Анастасия Каменская. "Шерри-бренди" Шаламова и "Клеймо" Герлинга-Грудзинского (окончание)
(начало здесь)
Варлам Шаламов называет своего героя «поэт». Персонаж «Клейма» именуется не просто писателем, но «Великим писателем». На взгляд малоискушённого читателя, эпитет «великий» выглядит как несколько неуклюжий жест восхищения, уважения, почтения со стороны архангельского страдальца Херлинга по отношению к страдальцу колымскому - Шаламову. Но что, если слово «великий» у Херлинга-Грудзинского - это не просто слово? Что, если «великий» - это цитата? Шаламова и Херлинга связывала не только тяжёлая судьба зека советских лагерей - литературные вкусы двух писателей в некоторых аспектах также были весьма схожи. Особенно во всём том, что касалось фигуры Фёдора Достоевского. Достоевский завораживал как Шаламова, так и Херлинга. Оба лагерных писателя охотно цитировали тексты Достоевского, «Записки из подполья» многократно упоминались в произведениях Шаламова, этой же книге посвящён целый раздел «Другого мира» Херлинга-Грудзинского. Понятие «великий» было любимо Достоевским: Житие Великого грешника, Легенда о Великом инквизиторе. Поэтому вполне справедливым выглядит предположение, что тяготеющий к интертекстуальности, но весьма деликатно и ненавязчиво употребляющий интертекст Херлинг, включая в свой рассказ слово «великий», тем самым отдаёт должное сразу двум русским писателям, которых он считал действительно великими - Варламу Шаламову и Фёдору Достоевскому .
Обратимся к заглавиям двух рассказов, в первую очередь, к заголовку «Клейма».
На каждом лице Колыма написала свои слова, оставила свой след, вырубила лишние морщины, посадила навечно пятно отморожений, несмываемое клеймо, неизгладимое тавро! - цитирует Херлинг-Грудзинский фрагмент шаламовского рассказа «Тишина». След, знак, клеймо и тавро в польском языке обозначаются одним словом piętno , которое и вынесено в заголовок рассказа Херлинга. Но цитатные корни этого заглавия разветвлены более, чем кажется с первого взгляда. Херлинг не просто берёт цитату из одного шаламовского рассказа. Понятие «клеймо» регулярно встречается в очерках, рассказах, стихотворениях и даже дневниковых записях Шаламова. Так, например, в №136 (№1-2 за 1982 г.) парижского журнала „Вестник русского христианского движения” вместе с сообщением о смерти Варлама Шаламова было опубликовано следующее стихотворение автора «Колымских рассказов»:
Но разве мёртвым холодна
Постель, и разве есть
У нас какая-то вина,
Пятнающая честь.
Любой рассказ наш - сборник бед,
Оставленный в веках,
Как зыбкий слабый чей-то след
В глухих песках.
Чтоб чей-то опыт, чей-то знак
В пути мерцал,
Мерцал в пути, как некий флаг
Средь мёртвых скал .
В этом тексте встречаются и след, и знак и вина, пятнающая честь, - всё то, что в польском языке обозначается словом piętno. Не берусь утверждать, что Густав Херлинг-Грудзинский был знаком с публикацией в „Вестнике РХД”, однако не подлежит сомнению, что сознательно или неосознанно польский писатель вынес в заглавие своего рассказа один из частотных образов творчества Шаламова.
Густав Херлинг-Грудзинский пишет иначе, чем Шаламов. Разница в типах письма этих двух писателей особенно ощутима при сопоставлении важнейших их произведений: Колымских рассказов Шаламова и Другого мира Херлинга-Грудзинского. Насыщенное образами, яркое и очень человечное повествование Херлинга, как правило, совсем не похоже на сухой, холодный и суровый текст Шаламова. Но в рассказе «Клеймо» Густав Херлинг-Грудзинский пытается подстроиться под стиль Шаламова, пусть не перенять этот стиль, но хотя бы войти в шаламовскую систему образов, тем и мотивов. В пользу такого взгляда говорит и то, что Херлинг-Грудзинский в своём рассказе использует невероятное количество чужого текста, шаламовского текста: прямые цитаты, данные в кавычках, скрытые цитаты, аллюзии, реминисценции, отсылки к текстам Шаламова и к фактам его биографии, подзаголовок «последний колымский рассказ». Вдобавок ко всему, «Клеймо» предваряется эпиграфом из Шаламова, причём в качестве эпиграфа выбраны три предложения из трёх шаламовских текстов: То, что я видел, человеку не надо видеть и даже не надо знать. Я испугался страшной силе человека - желанию и умению забывать. Мне хотелось быть одному. Я не боялся воспоминаний (соответственно из рассказов Надгробное слово 1960, Поезд 1964, Припадок 1960) .
Исследователи литературы факта (вернее, той её части, которая называется автобиографической литературой) отмечают близость этого типа литературы не только и не столько к эпосу, сколько к лирике. Автор дневника (ещё раз отметим, что «Клеймо» входит в «Дневник, написанный ночью») максимально проявляет своё я, утверждает уникальность, неповторимость своего взгляда на мир, своего типа письма, своего способа говорения о мире . Тем удивительнее стремление Херлинга встроиться в художественный мир, в систему ценностей, в язык Шаламова.
Каковы же причины мимикрии, наблюдаемой нами? Почему Херлинг пишет о Шаламове не совсем так, как он пишет на иные темы? Практически все события своей жизни, начиная с раннего детства, Варлам Шаламов превращал в рассказы и очерки. И только одно событие он просто физически не мог бы описать - собственную смерть. За него это делает Херлинг-Грудзинский. Поэтому определяющую роль для понимания текста «Клейма» играет подзаголовок - «Последний колымский рассказ». Кто писал «Колымские рассказы»? - Шаламов. Польский собрат Шаламова подхватывает знамя, которое тот выронил. Клеймо. «Последний колымский рассказ» - это как бы не рассказ Херлинга-Грудзинского, это рассказ Шаламова, который Шаламов не успел написать, потому что умер.
Необходимо заметить, что рассказ «Клеймо» - не единственный прецедент, когда Херлинг-Грудзинский после смерти коллеги по перу продолжает его дело. Всю дневниковую рубрику парижского журнала „Культура” (в рамках которой было опубликовано и «Клеймо») Херлинг унаследовал от Витольда Гомбровича, чей «Дневник» печатался в „Культуре” до самой смерти писателя в 1969 году.
Рассказ «Клеймо» принадлежит литературе во второй степени , даже к литературе в третьей степени, ведь текст Херлинга основан на тексте Шаламова, который, в свою очередь, представляет собой соединение текстов лагерного фольклора с текстами Осипа Мандельштама, Фёдора Тютчева, Поля Верлена и многих других авторов. Именно поэтому понимание текста Херлинга-Грудзинского - это, по Бахтину, «понимание как соотнесение с другими текстами и переосмысление в новом контексте (в моем, в современном, в будущем). Предвосхищаемый контекст будущего: ощущение, что я делаю новый шаг (сдвинулся с места). Этапы диалогического движения {понимания}: исходная точка - данный текст, движение назад - прошлые контексты, движение вперед - предвосхищение (и начало) будущего контекста» . Рассматриваемые в рамках данной статьи тексты становятся репликами бесконечного диалога, о котором говорит Бахтин.
Рассматривая отношения между текстами Шаламова и Херлинга-Грудзинского в таком ключе, мы неизбежно приходим к выводу, что эти отношения можно охарактеризовать как постмодернистскую игру, в которую играет, в первую очередь, Херлинг-Грудзинский, поскольку он написал свой текст позже и, следовательно, имел большее поле для постмодернистских спекуляций. Но перед нами постмодернизм, избавленный от одной из своих основополагающих черт - от иронии. Перед нами текст, который выглядит как текст постмодернизма, но таковым не является. Постмодернизм имеет дело с симулякрами. Это литература о литературе, на основе литературы, тексты, написанные поверх других текстов. Густав Херлинг-Грудзинский пишет свой текст на основе произведений Шаламова, поверх текстов русского писателя. Однако рассказ Херлинга относится не только к литературе в степени N (по определению Жерара Женетта), но и к литературе факта. А сам предмет, о котором пишет польский писатель, фактические события, легшие в основу «Клейма», слишком серьёзны и трагичны, чтобы относиться к ним с постмодернистским легкомыслием, постмодернистски пренебрежительно. Иными словами, рассказ Херлинга-Грудзинского - это именно тот случай, когда законы литературы факта оказываются сильнее законов постмодернизма.
1 Выражение литература факта в данной статье будет пониматься не в том значении, в котором оно появилось почти век назад благодаря участникам ЛЕФа, но в том его предельно широком значении, которое появилось в Европе в 30-х годах прошлого века и бытует сейчас в западном литературоведении. Подробнее об этом см. A. Hutnikiewicz, Od czystej formy do literatury faktu. Główne teorie i programy literackie XX stulecia, Warszawa 1974. A. Wat, Literatura faktu, „Wiadomości literackie” 35/1929, s.1.
2 Н. Я. Мандельштам, Воспоминания [Электронный ресурс].
3 G. Herling-Grudziński, Piętno. Ostatnie opowiadanie kołymskie, „Kultura”, 6/1982, s. 37-41.
4 О. Р. Минуллин, Интертекстуальный анализ рассказа „Шерри-бренди”: Шаламов - Мандельштам - Тютчев - Верлен, „Філологічні студії”, 8/2012. с. 223-242.
5 Нельзя, впрочем, сказать, что «Клеймо» было вообще обойдено вниманием исследователей. Соотнесению рассказов Шаламова и Херлинга-Грудзинского посвящены фрагменты следующих статей: A. Morawiec, Pisarze wobec totalitaryzmu, „Slavia” 2/2002, s. 133-146.Т. Сухарский, Варлам Шаламов в творчестве Густава Херлинга-Грудзинского, [в:] Специалист ХХI века: материалы III международной научно-практической конференции, Барановичи 2014, с. 125-128.
6 В. Т. Шаламов, Собр. соч. в 6 т., Москва 2013, т.1, с. 101.
7 Г. Херлинг-Грудзинский, Клеймо. Последний колымский рассказ, „Иностранная литература”, 2/1996, с. 92.
8 В. Т. Шаламов, Собр. соч., т.3, с. 189.
9 В. Т. Шаламов, Собр. соч., т.1, с. 104.
10 В. Т. Шаламов, Собр. соч., т.1, с. 105.
11 Г. Херлинг-Грудзинский, Клеймо, с. 93.
12 В. Т. Шаламов, Собр. соч., т.1, с. 101.
13 Г. Херлинг-Грудзинский, Клеймо, с. 94-95.
14 Подробнее об этом см. T. Sucharski, Dostojewski Herlinga-Grudzińskiego, Lublin 2002.
15 Г. Херлинг-Грудзинский, Клеймо, с. 95.
16 Д. Гессен, Р. Стыпула, Большой польско-русский словарь, Москва-Варшава 1980, т. 2, c. 40.
17 В. Т. Шаламов, Но разве мёртвым холодна…, „Вестник русского христианского движения”, 1-2/1982, с. 146.
18 Г. Херлинг-Грудзинский, Клеймо, с. 92.
19 В. Т. Шаламов, Собр. соч., т.1, с. 410, 649, 409.
20 K. Adamczyk, Dziennik jako wyznanie: Lechoń, Gombrowicz, Herling-Grudziński, Kraków 1994, s.14-17.
21 G. Genette, Palimpsesty. Literatura drugiego stopnia, Gdańsk 2014.
22 М. М. Бахтин, Эстетика словесного творчества, Москва 1979, с.364.
Список литературы:
1. Adamczyk K., Dziennik jako wyznanie: Lechoń, Gombrowicz, Herling-Grudziński, Kraków 1994.
2. Genette G., Palimpsesty. Literatura drugiego stopnia, Gdańsk 2014.
3. Herling-Grudziński G., Piętno. Ostatnie opowiadanie kołymskie, „Kultura”, 6/1982, s. 37-41.
4. Morawiec A., Pisarze wobec totalitaryzmu, „Slavia” 2/2002, s. 133-146.
5. Hutnikiewicz A., Od czystej formy do literatury faktu. Główne teorie i programy literackie XX stulecia, Warszawa 1974.
6. Sucharski T., Dostojewski Herlinga-Grudzińskiego, Lublin 2002.
6. Wat A., Literatura faktu, „Wiadomości literackie”, 35/1929, s. 1.
7. Бахтин М. М., Эстетика словесного творчества, Москва 1979.
8. Гессен Д., Стыпула Р., Большой польско-русский словарь, Москва-Варшава 1980.
9. Мандельштам Н.Я., Воспоминания, [Электронный ресурс], Режим доступа: http://www.litlib.net/bk/48735/read/18 (дата обращения: 30.10.16).
10. Минуллин О. Р., Интертекстуальный анализ рассказа „Шерри-бренди”: Шаламов - Мандельштам - Тютчев - Верлен, „Філологічні студії”, 8/2012. с. 223-242.
11. Сухарский Т., Варлам Шаламов в творчестве Густава Херлинга-Грудзинского, [в:] Специалист ХХI века: материалы III международной научно-практической конференции, Барановичи 2014, с. 125-128.
12. Херлинг-Грудзинский Г., Клеймо. Последний колымский рассказ, „Иностранная литература”, 2/1996, с. 92-95.
13. Шаламов В. Т., Но разве мёртвым холодна…, „Вестник русского христианского движения”, 1-2/1982, с. 146.
14. Шаламов В. Т., Собр. соч. в 6 т., Москва 2013.
Каменская Анастасия Евгеньевна, Тверской государственный университет, ассистент кафедры истории и теории литературы kamienska.anastazja1988@gmail.com
Варлам Шаламов называет своего героя «поэт». Персонаж «Клейма» именуется не просто писателем, но «Великим писателем». На взгляд малоискушённого читателя, эпитет «великий» выглядит как несколько неуклюжий жест восхищения, уважения, почтения со стороны архангельского страдальца Херлинга по отношению к страдальцу колымскому - Шаламову. Но что, если слово «великий» у Херлинга-Грудзинского - это не просто слово? Что, если «великий» - это цитата? Шаламова и Херлинга связывала не только тяжёлая судьба зека советских лагерей - литературные вкусы двух писателей в некоторых аспектах также были весьма схожи. Особенно во всём том, что касалось фигуры Фёдора Достоевского. Достоевский завораживал как Шаламова, так и Херлинга. Оба лагерных писателя охотно цитировали тексты Достоевского, «Записки из подполья» многократно упоминались в произведениях Шаламова, этой же книге посвящён целый раздел «Другого мира» Херлинга-Грудзинского. Понятие «великий» было любимо Достоевским: Житие Великого грешника, Легенда о Великом инквизиторе. Поэтому вполне справедливым выглядит предположение, что тяготеющий к интертекстуальности, но весьма деликатно и ненавязчиво употребляющий интертекст Херлинг, включая в свой рассказ слово «великий», тем самым отдаёт должное сразу двум русским писателям, которых он считал действительно великими - Варламу Шаламову и Фёдору Достоевскому .
Обратимся к заглавиям двух рассказов, в первую очередь, к заголовку «Клейма».
На каждом лице Колыма написала свои слова, оставила свой след, вырубила лишние морщины, посадила навечно пятно отморожений, несмываемое клеймо, неизгладимое тавро! - цитирует Херлинг-Грудзинский фрагмент шаламовского рассказа «Тишина». След, знак, клеймо и тавро в польском языке обозначаются одним словом piętno , которое и вынесено в заголовок рассказа Херлинга. Но цитатные корни этого заглавия разветвлены более, чем кажется с первого взгляда. Херлинг не просто берёт цитату из одного шаламовского рассказа. Понятие «клеймо» регулярно встречается в очерках, рассказах, стихотворениях и даже дневниковых записях Шаламова. Так, например, в №136 (№1-2 за 1982 г.) парижского журнала „Вестник русского христианского движения” вместе с сообщением о смерти Варлама Шаламова было опубликовано следующее стихотворение автора «Колымских рассказов»:
Но разве мёртвым холодна
Постель, и разве есть
У нас какая-то вина,
Пятнающая честь.
Любой рассказ наш - сборник бед,
Оставленный в веках,
Как зыбкий слабый чей-то след
В глухих песках.
Чтоб чей-то опыт, чей-то знак
В пути мерцал,
Мерцал в пути, как некий флаг
Средь мёртвых скал .
В этом тексте встречаются и след, и знак и вина, пятнающая честь, - всё то, что в польском языке обозначается словом piętno. Не берусь утверждать, что Густав Херлинг-Грудзинский был знаком с публикацией в „Вестнике РХД”, однако не подлежит сомнению, что сознательно или неосознанно польский писатель вынес в заглавие своего рассказа один из частотных образов творчества Шаламова.
Густав Херлинг-Грудзинский пишет иначе, чем Шаламов. Разница в типах письма этих двух писателей особенно ощутима при сопоставлении важнейших их произведений: Колымских рассказов Шаламова и Другого мира Херлинга-Грудзинского. Насыщенное образами, яркое и очень человечное повествование Херлинга, как правило, совсем не похоже на сухой, холодный и суровый текст Шаламова. Но в рассказе «Клеймо» Густав Херлинг-Грудзинский пытается подстроиться под стиль Шаламова, пусть не перенять этот стиль, но хотя бы войти в шаламовскую систему образов, тем и мотивов. В пользу такого взгляда говорит и то, что Херлинг-Грудзинский в своём рассказе использует невероятное количество чужого текста, шаламовского текста: прямые цитаты, данные в кавычках, скрытые цитаты, аллюзии, реминисценции, отсылки к текстам Шаламова и к фактам его биографии, подзаголовок «последний колымский рассказ». Вдобавок ко всему, «Клеймо» предваряется эпиграфом из Шаламова, причём в качестве эпиграфа выбраны три предложения из трёх шаламовских текстов: То, что я видел, человеку не надо видеть и даже не надо знать. Я испугался страшной силе человека - желанию и умению забывать. Мне хотелось быть одному. Я не боялся воспоминаний (соответственно из рассказов Надгробное слово 1960, Поезд 1964, Припадок 1960) .
Исследователи литературы факта (вернее, той её части, которая называется автобиографической литературой) отмечают близость этого типа литературы не только и не столько к эпосу, сколько к лирике. Автор дневника (ещё раз отметим, что «Клеймо» входит в «Дневник, написанный ночью») максимально проявляет своё я, утверждает уникальность, неповторимость своего взгляда на мир, своего типа письма, своего способа говорения о мире . Тем удивительнее стремление Херлинга встроиться в художественный мир, в систему ценностей, в язык Шаламова.
Каковы же причины мимикрии, наблюдаемой нами? Почему Херлинг пишет о Шаламове не совсем так, как он пишет на иные темы? Практически все события своей жизни, начиная с раннего детства, Варлам Шаламов превращал в рассказы и очерки. И только одно событие он просто физически не мог бы описать - собственную смерть. За него это делает Херлинг-Грудзинский. Поэтому определяющую роль для понимания текста «Клейма» играет подзаголовок - «Последний колымский рассказ». Кто писал «Колымские рассказы»? - Шаламов. Польский собрат Шаламова подхватывает знамя, которое тот выронил. Клеймо. «Последний колымский рассказ» - это как бы не рассказ Херлинга-Грудзинского, это рассказ Шаламова, который Шаламов не успел написать, потому что умер.
Необходимо заметить, что рассказ «Клеймо» - не единственный прецедент, когда Херлинг-Грудзинский после смерти коллеги по перу продолжает его дело. Всю дневниковую рубрику парижского журнала „Культура” (в рамках которой было опубликовано и «Клеймо») Херлинг унаследовал от Витольда Гомбровича, чей «Дневник» печатался в „Культуре” до самой смерти писателя в 1969 году.
Рассказ «Клеймо» принадлежит литературе во второй степени , даже к литературе в третьей степени, ведь текст Херлинга основан на тексте Шаламова, который, в свою очередь, представляет собой соединение текстов лагерного фольклора с текстами Осипа Мандельштама, Фёдора Тютчева, Поля Верлена и многих других авторов. Именно поэтому понимание текста Херлинга-Грудзинского - это, по Бахтину, «понимание как соотнесение с другими текстами и переосмысление в новом контексте (в моем, в современном, в будущем). Предвосхищаемый контекст будущего: ощущение, что я делаю новый шаг (сдвинулся с места). Этапы диалогического движения {понимания}: исходная точка - данный текст, движение назад - прошлые контексты, движение вперед - предвосхищение (и начало) будущего контекста» . Рассматриваемые в рамках данной статьи тексты становятся репликами бесконечного диалога, о котором говорит Бахтин.
Рассматривая отношения между текстами Шаламова и Херлинга-Грудзинского в таком ключе, мы неизбежно приходим к выводу, что эти отношения можно охарактеризовать как постмодернистскую игру, в которую играет, в первую очередь, Херлинг-Грудзинский, поскольку он написал свой текст позже и, следовательно, имел большее поле для постмодернистских спекуляций. Но перед нами постмодернизм, избавленный от одной из своих основополагающих черт - от иронии. Перед нами текст, который выглядит как текст постмодернизма, но таковым не является. Постмодернизм имеет дело с симулякрами. Это литература о литературе, на основе литературы, тексты, написанные поверх других текстов. Густав Херлинг-Грудзинский пишет свой текст на основе произведений Шаламова, поверх текстов русского писателя. Однако рассказ Херлинга относится не только к литературе в степени N (по определению Жерара Женетта), но и к литературе факта. А сам предмет, о котором пишет польский писатель, фактические события, легшие в основу «Клейма», слишком серьёзны и трагичны, чтобы относиться к ним с постмодернистским легкомыслием, постмодернистски пренебрежительно. Иными словами, рассказ Херлинга-Грудзинского - это именно тот случай, когда законы литературы факта оказываются сильнее законов постмодернизма.
1 Выражение литература факта в данной статье будет пониматься не в том значении, в котором оно появилось почти век назад благодаря участникам ЛЕФа, но в том его предельно широком значении, которое появилось в Европе в 30-х годах прошлого века и бытует сейчас в западном литературоведении. Подробнее об этом см. A. Hutnikiewicz, Od czystej formy do literatury faktu. Główne teorie i programy literackie XX stulecia, Warszawa 1974. A. Wat, Literatura faktu, „Wiadomości literackie” 35/1929, s.1.
2 Н. Я. Мандельштам, Воспоминания [Электронный ресурс].
3 G. Herling-Grudziński, Piętno. Ostatnie opowiadanie kołymskie, „Kultura”, 6/1982, s. 37-41.
4 О. Р. Минуллин, Интертекстуальный анализ рассказа „Шерри-бренди”: Шаламов - Мандельштам - Тютчев - Верлен, „Філологічні студії”, 8/2012. с. 223-242.
5 Нельзя, впрочем, сказать, что «Клеймо» было вообще обойдено вниманием исследователей. Соотнесению рассказов Шаламова и Херлинга-Грудзинского посвящены фрагменты следующих статей: A. Morawiec, Pisarze wobec totalitaryzmu, „Slavia” 2/2002, s. 133-146.Т. Сухарский, Варлам Шаламов в творчестве Густава Херлинга-Грудзинского, [в:] Специалист ХХI века: материалы III международной научно-практической конференции, Барановичи 2014, с. 125-128.
6 В. Т. Шаламов, Собр. соч. в 6 т., Москва 2013, т.1, с. 101.
7 Г. Херлинг-Грудзинский, Клеймо. Последний колымский рассказ, „Иностранная литература”, 2/1996, с. 92.
8 В. Т. Шаламов, Собр. соч., т.3, с. 189.
9 В. Т. Шаламов, Собр. соч., т.1, с. 104.
10 В. Т. Шаламов, Собр. соч., т.1, с. 105.
11 Г. Херлинг-Грудзинский, Клеймо, с. 93.
12 В. Т. Шаламов, Собр. соч., т.1, с. 101.
13 Г. Херлинг-Грудзинский, Клеймо, с. 94-95.
14 Подробнее об этом см. T. Sucharski, Dostojewski Herlinga-Grudzińskiego, Lublin 2002.
15 Г. Херлинг-Грудзинский, Клеймо, с. 95.
16 Д. Гессен, Р. Стыпула, Большой польско-русский словарь, Москва-Варшава 1980, т. 2, c. 40.
17 В. Т. Шаламов, Но разве мёртвым холодна…, „Вестник русского христианского движения”, 1-2/1982, с. 146.
18 Г. Херлинг-Грудзинский, Клеймо, с. 92.
19 В. Т. Шаламов, Собр. соч., т.1, с. 410, 649, 409.
20 K. Adamczyk, Dziennik jako wyznanie: Lechoń, Gombrowicz, Herling-Grudziński, Kraków 1994, s.14-17.
21 G. Genette, Palimpsesty. Literatura drugiego stopnia, Gdańsk 2014.
22 М. М. Бахтин, Эстетика словесного творчества, Москва 1979, с.364.
Список литературы:
1. Adamczyk K., Dziennik jako wyznanie: Lechoń, Gombrowicz, Herling-Grudziński, Kraków 1994.
2. Genette G., Palimpsesty. Literatura drugiego stopnia, Gdańsk 2014.
3. Herling-Grudziński G., Piętno. Ostatnie opowiadanie kołymskie, „Kultura”, 6/1982, s. 37-41.
4. Morawiec A., Pisarze wobec totalitaryzmu, „Slavia” 2/2002, s. 133-146.
5. Hutnikiewicz A., Od czystej formy do literatury faktu. Główne teorie i programy literackie XX stulecia, Warszawa 1974.
6. Sucharski T., Dostojewski Herlinga-Grudzińskiego, Lublin 2002.
6. Wat A., Literatura faktu, „Wiadomości literackie”, 35/1929, s. 1.
7. Бахтин М. М., Эстетика словесного творчества, Москва 1979.
8. Гессен Д., Стыпула Р., Большой польско-русский словарь, Москва-Варшава 1980.
9. Мандельштам Н.Я., Воспоминания, [Электронный ресурс], Режим доступа: http://www.litlib.net/bk/48735/read/18 (дата обращения: 30.10.16).
10. Минуллин О. Р., Интертекстуальный анализ рассказа „Шерри-бренди”: Шаламов - Мандельштам - Тютчев - Верлен, „Філологічні студії”, 8/2012. с. 223-242.
11. Сухарский Т., Варлам Шаламов в творчестве Густава Херлинга-Грудзинского, [в:] Специалист ХХI века: материалы III международной научно-практической конференции, Барановичи 2014, с. 125-128.
12. Херлинг-Грудзинский Г., Клеймо. Последний колымский рассказ, „Иностранная литература”, 2/1996, с. 92-95.
13. Шаламов В. Т., Но разве мёртвым холодна…, „Вестник русского христианского движения”, 1-2/1982, с. 146.
14. Шаламов В. Т., Собр. соч. в 6 т., Москва 2013.
Каменская Анастасия Евгеньевна, Тверской государственный университет, ассистент кафедры истории и теории литературы kamienska.anastazja1988@gmail.com