Интервью с Джоном Глэдом, Радио Свобода, март 1982
Интервью с переводчиком "Колымских рассказов" Джоном Глэдом в специальной программе памяти Варлама Шаламова на Радио Свобода от 2 марта 1982 года. Впрочем, не уверен, что это интервью, а не смонтированные для радиопередачи выдержки из его выступления. Так или иначе, из тех давних времен.
Аудиозапись - на портале OSA. Расшифровка моя.
Около месяца назад в Вашингтоне состоялось выступление профессора Мэрилендского университета Джона Глэда, переводчика на английский язык "Колымских рассказов" Шаламова. Наш корреспондент Александр Бургов рассказывает.
Бургов: Профессор Джон Глэд известен как автор ряда статей о русском языке и русской литературе. В прошлом году его перевод на английский "Колымских рассказов" Варлама Шаламова был удостоен американской национальной премии за лучшую переводческую работу года. И, выступая в Вашингтоне, профессор Глэд говорил главным образом о своей работе над переводом "Колымских рассказов".
Глэд (говорит по-русски, практически без акцента): Тема Колымы - чрезвычайно важная, там погибло, по нашим подсчетам, три миллиона человек. Но я перевел не только потому, я перевел потому, что считаю Шаламова выдающимся русским писателем.
Бургов: Джон Глэд рассказал, что Шаламов был освобожден лишь после смерти Сталина. Рассказы Шаламова о колымских лагерях сначала ходили в самиздате, а потом попали и на Запад, где впервые были напечатаны в зарубежных русскоязычных журналах. Как сказал Джон Глэд, КГБ, угрожая писателю новым арестом, потребовало от Шаламова публично отречься от созданного им, и Шаламов подчинился. Но главное для него было не то, что он написал о своих рассказах, а сами рассказы.
Глэд: Он, конечно, знал о том, что его рассказы печатаются на Западе, он был, так сказать, недоволен тем, что они вначале выходили отдельными рассказами, а не одним большим сборником. То есть сперва их печатал "Новый журнал" в Нью-Йорке, на русском языке, и также его печатали в "Гранях", в Мюнхене. Но он хотел, чтобы был большой сборник, и как раз этого не было. Он был очень недоволен этим. И я, хотя я американец, я уже более двадцати лет занимаюсь русской литературой и очень переживаю за судьбы русской литературы. И я что-то хотел сделать, как-то помочь...
Бургов: Эти чувства американского профессор побудили его взяться за перевод "Колымских рассказов" Шаламова на английский язык.
Глэд: Я начал работать как переводчик совершенно случайно, я ведь в университете преподаю русскую литературу. Но я набрел на Шаламова и - зачитался. Я сделал один том, и, к моему удивлению, появились всякие рецензии, во всех главных газетах, не только в Америке, но и в Европе. Я когда говорю, что я такого высокого мнения о Шаламове как о писателе - это не только мое мнение. Рецензенты все были просто в восторге от его рассказов. Я это говорю не потому, что я переводил, это не мое достижение, это достижение самого Шаламова. У нас были просто восторженные рецензии, не было просто хороших, все были восторженные, причем не в каких-то маленьких периферийных журналах, это были рецензии в лондонской Таймс, в Нью-Йорк таймс, в Чикаго трибюн, и рецензентам были очень видные публицисты и писатели сами. Энтони Берджесс, известный английский писатель, восторгался Шаламовым. Гаррисон Солсбери, известный журналист, писатель, написал, что рассказы Шаламова - это горсть алмазов. И так далее и так далее. А Шаламов есть просто великий писатель и он совершенно другой, чем Солженицын. Кто читал Солженицына и думает, что он все это знает, неправ. Может быть, он знает тему, но он такого произведения еще не читал. И когда я понял, что этот первый том получил такой большой резонанс, я решил, что все-таки нужно сделать второй том, потому что Шаламов пишет довольно короткие рассказы, и они не должны читаться как отдельные рассказы, но как части огромной мозаики. Так что я сделал второй том, в полтора раза больше первого, и он сейчас только появился, но уже довольно много рецензий.
Бургов: Выступая в Вашингтоне, Джон Глэд на примере его работы над "Колымскими рассказами" Шаламова много внимания уделил проблемам художественного перевода.
Глэд: Проблемы перевода с русского на английский очень часто связаны с тем, что быт и жизнь совершенно другие. И понятия другие. И вот, когда переводчику попадается слово простое, часто встречающееся в Советском Союзе, которое относится к предмету или явлению, которого просто нет на Западе - что же ему делать? Давать сноску целую? Он же не может рассчитывать, что его читатель будет это понимать, скажем, "человек получил прописку". Тут нет же прописок, на Западе. Что же делать? Все бытовые слова другие, другие понятия. А гораздо легче переводить Достоевского, жившего в мире, который был гораздо ближе к нам, чем советского писателя.
Бургов: Но, как полагает профессор Глэд, проблема, которая возникает из разности советской и западной жизни, далеко не исчерпывается лингвистическими трудностями. Главное при переводе на английский написанного в Советском Союзе - в самом содержании книг.
Глэд: Если говорить о русской литературе как о давнишней традиции, как правило, она направлена на то, что болит у русского человека. И вот возникает проблема: советское общество настолько радикально отличается от западного, что те вопросы, которые волнуют советского человека, кажутся какими-то невероятными, непонятными и интересными для американца. Он не стоит в очередях, он свободно уезжает, меняет место жительства по своему усмотрению - совершенно другие проблемы и другой доступ к информации. Он живет совершенно иной жизнью. Иные идеалы, иные радости, иные источники горя. Если это правда в отношении рассказов о советской жизни, быте, то что же говорить о Шаламове. Как же американец или американская домашняя хозяйка, которая делает всякие покупки в универсаме, в январе или феврале покупает себе свежую клубнику, ананасы и бог знает, чего там нет, - как она может понять, что испытывает какой-нибудь советский зэк у Шаламова, который радуется тому, что нашел какие-то корки репы замерзшие, в снегу.
Бургов: Этой трудностью американцев понять описанное Шаламовым профессор Глэд объясняет, почему, несмотря на блестящие рецензии, было продано всего пять тысяч экземпляров "Колымских рассказов". Развивая свою мысль, профессор Глэд говорил, что не только американцам, но и советским людям, которые не были в лагере, трудно представить себе чувства и жизнь описанных Шаламовым заключенных. Более того, это нелегко даже бывшим лагерникам. Колыма была последним кругом лагерного ада, в котором оказался Шаламов, но в котором, например, Солженицыну, к счастью, не привелось быть, и после выхода "Одного дня Ивана Денисовича" Шаламов упрекнул Солженицына за неточность: "И что еще за больничный кот ходит там у вас, почему его еще до сих не зарезали и не съели?". Да и сам Шаламов в своих рассказах часто пишет о непредставимости лагерной жизни для тех, кто ее счастливо избежал. В шаламовском рассказе "Надгробное слово" заключенный говорит: "Я не хотел был сейчас возвращаться в свою семью. Там никогда меня не поймут, не смогут понять. То, что им кажется важным, я знаю, что это пустяк. То, что важно мне, то немногое, что у меня осталось, ни понять, ни почувствовать им не дано. Я принесу им новый страх, еще один страх к тысяче страхов, переполняющих их жизнь. То, что видел, человеку не надо видеть и даже не надо знать". Эти мысли шаламовского героя много раз звучат в тексте "Колымских рассказов". Но, как говорил в своем выступлении профессор Глэд, "Колымские рассказы" Шаламова учат нас, что следовать человеческой морали должно всегда и везде и что нужно это делать в первую очередь для самого себя. Остается только согласиться с этими справедливыми словами профессора Джона Глэда.
Аудиозапись - на портале OSA. Расшифровка моя.
Около месяца назад в Вашингтоне состоялось выступление профессора Мэрилендского университета Джона Глэда, переводчика на английский язык "Колымских рассказов" Шаламова. Наш корреспондент Александр Бургов рассказывает.
Бургов: Профессор Джон Глэд известен как автор ряда статей о русском языке и русской литературе. В прошлом году его перевод на английский "Колымских рассказов" Варлама Шаламова был удостоен американской национальной премии за лучшую переводческую работу года. И, выступая в Вашингтоне, профессор Глэд говорил главным образом о своей работе над переводом "Колымских рассказов".
Глэд (говорит по-русски, практически без акцента): Тема Колымы - чрезвычайно важная, там погибло, по нашим подсчетам, три миллиона человек. Но я перевел не только потому, я перевел потому, что считаю Шаламова выдающимся русским писателем.
Бургов: Джон Глэд рассказал, что Шаламов был освобожден лишь после смерти Сталина. Рассказы Шаламова о колымских лагерях сначала ходили в самиздате, а потом попали и на Запад, где впервые были напечатаны в зарубежных русскоязычных журналах. Как сказал Джон Глэд, КГБ, угрожая писателю новым арестом, потребовало от Шаламова публично отречься от созданного им, и Шаламов подчинился. Но главное для него было не то, что он написал о своих рассказах, а сами рассказы.
Глэд: Он, конечно, знал о том, что его рассказы печатаются на Западе, он был, так сказать, недоволен тем, что они вначале выходили отдельными рассказами, а не одним большим сборником. То есть сперва их печатал "Новый журнал" в Нью-Йорке, на русском языке, и также его печатали в "Гранях", в Мюнхене. Но он хотел, чтобы был большой сборник, и как раз этого не было. Он был очень недоволен этим. И я, хотя я американец, я уже более двадцати лет занимаюсь русской литературой и очень переживаю за судьбы русской литературы. И я что-то хотел сделать, как-то помочь...
Бургов: Эти чувства американского профессор побудили его взяться за перевод "Колымских рассказов" Шаламова на английский язык.
Глэд: Я начал работать как переводчик совершенно случайно, я ведь в университете преподаю русскую литературу. Но я набрел на Шаламова и - зачитался. Я сделал один том, и, к моему удивлению, появились всякие рецензии, во всех главных газетах, не только в Америке, но и в Европе. Я когда говорю, что я такого высокого мнения о Шаламове как о писателе - это не только мое мнение. Рецензенты все были просто в восторге от его рассказов. Я это говорю не потому, что я переводил, это не мое достижение, это достижение самого Шаламова. У нас были просто восторженные рецензии, не было просто хороших, все были восторженные, причем не в каких-то маленьких периферийных журналах, это были рецензии в лондонской Таймс, в Нью-Йорк таймс, в Чикаго трибюн, и рецензентам были очень видные публицисты и писатели сами. Энтони Берджесс, известный английский писатель, восторгался Шаламовым. Гаррисон Солсбери, известный журналист, писатель, написал, что рассказы Шаламова - это горсть алмазов. И так далее и так далее. А Шаламов есть просто великий писатель и он совершенно другой, чем Солженицын. Кто читал Солженицына и думает, что он все это знает, неправ. Может быть, он знает тему, но он такого произведения еще не читал. И когда я понял, что этот первый том получил такой большой резонанс, я решил, что все-таки нужно сделать второй том, потому что Шаламов пишет довольно короткие рассказы, и они не должны читаться как отдельные рассказы, но как части огромной мозаики. Так что я сделал второй том, в полтора раза больше первого, и он сейчас только появился, но уже довольно много рецензий.
Бургов: Выступая в Вашингтоне, Джон Глэд на примере его работы над "Колымскими рассказами" Шаламова много внимания уделил проблемам художественного перевода.
Глэд: Проблемы перевода с русского на английский очень часто связаны с тем, что быт и жизнь совершенно другие. И понятия другие. И вот, когда переводчику попадается слово простое, часто встречающееся в Советском Союзе, которое относится к предмету или явлению, которого просто нет на Западе - что же ему делать? Давать сноску целую? Он же не может рассчитывать, что его читатель будет это понимать, скажем, "человек получил прописку". Тут нет же прописок, на Западе. Что же делать? Все бытовые слова другие, другие понятия. А гораздо легче переводить Достоевского, жившего в мире, который был гораздо ближе к нам, чем советского писателя.
Бургов: Но, как полагает профессор Глэд, проблема, которая возникает из разности советской и западной жизни, далеко не исчерпывается лингвистическими трудностями. Главное при переводе на английский написанного в Советском Союзе - в самом содержании книг.
Глэд: Если говорить о русской литературе как о давнишней традиции, как правило, она направлена на то, что болит у русского человека. И вот возникает проблема: советское общество настолько радикально отличается от западного, что те вопросы, которые волнуют советского человека, кажутся какими-то невероятными, непонятными и интересными для американца. Он не стоит в очередях, он свободно уезжает, меняет место жительства по своему усмотрению - совершенно другие проблемы и другой доступ к информации. Он живет совершенно иной жизнью. Иные идеалы, иные радости, иные источники горя. Если это правда в отношении рассказов о советской жизни, быте, то что же говорить о Шаламове. Как же американец или американская домашняя хозяйка, которая делает всякие покупки в универсаме, в январе или феврале покупает себе свежую клубнику, ананасы и бог знает, чего там нет, - как она может понять, что испытывает какой-нибудь советский зэк у Шаламова, который радуется тому, что нашел какие-то корки репы замерзшие, в снегу.
Бургов: Этой трудностью американцев понять описанное Шаламовым профессор Глэд объясняет, почему, несмотря на блестящие рецензии, было продано всего пять тысяч экземпляров "Колымских рассказов". Развивая свою мысль, профессор Глэд говорил, что не только американцам, но и советским людям, которые не были в лагере, трудно представить себе чувства и жизнь описанных Шаламовым заключенных. Более того, это нелегко даже бывшим лагерникам. Колыма была последним кругом лагерного ада, в котором оказался Шаламов, но в котором, например, Солженицыну, к счастью, не привелось быть, и после выхода "Одного дня Ивана Денисовича" Шаламов упрекнул Солженицына за неточность: "И что еще за больничный кот ходит там у вас, почему его еще до сих не зарезали и не съели?". Да и сам Шаламов в своих рассказах часто пишет о непредставимости лагерной жизни для тех, кто ее счастливо избежал. В шаламовском рассказе "Надгробное слово" заключенный говорит: "Я не хотел был сейчас возвращаться в свою семью. Там никогда меня не поймут, не смогут понять. То, что им кажется важным, я знаю, что это пустяк. То, что важно мне, то немногое, что у меня осталось, ни понять, ни почувствовать им не дано. Я принесу им новый страх, еще один страх к тысяче страхов, переполняющих их жизнь. То, что видел, человеку не надо видеть и даже не надо знать". Эти мысли шаламовского героя много раз звучат в тексте "Колымских рассказов". Но, как говорил в своем выступлении профессор Глэд, "Колымские рассказы" Шаламова учат нас, что следовать человеческой морали должно всегда и везде и что нужно это делать в первую очередь для самого себя. Остается только согласиться с этими справедливыми словами профессора Джона Глэда.