Солагерник Шаламова по Вишере Павел Георгиевич Алежко-Ожевский
Кому интересно, может прочесть статью по ссылку, я перескажу основное.
В 2003 году в чувашском электронном "Журнале литературной критики и словесности" была опубликована статья "Свидание с отцовской Вишерой" Юрия Алежко-Ожевского, отец которого отбывал лагерный срок в Вишлаге одновременно с Шаламовым, на рубеже двадцатых-тридцатых годов. Юрий Павлович приводит отрывки из шаламовской "Вишеры" - Шаламова он по ошибке называет священником, путая его, очевидно, с православным священником Тихоном Николаевичем - и из дневника отца того времени.
Павел Георгиевич Алежко-Ожевский был арестован в 1928 году возрасте 24 лет и осужден тройкой ОПТУ (ОГПУ) как секретарь ВСОБ - Всесоюзной организации баптистов. На Вишере он назвался украинским националистом - в то время это было меньшее преступление, чем "религиозник", и старался не афишировать свою "старорежимную" двойную фамилию. Получил он, по-видимому, как и Шаламов, три года, отбыл несколько больше. В картотеке репрессированных пермского Мемориала есть и его фамилия, но даты ареста и пребывания под стражей другие: 18 июня 1931 - 26 декабря 1931, дело прекращено (вероятно, решили, что отбытых под следствием полгода достаточно), реабилитирован в 2004 году, - речь очевидным образом идет о втором аресте, произведенном по месту проживания в Чердынском районе Уральской области, тогда как первый раз Алежко-Ожевский был арестован в Киеве, где у него осталась беременная жена. Экономист по образованию, в лагере он занимался регистрацией проходящих через Вишеру этапов и другой "канцелярщиной" и помогал медикам в санчасти.
Слева направо: Павел Алешко-Ожевский, Федор Маржанов, Павел Прокофьев. Вишера, 1929. (Фото из домашнего архива Ю.П. Алешко-Ожевского). Маржанов тоже упоминается у Шаламова, в довольно неприглядном для автора контексте.
Ниже отрывок из шаламовской "Вишеры" и запись из дневника Алежко-Ожевского.
Шаламов:
"В отделе труда была задняя комната - «картотека», где работало несколько украинцев под началом Алешки Ожевского. Это уже была фигура, известная мне по процессу украинских националистов.
Ожевский и его помощники с шумной и чуждой им компанией нарядчиков не общались вовсе. Делопроизводителем отдела труда, сидевшим вместе с нами, был старик Маржанов Федор Иванович, кажется, десятилетник.
Это был живой старик, который вечно вмешивался со своими замечаниями, не оставляя ни одного нарядчика в покое.
Его провокационные разговоры вывели меня из терпения, и в споре с ним я сказал:
- Вы, Федор Иванович, наверняка, в царской полиции служили.
Боже мой, что было. Маржанов стучал кулаком по столу, бросал бумаги на пол, кричал:
- Мальчишка! Дворянин не мог служить в полиции!
На шум вышел из своей комнаты Глухарев (он жил за картотекой в кабинке), но, узнав, в чем дело, рассмеялся.
После этого случая я был оставлен в покое Маржановым - перестал для него существовать. (Маржанов был камергером императорского двора - прим. мое - Ю.А-О.)".
Алежко-Ожевский, 24.11.1929:
"Трещит на дворе мороз. Уже перевалил за -15°. Только позавчера стала река и 19-го уложился как следует снег. Говорят, что в этом году зима очень поздно установилась, а посему следует ожидать суровой и продолжительной.
Итак, запахло Севером. Снова группа «быстроиспеченных» друзей получила П.П, по Сев. краю, т.е. едет в г. Архангельск, а оттуда - куда укажут. Может быть так, как и Дмитрий Максимович Кучерявых, приедут в Архангельск и уедут в Усть-Сысольск.
Что-то ничего не слышно про наших «белорусов». Благополучно ли доехали и что их ожидало в Минске? Да, славные братишки - радостные, бодрые, и, главное, всецело уповающие на Господа. Борис Чеберук, Аксючиц Фома, Поляков, Юржиц и Дрозд.
Написал мне пару стишков мой тезка, Павел Александрович Прокофьев. Ему только недавно перевалило 40 лет, а ведь он уже старикашка. Маленького роста, очень щупленький, ощетинившееся, небритое, седое, морщинистое лицо и гладкая, как шелк, голова. Бывший артист, поэт. По профессии хороший бухгалтер и банковский работник. За свои стихи получил 3 года и полностью отсидел их в лагере, а теперь еще 3 получил для странствования по Сев. краю и по назначению П.П. Архангельска. Хороший он человек и не раз «отводил свою душу» со мною. Дай Бог ему счастья и открытия духовных очей.
Странно бывает видеть людей развитых, способных к восприятию многих житейских истин и познаний и в то же время не могущих уразуметь, что счастье жизни скрывается не во внешней форме жизни, а в ее содержании, не во внешнем довольстве, избытке, благополучии, а в спокойствии и мире душевном.
Ударялся он и в философию, интересовался спиритизмом, вызывал и сам духов (и говорит о них серьезно), а вот - позаботиться о своем духе, осчастливить себя откровением и познанием Бога на всю жизнь, осмыслить этим все свое бытие - это кажется ему непостижимым, недоступным и даже - невозможным. Да и не стремится он к сему. Пока что интересы тела и плоти у него превалируют над всем остальным…
Павел Георгиевич Алешко-Ожевский. Вишера, 1929. (Фото из домашнего архива Ю.П. Алешко-Ожевского)
Да, тюрьма, заключение, ссылка - это величайшие школы в жизни человечества. Даже и эти ужаснейшие изобретения духа тьмы и зла и лишение человека воли могут при умелом самоанализе принести нам огромную пользу и мрачное, тяжелое, бесцельное - превратить в имеющее смысл и значение. Вот почему я не ставлю перед собой вопрос «за что и почему» я в Лагере. Трудно на эти вопросы найти ответы. Я этого не знаю и уверен, что мои «судьи» не ведали, что творили. Я говорю себе: «Для чего я здесь?» Каков смысл моего пребывания тут и какова цель была у Всевышнего, допустившего мне такое испытание? Я начинаю замечать, что всякий раз, когда мысль о самоанализе посещает меня и в душе созревает потребность в сем и выносится решение «взяться» за себя, мне обязательно что-то мешает и не дает ни времени, ни места, ни возможности заняться сим. Так и ныне. Мысль созрела. Почва готова, но… снова будет дней 10 кошмарной кропотливой работы над заявками, сметами, калькуляциями, промфинпланами и пр… И я нахожу удовлетворяющий мою душу ответ, много ответов на этот вопрос, многие из них будут открыты мной в течение дальнейшего своего заключения. Неисповедимы и совершенны пути Всевышнего. О, Боже! Даруй мне познание их!"
В 2003 году в чувашском электронном "Журнале литературной критики и словесности" была опубликована статья "Свидание с отцовской Вишерой" Юрия Алежко-Ожевского, отец которого отбывал лагерный срок в Вишлаге одновременно с Шаламовым, на рубеже двадцатых-тридцатых годов. Юрий Павлович приводит отрывки из шаламовской "Вишеры" - Шаламова он по ошибке называет священником, путая его, очевидно, с православным священником Тихоном Николаевичем - и из дневника отца того времени.
Павел Георгиевич Алежко-Ожевский был арестован в 1928 году возрасте 24 лет и осужден тройкой ОПТУ (ОГПУ) как секретарь ВСОБ - Всесоюзной организации баптистов. На Вишере он назвался украинским националистом - в то время это было меньшее преступление, чем "религиозник", и старался не афишировать свою "старорежимную" двойную фамилию. Получил он, по-видимому, как и Шаламов, три года, отбыл несколько больше. В картотеке репрессированных пермского Мемориала есть и его фамилия, но даты ареста и пребывания под стражей другие: 18 июня 1931 - 26 декабря 1931, дело прекращено (вероятно, решили, что отбытых под следствием полгода достаточно), реабилитирован в 2004 году, - речь очевидным образом идет о втором аресте, произведенном по месту проживания в Чердынском районе Уральской области, тогда как первый раз Алежко-Ожевский был арестован в Киеве, где у него осталась беременная жена. Экономист по образованию, в лагере он занимался регистрацией проходящих через Вишеру этапов и другой "канцелярщиной" и помогал медикам в санчасти.
Слева направо: Павел Алешко-Ожевский, Федор Маржанов, Павел Прокофьев. Вишера, 1929. (Фото из домашнего архива Ю.П. Алешко-Ожевского). Маржанов тоже упоминается у Шаламова, в довольно неприглядном для автора контексте.
Ниже отрывок из шаламовской "Вишеры" и запись из дневника Алежко-Ожевского.
Шаламов:
"В отделе труда была задняя комната - «картотека», где работало несколько украинцев под началом Алешки Ожевского. Это уже была фигура, известная мне по процессу украинских националистов.
Ожевский и его помощники с шумной и чуждой им компанией нарядчиков не общались вовсе. Делопроизводителем отдела труда, сидевшим вместе с нами, был старик Маржанов Федор Иванович, кажется, десятилетник.
Это был живой старик, который вечно вмешивался со своими замечаниями, не оставляя ни одного нарядчика в покое.
Его провокационные разговоры вывели меня из терпения, и в споре с ним я сказал:
- Вы, Федор Иванович, наверняка, в царской полиции служили.
Боже мой, что было. Маржанов стучал кулаком по столу, бросал бумаги на пол, кричал:
- Мальчишка! Дворянин не мог служить в полиции!
На шум вышел из своей комнаты Глухарев (он жил за картотекой в кабинке), но, узнав, в чем дело, рассмеялся.
После этого случая я был оставлен в покое Маржановым - перестал для него существовать. (Маржанов был камергером императорского двора - прим. мое - Ю.А-О.)".
Алежко-Ожевский, 24.11.1929:
"Трещит на дворе мороз. Уже перевалил за -15°. Только позавчера стала река и 19-го уложился как следует снег. Говорят, что в этом году зима очень поздно установилась, а посему следует ожидать суровой и продолжительной.
Итак, запахло Севером. Снова группа «быстроиспеченных» друзей получила П.П, по Сев. краю, т.е. едет в г. Архангельск, а оттуда - куда укажут. Может быть так, как и Дмитрий Максимович Кучерявых, приедут в Архангельск и уедут в Усть-Сысольск.
Что-то ничего не слышно про наших «белорусов». Благополучно ли доехали и что их ожидало в Минске? Да, славные братишки - радостные, бодрые, и, главное, всецело уповающие на Господа. Борис Чеберук, Аксючиц Фома, Поляков, Юржиц и Дрозд.
Написал мне пару стишков мой тезка, Павел Александрович Прокофьев. Ему только недавно перевалило 40 лет, а ведь он уже старикашка. Маленького роста, очень щупленький, ощетинившееся, небритое, седое, морщинистое лицо и гладкая, как шелк, голова. Бывший артист, поэт. По профессии хороший бухгалтер и банковский работник. За свои стихи получил 3 года и полностью отсидел их в лагере, а теперь еще 3 получил для странствования по Сев. краю и по назначению П.П. Архангельска. Хороший он человек и не раз «отводил свою душу» со мною. Дай Бог ему счастья и открытия духовных очей.
Странно бывает видеть людей развитых, способных к восприятию многих житейских истин и познаний и в то же время не могущих уразуметь, что счастье жизни скрывается не во внешней форме жизни, а в ее содержании, не во внешнем довольстве, избытке, благополучии, а в спокойствии и мире душевном.
Ударялся он и в философию, интересовался спиритизмом, вызывал и сам духов (и говорит о них серьезно), а вот - позаботиться о своем духе, осчастливить себя откровением и познанием Бога на всю жизнь, осмыслить этим все свое бытие - это кажется ему непостижимым, недоступным и даже - невозможным. Да и не стремится он к сему. Пока что интересы тела и плоти у него превалируют над всем остальным…
Павел Георгиевич Алешко-Ожевский. Вишера, 1929. (Фото из домашнего архива Ю.П. Алешко-Ожевского)
Да, тюрьма, заключение, ссылка - это величайшие школы в жизни человечества. Даже и эти ужаснейшие изобретения духа тьмы и зла и лишение человека воли могут при умелом самоанализе принести нам огромную пользу и мрачное, тяжелое, бесцельное - превратить в имеющее смысл и значение. Вот почему я не ставлю перед собой вопрос «за что и почему» я в Лагере. Трудно на эти вопросы найти ответы. Я этого не знаю и уверен, что мои «судьи» не ведали, что творили. Я говорю себе: «Для чего я здесь?» Каков смысл моего пребывания тут и какова цель была у Всевышнего, допустившего мне такое испытание? Я начинаю замечать, что всякий раз, когда мысль о самоанализе посещает меня и в душе созревает потребность в сем и выносится решение «взяться» за себя, мне обязательно что-то мешает и не дает ни времени, ни места, ни возможности заняться сим. Так и ныне. Мысль созрела. Почва готова, но… снова будет дней 10 кошмарной кропотливой работы над заявками, сметами, калькуляциями, промфинпланами и пр… И я нахожу удовлетворяющий мою душу ответ, много ответов на этот вопрос, многие из них будут открыты мной в течение дальнейшего своего заключения. Неисповедимы и совершенны пути Всевышнего. О, Боже! Даруй мне познание их!"