Валерий Подорога. "Дерево мертвых: Варлам Шаламов и время ГУЛАГа"
Статья философа Валерия Подороги в последнем номере журнала НЛО. Хороша форма статьи - обширные комментарии к обширным же, на страницы, цитатам из рассказов Шаламова. Хорошая, интересная статья, есть над чем подумать. В корне не согласен с автором.
Дело в том, что свидетельство, центральный пункт его рассуждений, а именно свидетельство о ГУЛАГе как о чем-то исключительном, вообще не нуждается в литературе. Меньше всего оно нуждается в литературе. Меньше всего свидетель должен быть литератором. Чем больше он литератор, тем менее достоверно его свидетельство с точки зрения утвержденных человеческим опытом обычаев верификации. Свидетельство нуждается в технических средствах и юридических процедурах. Простейшее техническое средство - глаз или ухо. Более совершенное - микроскоп или наушники, подсоединенные к чувствительному подслушивающему устройству. Еще более изощренное - язык прикладных научных дисциплин, вроде баллистики. Ничего общего с литературным он не имеет и не может иметь, как и язык юридических процедур. Подорога пишет: "Стать свидетелем - вот к чему должен стремиться бывший узник ГУЛАГа. Поэтому литературный опыт В.Ш. следует рассматривать с точки зрения документа и абсолютного свидетельства." Рассматривать художественную прозу с точки зрения документа - гиблый путь. На этот путь толкает сам Шаламов, долбя, как дятел: документ, документ, - но не считая нужным - или не имея возможности - определить свою словесность более внятно, чем "не проза документа, а проза, выстраданная как документ". Что это, собственно говоря, значит? Само понятие "проза" автоматически отсылает к литературе - нигде иначе как в литературе это слово неприменимо. Любая проза - это "литература", против которой парадоксальным образом восстает Шаламов. Почему он употребляет слово "литература" - совершенно неясно. Для таких случаев есть общепринятое понятие "литературщины". Литература - это в первую очередь набор технических приемов, которые используются для достижения определенного эффекта, в идеале художественного. Литературщина тоже пользуется этими приемами, но неуклюже или мошеннически. Поэтому она и литературщина. Шаламов сбивает с толку своим употреблением слов, вкладывая в них какие-то неконвенциональные значения без внятного истолкования. "Проза, выстраданная как документ" - это набор слов либо поэтический троп. "Проза" - это "литература" по определению, отбор и расстановка слов с целью добиться художественного эффекта. "Выстраданный" - это болезненно пережитый, причем не обязательно физически, выстраданными могут быть чувство и даже убеждения. "Как документ" означает в качестве чего-то, чья аутентичность подтверждена объективно, со стороны и профессионально. Страдание, степень выстраданности далеко не всегда можно подтвердить со стороны и профессионально, человек - актер по природе, а мир - театр. Выстраданность, отлитая в литературную форму, донесенная посредством технических приемов, используемых профессиональным писателем, не имеет уже почти никакого отношения к аутентичности страдания или документа. Шаламов взвалил на себя две ноши, унести которые за раз невозможно. Невозможно писать одновременно "историю лагерей" и "летопись своей души". Результатом будет "проза, выстраданная как документ" или просто проза, выстраданная всем существом. Совершенно необязательно для этого быть узником ГУЛАГа или Аушвица. Достаточно быть просто тонко организованным существом с писательскими способностями, или, скорее, талантом, или, скорее, гением. Достаточно гениальности. Кафка не был в "колонии осужденных" и не подпадал под "процесс". Платонов не расстреливал автохтонное население Чевенгура и не копал "котлован". Но проза их была выстрадана всем существом и как таковая создана посредством абсолютно нетривиальной, полностью отвечающей поставленной задаче техники, набору литературных приемов. Подорога всецело сосредоточен на содержании "Колымских рассказов", игнорируя всякую их художественность. Между тем, главное в них - именно художественность, эстетика. Если это и свидетельство о ГУЛАГе, то свидетельство поэта, в полной мере наделенного как даром слова, так и даром поэтического воображения. Сказать, как Подорога, что "в Колымских рассказах" нет ничего собственно литературного" - это сказать (или повторить за Шаламовым) чистую бессмыслицу. Ничего собственно литературного нет в сообщении о том, что бульдозер выкопал яму и свалил туда бесхозные трупы. Это может быть свидетельством очевидца, но не будет иметь никакого отношения к "Колымским рассказам", где новелла "По ленд-лизу", строго говоря, никаким свидетельством не является, ибо даже не названо место действия, и эти "тысячи трупов", учитывая, что за весь 1938 год на Колыме умерло немногим более десяти тысяч человек, очень сомнительны - все жертвы Колымы 1938 года уместились бы в таком случае в трех-четырех подобных захоронениях. Если описанное и происходило, то в своем свидетельстве Шаламов назвал цифру большую действительной на порядок, а то и на два. Но это совершенно неважно, поскольку именно рассказ "По ленд-лизу", литература самой высокой пробы, и воплощает ГУЛАГ в его бесчеловечности, разобществленности, преступности, безысходности и тем культурно осваивает, то есть делает достоянием человечества, которое его допустило. Шаламова нельзя упрекать в том, что он не исполнил "задачи прямого отображения гулаговского мироустройства", он ее перед собой и не ставил. Он "летописец собственной души", познавшей ГУЛАГ и отобразившей метаморфозы ее собственного устройства в условиях лагерей, нам не нужно видеть ГУЛАГ, если мы видим душу, пребывающую в ГУЛАГе, ничего большего зрелище ГУЛАГа не даст. Только в этом смысле "каждый мой рассказ - абсолютная достоверность, достоверность документа". Только в этом смысле "любой факт в «Колымских рассказах» неопровержим". Гений действительно неопровержим, потому что форма, в которую отлит труд гения, делает его уязвимым только для явлений того же рода, труд гения может быть опровергнут только трудом другого гения, но к проблеме документа и свидетельства это отношения не имеет. Достоверность труда гения - величина постоянная. Достоверность "Колымских рассказов" - в их литературности, ни больше, ни меньше. А назвать эту словесность можно "новой прозой", "прозой, выстраданной как документ", литературой документа и вообще как угодно.
"Нет литературного произведения, которое бы рождалось без формы. Какие бы мотивы ни лежали в основе толчка к творчеству - без формы произведение не рождается. Это бесспорный факт, по которому, конечно, нельзя судить о приоритете именно формы. Сам выбор формы может говорить о содержании. Но выбор, отбор, контроль - это уже вторичная стадия дела, а в основе у всякого художника ясный поиск чистой формы. Неопределенное чувство ищет выхода в стихи, в размер, в ритм или в рассказ. Дело художника - именно форма, ибо в остальном читатель, да и сам художник может обратиться к экономисту, к историку, к философу..."
В. Шаламов
________
Статья Валерия Подороги опубликована в журнале НЛО, №20, 2013. Электронная версия на сайте издательства.