Что думали о самиздате в последние годы СССР
Из предисловия литературного критика Ксении Мяло к сборнику "По страницам самиздата" - М.: Мол. гвардия, 1990. - 300[4] с. - (Свободная трибуна). Сборник вышел в 1990 году, но подписан к печати в октябре 1989-го, так что отражает представления о самиздате поздней советской гуманитарной интеллигенции консервативного толка (в диссидентском движении представленного, например, писателем Леонидом Бородиным, как и Шаламов, лауреатом Премии Свободы французского ПЕН-Клуба), которая в атмосфере всепроникающей лжи совмещала его чтение со своей само собой разумеющейся ролью цензоров и стражей режима.
Введение
«Самиздат существовал всегда», - отметил Д. С. Лихачев, отвечая на вопрос «Меркурия» о роли самиздата в его жизни. Все мы еще со школьной скамьи знаем о ходивших в списках по России пушкинских стихах, не говоря уже о злободневной политической публицистике. И уже в самом по себе этом понятии «в списках» - схвачен наиболее характерный внешний признак самиздатовской литературы: нечто, не отпечатанное типографским способом, даже по способу технического воспроизведения отличное от литературы «легальной». Ахматова запечатлела эту особенность самиздата в крылатом и давно ставшем хрестоматийным словце «догутенберговская эпоха».
Однако, строго говоря, еще до революции, осуществленной И. Гутенбергом в книгоиздательском деле, существовало то, что можно в известном смысле назвать самиздатом, то есть литературой, издаваемой и распространяемой какой-то группой или общностью людей независимо от господствующих политических и идеологических институтов, а зачастую и в противоборстве с ними.
Свидетельством тому - апокрифические, или отреченные, книги в христианском богословии, тайные манускрипты алхимиков, рукописная традиция русских старообрядцев, то есть нечто, отрицаемое официальной культурой и нередко находящееся с ней в отношениях непримиримого антагонизма. Сочинения этого рода имели своих поклонников и адептов, нередко довольно многочисленных и готовых идти на смертельный риск собирания и распространения подобной литературы, потому что она удовлетворяла какие-то их духовные и умственные запросы, не находившие удовлетворения в лоне официальной культуры.
Этому грандиозному, даже сумрачному и сопряженному с грозными испытаниями полюсу самиздата противостоит другой, интимно-бытовой: альбомная литература, домашние или ученические рукописные журналы, стенная печать и т. д. Иными словами - нечто, отнюдь не претендующее на соперничество или противоборство с официальной культурой, но являющееся как бы заметками на ее полях, спонтанным проявлением присущей человеку потребности в творческом самовыражении. Это как бы воздух культуры, та почва, на которой вырастают шедевры: в альбомы писали Пушкин и Лермонтов, с мадригалов, посвященных графине Люкот, начинал свое поэтическое творчество юный Виктор Гюго, а лицейские рукописные журналы давно стали легендой.
В сущности, можно сказать, что самиздат является вечным спутником человечества с тех пор, как оно создало письменность. И все же...
Когда это слово впервые прозвучало в нашей стране в начале 60־х годов, много смеха вызвало у нас, «в кругах», непосредственно причастных к рождению детища, известие, что кое-где на Западе оно сначала было принято просто-напросто за название какого-то нового, не вполне легального издательства. Ошибка была понятна: самиздату - такому, каким он явился тогда на свет, - аналогов в истории не было. Это явление исключительное, исполнившее какую-то огромную социальную и культурную функцию и в этой своей уникальности завершившееся с наступлением эпохи гласности.
«Долгие годы неявно существовала целая область жизни. И вот теперь мы впервые получили возможность говорить о ней вслух: - резюмирует эпоху Е. Зелинская и продолжает: - Долгие десятилетия самиздат был основой, средством и символом сопротивления сталинизму, как любому виду насилия над человеческой жизнью».
Действительно, для людей, оказавшихся в 60-70-е годы в сфере распространения и влияния самиздата, он стал целой полосой в жизни.
Действительно, рождение самиздата совпало, а точнее же, явилось следствием того резкого и внезапного свертывания в 1964-1965 годах информации, касающейся сферы нашей жизни и истории, завесу над которой едва только успели приподнять «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор».
А потому он сразу же и мощно начал с суровой монотемы, и в основание его лежали «Крутой маршрут» Е. Гинзбург, «Раковый корпус» и «В круге первом» А. И. Солженицына. Затем последовали рассказы В. Шаламова, «Великий террор» Р. Конквеста, «Слепящая тьма» А. Кёстлера, «Воспоминания» Н. Я. Мандельштам, письма В. Г. Короленко к А. В. Луначарскому и многое другое, что современному молодому читателю или тем, кто в свое время оказался за пределами влияния самиздата, сейчас известно по публикациям в толстых журналах. А затем родилась «Хроника текущих событий» - эта летопись зарождающегося диссидентства, и сегодня остающаяся на Западе олицетворением самиздата как такового, воспринимаемого прежде всего как явление политическое и, еще точнее, «диссидентски» политическое.
Однако, сколь бы резко невыраженным ни было политическое лицо самиздата, нельзя, если стремиться к всесторонней оценке его роли в нашей общественной жизни, забывать и о другом. О том, что еще тогда, когда лагерная тема оставалась ведущей, когда регулярно издавалась «Хроника» и бурно развивались связанные с ней политические процессы, диапазон самиздата постоянно и все более заметно расширялся. Именно в самиздатовских публикациях многими впервые были прочитаны «Доктор Живаго» Пастернака, «Реквием» Ахматовой, стихи Гумилева и Мандельштама, проза Зощенко и Булгакова. И еще: Хуан де ля Крус и Мейстер Экхарт, Фрейд и Судзуки, не говоря уже о совершенно «запретной» русской философии начала века - Бердяев, Флоренский, Сергей Булгаков.
А потом все полноводнее начал становиться вначале совсем скудный ручеек литературы собственно богословской. Оригинальный штрих в общую картину вносил музыкальный самиздат - распространяемые в рукописных копиях произведения западного и советского авангарда.
Об этой стороне самиздата 60-70-х годов забывать непозволительно, потому что именно в нем бился нитевидный, готовый прерваться пульс разорванной на части, истекающей кровью культурной традиции. Он вынес огромную нагрузку собирания частей расчлененного целого, сыграл роль той «мертвой воды», которой в сказках сращивают изрубленное тело героя прежде, нежели окропить его живою водой.
Об этой его собственно культурной роли особенно уместно вспомнить в монотеме самиздата, бурно выплеснувшегося на страницы текущей периодики и временами уже пересекающего зыбкую грань, отделяющую актуальное от конъюнктурного. Естественно, сводясь только к этой теме, самиздат мог бы исчезнуть, достойно исполнив свое историческое предназначение.
Невелики, особенно после съезда, и его шансы выжить, форсируя до крика политическую публицистику. Конкурировать же с «улицей» в этом плане сейчас просто невозможно.
Однако самиздат явно не собирается сдавать позиций, число изданий непрерывно растет, и, чтобы ориентироваться в них, уже приходится пользоваться справочником-путеводителем». И вот, погружаясь в мир самиздата конца 80-х годов, сразу же схватываешь его наиболее характерное отличие от самиздата конца 60־х. Тот родился, если говорить о литературных аналогиях, как повествование о «Сошествии во ад», сочетая на иных страницах лирическое, интимное с пламенно-обличительным, заставляющим вспомнить «Житие» протопопа Аввакума. Этот, отнюдь не приводя на ум сравнений подобного масштаба, явно зато начинает тяготеть к существованию в качестве прессы, рождая, быть может, зачатки будущих независимых изданий.
<Дальше о содержании сборника>
Поиск явно идет в каком-то другом направлении, в ином поле, так что налицо скорее новый разрыв с русской дореволюционной культурой, нежели ожидавшееся воскрешение ее из мертвых. Впрочем, можно говорить о явном интонационном сходстве с иными явлениями «серебряного века», с поэзией Д. Хармса и футуристов, с разрушительными выпадами предреволюционного и послереволюционного авангарда, а то и Пролеткульта.
Но коль скоро это так, то самиздат поистине совершил некое парадоксальное, фантастическое перемещение из одного измерения в другое. В этом новом измерении исступленную аввакумовскую правдивость сменяет скользящая игра со всем и в ничто, исповедь души, прошедшей по кругам ГУЛАГа, - «Танец под названием Кулак». Радикальный же антисталинизм неожиданно приводит к тем духовным истокам, которые - Если только уклончиво не сводить суть явления исключительно к личности Сталина - питали самое идею диктатуры и беспощадного насилия над жизнью, над «почвой» и «традицией» как олицетворением «контрреволюции». Неужели мы опять оказались перед извечным нашим искушением - обновления через перелом хребта?
Впрочем, не желая навязывать читателям ни своих вкусов, ни своих оценок, мы просто предлагаем их вниманию это «собранье пестрых глав». Надеемся, что такое знакомство с первой антологией самиздатовской периодики позволит общественности хотя бы отчасти сориентироваться в море «неформальных» мнений, позиций, суждений, равно как и вступить во внутренний диалог с теми из них, которые еще не получили распространения по каналам официальной гласности.
Введение
«Самиздат существовал всегда», - отметил Д. С. Лихачев, отвечая на вопрос «Меркурия» о роли самиздата в его жизни. Все мы еще со школьной скамьи знаем о ходивших в списках по России пушкинских стихах, не говоря уже о злободневной политической публицистике. И уже в самом по себе этом понятии «в списках» - схвачен наиболее характерный внешний признак самиздатовской литературы: нечто, не отпечатанное типографским способом, даже по способу технического воспроизведения отличное от литературы «легальной». Ахматова запечатлела эту особенность самиздата в крылатом и давно ставшем хрестоматийным словце «догутенберговская эпоха».
Однако, строго говоря, еще до революции, осуществленной И. Гутенбергом в книгоиздательском деле, существовало то, что можно в известном смысле назвать самиздатом, то есть литературой, издаваемой и распространяемой какой-то группой или общностью людей независимо от господствующих политических и идеологических институтов, а зачастую и в противоборстве с ними.
Свидетельством тому - апокрифические, или отреченные, книги в христианском богословии, тайные манускрипты алхимиков, рукописная традиция русских старообрядцев, то есть нечто, отрицаемое официальной культурой и нередко находящееся с ней в отношениях непримиримого антагонизма. Сочинения этого рода имели своих поклонников и адептов, нередко довольно многочисленных и готовых идти на смертельный риск собирания и распространения подобной литературы, потому что она удовлетворяла какие-то их духовные и умственные запросы, не находившие удовлетворения в лоне официальной культуры.
Этому грандиозному, даже сумрачному и сопряженному с грозными испытаниями полюсу самиздата противостоит другой, интимно-бытовой: альбомная литература, домашние или ученические рукописные журналы, стенная печать и т. д. Иными словами - нечто, отнюдь не претендующее на соперничество или противоборство с официальной культурой, но являющееся как бы заметками на ее полях, спонтанным проявлением присущей человеку потребности в творческом самовыражении. Это как бы воздух культуры, та почва, на которой вырастают шедевры: в альбомы писали Пушкин и Лермонтов, с мадригалов, посвященных графине Люкот, начинал свое поэтическое творчество юный Виктор Гюго, а лицейские рукописные журналы давно стали легендой.
В сущности, можно сказать, что самиздат является вечным спутником человечества с тех пор, как оно создало письменность. И все же...
Когда это слово впервые прозвучало в нашей стране в начале 60־х годов, много смеха вызвало у нас, «в кругах», непосредственно причастных к рождению детища, известие, что кое-где на Западе оно сначала было принято просто-напросто за название какого-то нового, не вполне легального издательства. Ошибка была понятна: самиздату - такому, каким он явился тогда на свет, - аналогов в истории не было. Это явление исключительное, исполнившее какую-то огромную социальную и культурную функцию и в этой своей уникальности завершившееся с наступлением эпохи гласности.
«Долгие годы неявно существовала целая область жизни. И вот теперь мы впервые получили возможность говорить о ней вслух: - резюмирует эпоху Е. Зелинская и продолжает: - Долгие десятилетия самиздат был основой, средством и символом сопротивления сталинизму, как любому виду насилия над человеческой жизнью».
Действительно, для людей, оказавшихся в 60-70-е годы в сфере распространения и влияния самиздата, он стал целой полосой в жизни.
Действительно, рождение самиздата совпало, а точнее же, явилось следствием того резкого и внезапного свертывания в 1964-1965 годах информации, касающейся сферы нашей жизни и истории, завесу над которой едва только успели приподнять «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор».
А потому он сразу же и мощно начал с суровой монотемы, и в основание его лежали «Крутой маршрут» Е. Гинзбург, «Раковый корпус» и «В круге первом» А. И. Солженицына. Затем последовали рассказы В. Шаламова, «Великий террор» Р. Конквеста, «Слепящая тьма» А. Кёстлера, «Воспоминания» Н. Я. Мандельштам, письма В. Г. Короленко к А. В. Луначарскому и многое другое, что современному молодому читателю или тем, кто в свое время оказался за пределами влияния самиздата, сейчас известно по публикациям в толстых журналах. А затем родилась «Хроника текущих событий» - эта летопись зарождающегося диссидентства, и сегодня остающаяся на Западе олицетворением самиздата как такового, воспринимаемого прежде всего как явление политическое и, еще точнее, «диссидентски» политическое.
Однако, сколь бы резко невыраженным ни было политическое лицо самиздата, нельзя, если стремиться к всесторонней оценке его роли в нашей общественной жизни, забывать и о другом. О том, что еще тогда, когда лагерная тема оставалась ведущей, когда регулярно издавалась «Хроника» и бурно развивались связанные с ней политические процессы, диапазон самиздата постоянно и все более заметно расширялся. Именно в самиздатовских публикациях многими впервые были прочитаны «Доктор Живаго» Пастернака, «Реквием» Ахматовой, стихи Гумилева и Мандельштама, проза Зощенко и Булгакова. И еще: Хуан де ля Крус и Мейстер Экхарт, Фрейд и Судзуки, не говоря уже о совершенно «запретной» русской философии начала века - Бердяев, Флоренский, Сергей Булгаков.
А потом все полноводнее начал становиться вначале совсем скудный ручеек литературы собственно богословской. Оригинальный штрих в общую картину вносил музыкальный самиздат - распространяемые в рукописных копиях произведения западного и советского авангарда.
Об этой стороне самиздата 60-70-х годов забывать непозволительно, потому что именно в нем бился нитевидный, готовый прерваться пульс разорванной на части, истекающей кровью культурной традиции. Он вынес огромную нагрузку собирания частей расчлененного целого, сыграл роль той «мертвой воды», которой в сказках сращивают изрубленное тело героя прежде, нежели окропить его живою водой.
Об этой его собственно культурной роли особенно уместно вспомнить в монотеме самиздата, бурно выплеснувшегося на страницы текущей периодики и временами уже пересекающего зыбкую грань, отделяющую актуальное от конъюнктурного. Естественно, сводясь только к этой теме, самиздат мог бы исчезнуть, достойно исполнив свое историческое предназначение.
Невелики, особенно после съезда, и его шансы выжить, форсируя до крика политическую публицистику. Конкурировать же с «улицей» в этом плане сейчас просто невозможно.
Однако самиздат явно не собирается сдавать позиций, число изданий непрерывно растет, и, чтобы ориентироваться в них, уже приходится пользоваться справочником-путеводителем». И вот, погружаясь в мир самиздата конца 80-х годов, сразу же схватываешь его наиболее характерное отличие от самиздата конца 60־х. Тот родился, если говорить о литературных аналогиях, как повествование о «Сошествии во ад», сочетая на иных страницах лирическое, интимное с пламенно-обличительным, заставляющим вспомнить «Житие» протопопа Аввакума. Этот, отнюдь не приводя на ум сравнений подобного масштаба, явно зато начинает тяготеть к существованию в качестве прессы, рождая, быть может, зачатки будущих независимых изданий.
<Дальше о содержании сборника>
Поиск явно идет в каком-то другом направлении, в ином поле, так что налицо скорее новый разрыв с русской дореволюционной культурой, нежели ожидавшееся воскрешение ее из мертвых. Впрочем, можно говорить о явном интонационном сходстве с иными явлениями «серебряного века», с поэзией Д. Хармса и футуристов, с разрушительными выпадами предреволюционного и послереволюционного авангарда, а то и Пролеткульта.
Но коль скоро это так, то самиздат поистине совершил некое парадоксальное, фантастическое перемещение из одного измерения в другое. В этом новом измерении исступленную аввакумовскую правдивость сменяет скользящая игра со всем и в ничто, исповедь души, прошедшей по кругам ГУЛАГа, - «Танец под названием Кулак». Радикальный же антисталинизм неожиданно приводит к тем духовным истокам, которые - Если только уклончиво не сводить суть явления исключительно к личности Сталина - питали самое идею диктатуры и беспощадного насилия над жизнью, над «почвой» и «традицией» как олицетворением «контрреволюции». Неужели мы опять оказались перед извечным нашим искушением - обновления через перелом хребта?
Впрочем, не желая навязывать читателям ни своих вкусов, ни своих оценок, мы просто предлагаем их вниманию это «собранье пестрых глав». Надеемся, что такое знакомство с первой антологией самиздатовской периодики позволит общественности хотя бы отчасти сориентироваться в море «неформальных» мнений, позиций, суждений, равно как и вступить во внутренний диалог с теми из них, которые еще не получили распространения по каналам официальной гласности.