Шаламов и его связная Ирина Каневская
Как известно, Ирина Каневская, жена репатрианта писателя и переводчика Кирилла Хенкина, оставила некролог-мемуар, опубликованный в журнале "Посев" за 1982 год, но прежде, вероятно, транслировавшийся радиостанцией Свобода (ответ на вопрос о приоритете я еще не получил). Некролог называется "Памяти автора "Колымских рассказов" и приоткрывает завесу тайны над одной из инициатив Шаламова по передаче рукописей "Колымских рассказов" на Запад для издания книгой. Полностью мемуар Каневской с моим комментарием можно прочесть здесь.
В своей статье о зарубежных изданиях "Колымских рассказов" историк Марк Головизнин отметает историю Каневской с порога:
"Вскоре после смерти Шаламова в третьем номере «Посева» за 1982 год была напечатана статья сотрудницы этого издания Ирины Каневской-Хенкиной, где она излагает свою версию появления рукописи «Колымских рассказов» в распоряжении редакции «Посева».
Замечу, что Каневская вовсе не "излагает версию появления "Колымских рассказов" в распоряжении редакции "Посева", ничего подобного в мемуаре нет. Редакция "Посева" располагалась в Германии, а списки "Колымских рассказов" были переданы в Париж. Это другая страна и редакция совершенно другого издательства. Если уж на то пошло, Каневская излагает свой домысел о том, что из Парижа рукописи были переправлены за океан и там "печатались по капле в русском журнале" - имеется в виду нью-йоркский Новый журнал.
"Данная версия, - продолжает Головизнин после цитаты из мемуара, - по-видимому, имела популярность, в первую очередь среди советских диссидентов, вплоть до опубликования переписки и дневниковых записей В. Т. Шаламова. Она и сейчас всерьез воспринимается некоторыми исследователями. [...] Рядовой же читатель «Посева», по-видимому, не догадывался, что его попросту дурачат. Излишне напоминать, что ни Ирина Каневская, ни ее муж никак не фигурируют в шаламовском архиве среди круга его общения".
Лично я не знаю, кто "фигурирует в шаламовском архиве среди круга его общения", поскольку архив до конца не разобран, а новые материалы печатаются с купюрами. Но, как выяснилось, "среди круга шаламовского общения" Ирина Каневская фигурирует с весны 1966 года. Правда, не в архиве Шаламова в РГАЛИ, куда допускаются только избранные, а в Русском архиве Центра изучения Восточной Европы при Бременском университете, Германия, со спецхраном ничего общего не имеющим. Мне стало известно, что в фонде Хенкиных в этом архиве хранится фотография Шаламова с дарственной надписью Ирине Каневской, и я попросил сотрудницу архива Марию Классен переписать эту надпись, что она и сделала и за что я ей глубоко благодарен.
Дарственная надпись гласит:
«Мои симпатии, Ира мгновенны - и вечны. В. Шаламов, апрель 1966, Москва»
Иначе говоря, Каневская познакомилась с Шаламовым почти одновременно с Сиротинской, и ее сентиментальный рассказ о том, как через много лет после событий 1968 года Шаламов, встретив ее на пути с рынка и узнав, что они с мужем эмигрируют, "снял у нее с пальца кольцо и надел себе на мизинец. На память", звучит вполне достоверно - особенно учитывая, что роль связной Каневская исполнила безупречно. Не ее вина, что чемодан с пятитомником "Колымских рассказов", переданных для издания книгой, сгинул в Париже в очередном, на сей раз эмигрантском, спецхране.
В своей статье о зарубежных изданиях "Колымских рассказов" историк Марк Головизнин отметает историю Каневской с порога:
"Вскоре после смерти Шаламова в третьем номере «Посева» за 1982 год была напечатана статья сотрудницы этого издания Ирины Каневской-Хенкиной, где она излагает свою версию появления рукописи «Колымских рассказов» в распоряжении редакции «Посева».
Замечу, что Каневская вовсе не "излагает версию появления "Колымских рассказов" в распоряжении редакции "Посева", ничего подобного в мемуаре нет. Редакция "Посева" располагалась в Германии, а списки "Колымских рассказов" были переданы в Париж. Это другая страна и редакция совершенно другого издательства. Если уж на то пошло, Каневская излагает свой домысел о том, что из Парижа рукописи были переправлены за океан и там "печатались по капле в русском журнале" - имеется в виду нью-йоркский Новый журнал.
"Данная версия, - продолжает Головизнин после цитаты из мемуара, - по-видимому, имела популярность, в первую очередь среди советских диссидентов, вплоть до опубликования переписки и дневниковых записей В. Т. Шаламова. Она и сейчас всерьез воспринимается некоторыми исследователями. [...] Рядовой же читатель «Посева», по-видимому, не догадывался, что его попросту дурачат. Излишне напоминать, что ни Ирина Каневская, ни ее муж никак не фигурируют в шаламовском архиве среди круга его общения".
Лично я не знаю, кто "фигурирует в шаламовском архиве среди круга его общения", поскольку архив до конца не разобран, а новые материалы печатаются с купюрами. Но, как выяснилось, "среди круга шаламовского общения" Ирина Каневская фигурирует с весны 1966 года. Правда, не в архиве Шаламова в РГАЛИ, куда допускаются только избранные, а в Русском архиве Центра изучения Восточной Европы при Бременском университете, Германия, со спецхраном ничего общего не имеющим. Мне стало известно, что в фонде Хенкиных в этом архиве хранится фотография Шаламова с дарственной надписью Ирине Каневской, и я попросил сотрудницу архива Марию Классен переписать эту надпись, что она и сделала и за что я ей глубоко благодарен.
Дарственная надпись гласит:
«Мои симпатии, Ира мгновенны - и вечны. В. Шаламов, апрель 1966, Москва»
Иначе говоря, Каневская познакомилась с Шаламовым почти одновременно с Сиротинской, и ее сентиментальный рассказ о том, как через много лет после событий 1968 года Шаламов, встретив ее на пути с рынка и узнав, что они с мужем эмигрируют, "снял у нее с пальца кольцо и надел себе на мизинец. На память", звучит вполне достоверно - особенно учитывая, что роль связной Каневская исполнила безупречно. Не ее вина, что чемодан с пятитомником "Колымских рассказов", переданных для издания книгой, сгинул в Париже в очередном, на сей раз эмигрантском, спецхране.