсанцев не давали нам времени опомниться, и неделя пролетела как один день; но никогда, говорю, не изгладится из моей памяти воспоминание о ней. Да позволено будет и мне сказать вам спасибо, любезные обитатели Зайсана, за ваш первый и такой сердечный прием на родной земле, хотя я и принимаю на свою долю самую малую часть оказанного нашей экспедиции внимания как человек для вас тогда совершенно неизвестный.
___________________________________________________
См. также:
Отрывки из воспоминаний И. Ф. Бабкова:
• Основание Зайсанского поста;
• Нападение кызылаяков на Зайсанский пост.
Н. Мордвинова. Экскурсия на Алтай воспитанниц Семипалатинской женской гимназии.