Шаламов и Евтушенко
Два документа, пунктирно связывающие двух поэтов-современников, которых, кроме противоестественного соседства на страницах журнала "Юность", кажется, ничто и не связывало.
Первый - письмо Евгения Евтушенко от 1965 года заместителю главного редактора журнала "Юность" Сергею Николаевичу Преображенскому. Евтушенко пишет из Крыма.
«Дорогой Сергей Николаевич! Я устроился в Новом Свете прямо на заводе шампанских вин. Как говорил хитрый заяц лисе: „Делай со мной все что хочешь - ешь меня, жги меня, топи меня - только не бросай меня в капусту“. Так что я, как хитрый заяц - в капусте.
<...>
Прошу Вас настоятельно все-таки последить, чтобы стихи В. Шаламова и В. Корнилова [Владимир Корнилов, поэт и прозаик, с середины семидесятых диссидент] были вставлены в один из следующих номеров. <...>».
Источник: Каталог аукциона № 34 Дома антикварной книги "В Никитском".
Второй - машинописный черновик статьи Евтушенко о Варламе Шаламове для составленной им антологии "Строфы века", датировано [1988]. Обычная тошнотворная евтушенковская хлестаковщина.
Источник: Каталог аукциона № 71 Дома антикварной книги "В Никитском".
В издании "Строфы века", М.: Полифакт. Итоги века, 1999, статья "Варлам Шаламов" значительно обширнее, что - вкупе с какой-то маразматической манерностью ("безуминка неприсутствия", "лик своей души", "внимая отнюдь неравнодушно [как говорится, sic!], "раненая, несдающаяся нравственность", "белоснежная келья" - в смысле, побеленная? или выложенная больничным кафелем? или это метафора отрешенности от мирских забот? - добавляет косноязычия, не говоря уж о фактических ошибках. Эпитет "выдающийся" вычеркнут, до "выдающегося" Шаламов, по мнению Евтушенко, все-таки не дотягивает, должно быть, подмеченная Солженицыным "безуминка" помешала.
"Сын священника. Учился на юрфаке МГУ в 1926-1929 годах. Впервые был арестован за распространение так называемого Завещания Ленина в 1929-м. Выйдя в 1932-м, был опять арестован в 1937-м и 17 лет пробыл на Колыме. Вернувшись, с 1957 года начал печатать стихи в «Юности», в «Москве». В его глазах была некая рассеянная безуминка неприсутствия. Наверно, потому что он в это время писал свои «Колымские рассказы» и даже на свободе продолжал оставаться там, на Колыме. Эти рассказы начали ходить из рук в руки на машинке года с 1966-го и вышли отдельным изданием в Лондоне в 1977 году. Шаламова заставили отречься от этого издания, и он написал нечто невразумительно-унизительное, как бы протестуя. Он умер в доме для престарелых, так и не увидев свою прозу напечатанной. (Она вышла в СССР лишь в 1987-м.) Три вершины «лагерной» литературы - это «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, «Крутой маршрут» Е. Гинзбург и «Колымские рассказы» Шаламова, но многие читатели ставят эту книгу на первое место из трех. Это великая «Колымиада», показывающая гениальное умение людей сохранить лик своей души в мире лагерного обезличивания. Шаламов стал Пименом Гулага, но злу и добру внимая отнюдь неравнодушно, и написал ад изнутри, а вовсе не из белоснежной кельи. Как поэт, Шаламов гораздо литературнее, но и в его стихах чувствуются раненая, несдающаяся нравственность, крепкое перо профессионала, за колючей проволокой лишенного возможности заниматься литературой как профессией. Образ боярыни Морозовой, как символ права на собственную веру, встречается у многих авторов нашей антологии. «Дни твои, наверно, прогорели и тобой, наверно, неосознаны. Помнишь - в Третьяковской галерее Суриков - боярыня Морозова» (II. Глазков). В ее глазах была та же рассеянная безуминка, как в глазах Шаламова".
Первый - письмо Евгения Евтушенко от 1965 года заместителю главного редактора журнала "Юность" Сергею Николаевичу Преображенскому. Евтушенко пишет из Крыма.
«Дорогой Сергей Николаевич! Я устроился в Новом Свете прямо на заводе шампанских вин. Как говорил хитрый заяц лисе: „Делай со мной все что хочешь - ешь меня, жги меня, топи меня - только не бросай меня в капусту“. Так что я, как хитрый заяц - в капусте.
<...>
Прошу Вас настоятельно все-таки последить, чтобы стихи В. Шаламова и В. Корнилова [Владимир Корнилов, поэт и прозаик, с середины семидесятых диссидент] были вставлены в один из следующих номеров. <...>».
Источник: Каталог аукциона № 34 Дома антикварной книги "В Никитском".
Второй - машинописный черновик статьи Евтушенко о Варламе Шаламове для составленной им антологии "Строфы века", датировано [1988]. Обычная тошнотворная евтушенковская хлестаковщина.
Источник: Каталог аукциона № 71 Дома антикварной книги "В Никитском".
В издании "Строфы века", М.: Полифакт. Итоги века, 1999, статья "Варлам Шаламов" значительно обширнее, что - вкупе с какой-то маразматической манерностью ("безуминка неприсутствия", "лик своей души", "внимая отнюдь неравнодушно [как говорится, sic!], "раненая, несдающаяся нравственность", "белоснежная келья" - в смысле, побеленная? или выложенная больничным кафелем? или это метафора отрешенности от мирских забот? - добавляет косноязычия, не говоря уж о фактических ошибках. Эпитет "выдающийся" вычеркнут, до "выдающегося" Шаламов, по мнению Евтушенко, все-таки не дотягивает, должно быть, подмеченная Солженицыным "безуминка" помешала.
"Сын священника. Учился на юрфаке МГУ в 1926-1929 годах. Впервые был арестован за распространение так называемого Завещания Ленина в 1929-м. Выйдя в 1932-м, был опять арестован в 1937-м и 17 лет пробыл на Колыме. Вернувшись, с 1957 года начал печатать стихи в «Юности», в «Москве». В его глазах была некая рассеянная безуминка неприсутствия. Наверно, потому что он в это время писал свои «Колымские рассказы» и даже на свободе продолжал оставаться там, на Колыме. Эти рассказы начали ходить из рук в руки на машинке года с 1966-го и вышли отдельным изданием в Лондоне в 1977 году. Шаламова заставили отречься от этого издания, и он написал нечто невразумительно-унизительное, как бы протестуя. Он умер в доме для престарелых, так и не увидев свою прозу напечатанной. (Она вышла в СССР лишь в 1987-м.) Три вершины «лагерной» литературы - это «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, «Крутой маршрут» Е. Гинзбург и «Колымские рассказы» Шаламова, но многие читатели ставят эту книгу на первое место из трех. Это великая «Колымиада», показывающая гениальное умение людей сохранить лик своей души в мире лагерного обезличивания. Шаламов стал Пименом Гулага, но злу и добру внимая отнюдь неравнодушно, и написал ад изнутри, а вовсе не из белоснежной кельи. Как поэт, Шаламов гораздо литературнее, но и в его стихах чувствуются раненая, несдающаяся нравственность, крепкое перо профессионала, за колючей проволокой лишенного возможности заниматься литературой как профессией. Образ боярыни Морозовой, как символ права на собственную веру, встречается у многих авторов нашей антологии. «Дни твои, наверно, прогорели и тобой, наверно, неосознаны. Помнишь - в Третьяковской галерее Суриков - боярыня Морозова» (II. Глазков). В ее глазах была та же рассеянная безуминка, как в глазах Шаламова".