"Ледяная крошка"
Рассказ от ya_exidna,
присланный на конкурс "Преодоление": http://m-petra.livejournal.com/63351.html
Взрослые всегда говорили: "Ты, конечно, любишь кататься..." - и было непонятно, вопрос это или они просто так.
Взрослые же часто говорят с детьми просто так. Таким специальным тоном.
"Ты, конечно, знаешь много стишков..." - это вопрос или уже приказание?
"Ты, конечно, слушаешься маму..." - это вопрос или подозрение, что нет? А если никакой мамы нет - что отвечать?
"Ты, конечно, любишь школу..." - это вопрос или... зачем вообще?
Я ненавижу школу.
Катать школу. Я мерзну.
Выезжаешь на лед с огромным деревянным циркулем, выбираешь место, втыкаешь гвоздь одной ножки, чертишь огромный круг гвоздем второй - сыплется ледяная крошка... потом циркуль нужно отвезти к бортику, а вернувшись, найти свою только что вычерченную восьмерку. И провести ось симметрии углом конька через всю огромную восьмерку, и надо держаться очень прямо, выставив конек буквой У, летит ледяная крошка... главное - не сбиться.
Школу катают часами. На наружнем ребре, на внутреннем. Вперед, назад. Тройки, параграфы, петли.
Ноги в коньках мерзнут. Бабушка вяжет мне толстые носки, она добывает у знакомых собачью шерсть, она шьет специальные чехлы на мои пальцы из обрезков меха - в жестких ботинках ноги мерзнут нещадно.
На произвольной мерзнут - а на школе просто немеют.
"Шевели пальцами", - советует бабушка. Но если шевелить - можно сбиться с линии: надо чертить восьмерку точно, попадая каждый раз след в след.
Взрослые спрашивают: "Ты, конечно, любишь кататься?" - я понимаю, что надо что-то ответить. Но как ответить, люблю ли я дышать, или спать ночью, или мыть руки, - это просто надо, об этом не спрашивают, что за вопрос.
Я молчу.
"Какая она у вас... ледяная крошка!" - как-то сказал кто-то из них, не дождавшись ни слова.
Я - ледяная крошка.
Я - девочка-зима.
Девочка-январь. Я люблю январь. Из всей долгой зимы - только январь.
В январе каникулы и почему-то светлеет - снега, что ли, больше выпадает?
Декабрь мне кажется темным, а январь сразу светлым... серым, как часы столовые.
Февраль - сырой, ветреный, опять почему-то темный, и в феврале как-то особенно мерзнут щеки.
Ноги и руки мерзнут всегда.
Иногда, уже на хореографии, в теплом зале, ногу сводит судорогой. Вида подавать нельзя: старая балерина Кира Георгиевна прохаживается мимо нас с тонкой тросточкой в руке - ею она указывает на подъем-колено-локоть-кисть... только указывает, едва касаясь, но кажется, что может и ударить. Когда ногу сводит судорогой, трудно тянуть подъем - указующий перст тросточки уже около моего подъема, но я знаю, как закусить губу изнутри так, чтобы было не очень заметно и чтобы эта боль уравновесила и заглушила боль в ноге. Тросточка следует дальше, я пытаюсь пошевелить ногой... неужели это мое лицо в зеркале? на нем же слезы, а я ледяная крошка, я не должна плакать, я должна преодолевать трудности.
Так говорит дед: преодолевать.
В зале судороги проходят быстро. Я люблю хореографию: в зале тепло.
А кататься... а разве можно не кататься? Я думала, все ходят на каток и катают школу. И у них тоже мерзнут ноги.
Самое приятное - начало, разминка: выходишь на лед и можно просто быстро ехать... ах, как я люблю скорость, за эти минуты свободного скольжения я иногда готова забыть о той боли, которая потом будет... ведь когда ноги согреваются и оттаивают, это очень больно. Гораздо больнее, чем судорога. Однажды в автобусе после тренировки - мне лет семь, мои ноги уже обуты в сапоги и оттаивают. Передо мной сидит пожилая женщина, я стараюсь смотреть в окно, чтобы она не заметила, как мне больно.
"Какие у вашей девочки глаза! - вдруг говорит она деду. "Девочка" - не "дочка", не "внучка": конечно, откуда ей знать, кто я ему? и кто я вообще... я просто девочка, я никому никто? - Такая крошка - и такие глаза! Какие-то... ледяные! красавица будет!"
Ледяные глаза? Конечно, я же ледяная крошка.
Я ненавижу ледяную крошку - этот хрустящий звук захода на сальхов, этот резкий удар зубцом для тулупа и флиппа... ледяная крошка преследует меня во время моего личного кошмара - прыжков.
Одиночники - я одиночница, то еще словцо, если вдуматься... я всегда вдумывалась в слова: девочка, крошка, одиночница, - одиночники должны хорошо катать школу. И хорошо прыгать. Остальное - скольжение, вращения, артистизм - дело наживное, любую научить можно.
Одиночницы были нашим слабым местом. Не могли завоевать золото.
Знаменитый тренер искал способных девчонок повсюду, я еще крошка, меня минует его стальной взгляд, меня не выберут... он придирчиво осматривает вычерченные мной петли. Разметает ногой в валенке ледяную и снежную крошку. Петли - самый трудный элемент, но я вчера два часа катала их в Парке Горького, дед неумолим, он вечно твердит о преодолении трудностей.
Петли это трудность, и их надо преодолеть.
Мои петли под ногой тренера почти безупречны, я знаю.
Я хорошо катаю школу - я обречена. На одиночество и прыжки.
Я боюсь прыгать двойные. Я тоненькая, мне не хватает сил.
"Спину держи! Толчок! Группируйся! Вставай - еще раз!"
Прыжок - это преодоление, говорит дед.
Прыжок - это заход, толчок, группировка, выезд, твердит тренер.
Прыжок - это... это одиночество. Почти как смерть, так понимаю я.
"Соберись! Сильней! Вставай - и на заход!" - холодная сталь в глазах тренера тверже моего ледяного взгляда.
Сталь коньков тверже льда: она превращает лед в мерзкую ледяную крошку.
Я не поддамся - я прыгну. Я боюсь, но я...
"Вставай! Резче! Поехала!" - резкая боль в ноге, хуже судороги - черт, опять плохой выезд... лед под руками.
"Вставай! Еще раз! Соберись!" - лед под руками, ледяная крошка на щеке.
"Как же ты каталась-то, девочка моя? - спрашивает врач, рассматривая черно-серый квадрат рентгена. - С переломом... хорошо, ботинок жесткий, зафиксировал. И не плачет ведь... ты поплачь, милая, тебе легче станет, вот я сейчас гипс... Все будет хорошо: ты опять сможешь кататься, не расстраивайся, все пройдет!"
Я никогда не плачу, но... эти "девочка моя","милая", "все пройдет", этот добрый голос... нет-нет, я должна преодолевать трудности.
Моя нога никогда не срастется, твержу я. Я преодолею эту трудность, я смогу.
Моя трудность - это лед и прыжки, это одиночество и беспомощность перед неизбежностью прыжка, когда понимаешь, что после еще нескольких шагов разбега ты должна взлететь, преодолев страх... мне много ночей снятся стальные глаза, хруст крошащегося под коньком льда и то, последнее падение.
Я должна это преодолеть.
Моя нога никогда не срастется - я больше не смогу выйти на лед. Ногу под гипсом сводит судорогой.
Я должна преодолеть... я победила: она срослась неправильно.
..ему казалось, что она постоянно преодолевает боль.
Она улыбалась, быстро стучала каблучками, ловко управлялась с машиной, варила кофе, мыла посуду, обнимала его ночью - она была с ним, но в ее светлых глазах был какой-то лед - и что-то еще. Иногда она странно закусывала губу изнутри - почти незаметно, но он замечал.
Иногда она вздрагивала во сне, как будто падала. Иногда съеживалась, как от холода, даже если в спальне было тепло. Она была с ним, она принадлежала ему, она гладила его рубашки, она говорила, что любит его, но...
Он чувствовал ее боль, как, говорят, чувствуют фантомные боли. Вот сейчас... что с ней?
..ногу свела привычная судорога. Она попыталась убрать ее с педали газа - ах, как она любила скорость, чтобы просто ехать и ехать по этой пустынной загородной дороге, но эта ледяная крошка, летящая навстречу в стекло и судорога... осторожнее. Никаких рывков, никакого риска - точные, четкие движения, как будто катаешь школу, - черт, как же больно!
Нога срослась неправильно, она больше никогда не каталась - она всегда носила каблуки, потому что на плоской подошве нога болела сильнее. Она преодолевала все трудности, она закусывала губу изнутри, она никогда не плакала... она была совсем одна.
Она одиночница, да. Все фигуры своей жизни она вычерчивает в одиночку. Иногда даже совершает удачные прыжки. Она справится с машиной... только вот судорога...
Он видел, что она сжала руль и привычно закусила губу. Сейчас они приедут домой, и он будет целовать это место на ее губе, которое он как-то особенно любил и жалел.
Больше всего на свете ему хотелось, чтобы она хоть раз сказала ему о своей боли. Пожаловалась бы - как любая женщина.
Но она не любая. Она любимая.
Надо было самому сесть за руль: снег усилился... нет, она, конечно, справится, она любит скорость, она красиво и точно ездит... что она делает, господи? Под колесами лед, видимость никакая... зачем ей такая скорость?
"Я не могу убрать ногу, - с трудом выговорила она. - Судорога..."
Он быстро наклонился и взял рукой ее щиколотку.
"Держи руль - удержишь? Вот так... не больно? Сейчас я потихоньку... не бойся! - он потянул ее ногу, почти убрав ее с педали газа. Скорость упала, он принялся как мог растирать ее подъем сквозь тонкую кожу сапога. - Где? Здесь или ниже? Подъем, да? Сейчас, девочка моя, сейчас, милая... все пройдет... так лучше?"
..да, лучше - как будто оттаиваешь: больно, но знаешь, что скоро пройдет. Она смогла пошевелить пальцами и чуть потянуть подъем на себя, она уже могла контролировать педаль - все прошло, машина ехала медленно.
Только было больно внутри - нет, судорога ни при чем, это внутри что-то оттаивает... как больно, господи!
"Девочка моя", "милая", "все пройдет" - эти слова, этот добрый голос, эта любовь - не может быть, чтобы это было для нее, она никогда такого не слышала... только тот врач... так давно.
Она остановилась около дома - удачный выезд, без помарок, я справилась, прыжок получился.
Он обнял ее, не дав ей выйти.
"Девочка моя, любимая, хорошая, я же знал, что у тебя что-то болит, я так хотел... как-то преодолеть все это! Ты была как чужая, а ты же моя девочка, да? Ты поплачь, ты потом все расскажешь - про эти судороги, про ногу... девочка моя любимая... так нельзя - все время одной... скоро январь - посветлеет!"
Он целовал ее мокрые щеки и говорил какие-то простые, ласковые слова, которых она не слышала никогда.
Внутри что-то болело - когда оттаиваешь, всегда больно, а это, наверно, оттаивала душа? Как он сказал? Все пройдет, моя девочка.
Моя любимая девочка.
По стеклу стучала ледяная крошка, но ей было все равно... пусть себе.
Скоро январь - посветлеет.
присланный на конкурс "Преодоление": http://m-petra.livejournal.com/63351.html
Взрослые всегда говорили: "Ты, конечно, любишь кататься..." - и было непонятно, вопрос это или они просто так.
Взрослые же часто говорят с детьми просто так. Таким специальным тоном.
"Ты, конечно, знаешь много стишков..." - это вопрос или уже приказание?
"Ты, конечно, слушаешься маму..." - это вопрос или подозрение, что нет? А если никакой мамы нет - что отвечать?
"Ты, конечно, любишь школу..." - это вопрос или... зачем вообще?
Я ненавижу школу.
Катать школу. Я мерзну.
Выезжаешь на лед с огромным деревянным циркулем, выбираешь место, втыкаешь гвоздь одной ножки, чертишь огромный круг гвоздем второй - сыплется ледяная крошка... потом циркуль нужно отвезти к бортику, а вернувшись, найти свою только что вычерченную восьмерку. И провести ось симметрии углом конька через всю огромную восьмерку, и надо держаться очень прямо, выставив конек буквой У, летит ледяная крошка... главное - не сбиться.
Школу катают часами. На наружнем ребре, на внутреннем. Вперед, назад. Тройки, параграфы, петли.
Ноги в коньках мерзнут. Бабушка вяжет мне толстые носки, она добывает у знакомых собачью шерсть, она шьет специальные чехлы на мои пальцы из обрезков меха - в жестких ботинках ноги мерзнут нещадно.
На произвольной мерзнут - а на школе просто немеют.
"Шевели пальцами", - советует бабушка. Но если шевелить - можно сбиться с линии: надо чертить восьмерку точно, попадая каждый раз след в след.
Взрослые спрашивают: "Ты, конечно, любишь кататься?" - я понимаю, что надо что-то ответить. Но как ответить, люблю ли я дышать, или спать ночью, или мыть руки, - это просто надо, об этом не спрашивают, что за вопрос.
Я молчу.
"Какая она у вас... ледяная крошка!" - как-то сказал кто-то из них, не дождавшись ни слова.
Я - ледяная крошка.
Я - девочка-зима.
Девочка-январь. Я люблю январь. Из всей долгой зимы - только январь.
В январе каникулы и почему-то светлеет - снега, что ли, больше выпадает?
Декабрь мне кажется темным, а январь сразу светлым... серым, как часы столовые.
Февраль - сырой, ветреный, опять почему-то темный, и в феврале как-то особенно мерзнут щеки.
Ноги и руки мерзнут всегда.
Иногда, уже на хореографии, в теплом зале, ногу сводит судорогой. Вида подавать нельзя: старая балерина Кира Георгиевна прохаживается мимо нас с тонкой тросточкой в руке - ею она указывает на подъем-колено-локоть-кисть... только указывает, едва касаясь, но кажется, что может и ударить. Когда ногу сводит судорогой, трудно тянуть подъем - указующий перст тросточки уже около моего подъема, но я знаю, как закусить губу изнутри так, чтобы было не очень заметно и чтобы эта боль уравновесила и заглушила боль в ноге. Тросточка следует дальше, я пытаюсь пошевелить ногой... неужели это мое лицо в зеркале? на нем же слезы, а я ледяная крошка, я не должна плакать, я должна преодолевать трудности.
Так говорит дед: преодолевать.
В зале судороги проходят быстро. Я люблю хореографию: в зале тепло.
А кататься... а разве можно не кататься? Я думала, все ходят на каток и катают школу. И у них тоже мерзнут ноги.
Самое приятное - начало, разминка: выходишь на лед и можно просто быстро ехать... ах, как я люблю скорость, за эти минуты свободного скольжения я иногда готова забыть о той боли, которая потом будет... ведь когда ноги согреваются и оттаивают, это очень больно. Гораздо больнее, чем судорога. Однажды в автобусе после тренировки - мне лет семь, мои ноги уже обуты в сапоги и оттаивают. Передо мной сидит пожилая женщина, я стараюсь смотреть в окно, чтобы она не заметила, как мне больно.
"Какие у вашей девочки глаза! - вдруг говорит она деду. "Девочка" - не "дочка", не "внучка": конечно, откуда ей знать, кто я ему? и кто я вообще... я просто девочка, я никому никто? - Такая крошка - и такие глаза! Какие-то... ледяные! красавица будет!"
Ледяные глаза? Конечно, я же ледяная крошка.
Я ненавижу ледяную крошку - этот хрустящий звук захода на сальхов, этот резкий удар зубцом для тулупа и флиппа... ледяная крошка преследует меня во время моего личного кошмара - прыжков.
Одиночники - я одиночница, то еще словцо, если вдуматься... я всегда вдумывалась в слова: девочка, крошка, одиночница, - одиночники должны хорошо катать школу. И хорошо прыгать. Остальное - скольжение, вращения, артистизм - дело наживное, любую научить можно.
Одиночницы были нашим слабым местом. Не могли завоевать золото.
Знаменитый тренер искал способных девчонок повсюду, я еще крошка, меня минует его стальной взгляд, меня не выберут... он придирчиво осматривает вычерченные мной петли. Разметает ногой в валенке ледяную и снежную крошку. Петли - самый трудный элемент, но я вчера два часа катала их в Парке Горького, дед неумолим, он вечно твердит о преодолении трудностей.
Петли это трудность, и их надо преодолеть.
Мои петли под ногой тренера почти безупречны, я знаю.
Я хорошо катаю школу - я обречена. На одиночество и прыжки.
Я боюсь прыгать двойные. Я тоненькая, мне не хватает сил.
"Спину держи! Толчок! Группируйся! Вставай - еще раз!"
Прыжок - это преодоление, говорит дед.
Прыжок - это заход, толчок, группировка, выезд, твердит тренер.
Прыжок - это... это одиночество. Почти как смерть, так понимаю я.
"Соберись! Сильней! Вставай - и на заход!" - холодная сталь в глазах тренера тверже моего ледяного взгляда.
Сталь коньков тверже льда: она превращает лед в мерзкую ледяную крошку.
Я не поддамся - я прыгну. Я боюсь, но я...
"Вставай! Резче! Поехала!" - резкая боль в ноге, хуже судороги - черт, опять плохой выезд... лед под руками.
"Вставай! Еще раз! Соберись!" - лед под руками, ледяная крошка на щеке.
"Как же ты каталась-то, девочка моя? - спрашивает врач, рассматривая черно-серый квадрат рентгена. - С переломом... хорошо, ботинок жесткий, зафиксировал. И не плачет ведь... ты поплачь, милая, тебе легче станет, вот я сейчас гипс... Все будет хорошо: ты опять сможешь кататься, не расстраивайся, все пройдет!"
Я никогда не плачу, но... эти "девочка моя","милая", "все пройдет", этот добрый голос... нет-нет, я должна преодолевать трудности.
Моя нога никогда не срастется, твержу я. Я преодолею эту трудность, я смогу.
Моя трудность - это лед и прыжки, это одиночество и беспомощность перед неизбежностью прыжка, когда понимаешь, что после еще нескольких шагов разбега ты должна взлететь, преодолев страх... мне много ночей снятся стальные глаза, хруст крошащегося под коньком льда и то, последнее падение.
Я должна это преодолеть.
Моя нога никогда не срастется - я больше не смогу выйти на лед. Ногу под гипсом сводит судорогой.
Я должна преодолеть... я победила: она срослась неправильно.
..ему казалось, что она постоянно преодолевает боль.
Она улыбалась, быстро стучала каблучками, ловко управлялась с машиной, варила кофе, мыла посуду, обнимала его ночью - она была с ним, но в ее светлых глазах был какой-то лед - и что-то еще. Иногда она странно закусывала губу изнутри - почти незаметно, но он замечал.
Иногда она вздрагивала во сне, как будто падала. Иногда съеживалась, как от холода, даже если в спальне было тепло. Она была с ним, она принадлежала ему, она гладила его рубашки, она говорила, что любит его, но...
Он чувствовал ее боль, как, говорят, чувствуют фантомные боли. Вот сейчас... что с ней?
..ногу свела привычная судорога. Она попыталась убрать ее с педали газа - ах, как она любила скорость, чтобы просто ехать и ехать по этой пустынной загородной дороге, но эта ледяная крошка, летящая навстречу в стекло и судорога... осторожнее. Никаких рывков, никакого риска - точные, четкие движения, как будто катаешь школу, - черт, как же больно!
Нога срослась неправильно, она больше никогда не каталась - она всегда носила каблуки, потому что на плоской подошве нога болела сильнее. Она преодолевала все трудности, она закусывала губу изнутри, она никогда не плакала... она была совсем одна.
Она одиночница, да. Все фигуры своей жизни она вычерчивает в одиночку. Иногда даже совершает удачные прыжки. Она справится с машиной... только вот судорога...
Он видел, что она сжала руль и привычно закусила губу. Сейчас они приедут домой, и он будет целовать это место на ее губе, которое он как-то особенно любил и жалел.
Больше всего на свете ему хотелось, чтобы она хоть раз сказала ему о своей боли. Пожаловалась бы - как любая женщина.
Но она не любая. Она любимая.
Надо было самому сесть за руль: снег усилился... нет, она, конечно, справится, она любит скорость, она красиво и точно ездит... что она делает, господи? Под колесами лед, видимость никакая... зачем ей такая скорость?
"Я не могу убрать ногу, - с трудом выговорила она. - Судорога..."
Он быстро наклонился и взял рукой ее щиколотку.
"Держи руль - удержишь? Вот так... не больно? Сейчас я потихоньку... не бойся! - он потянул ее ногу, почти убрав ее с педали газа. Скорость упала, он принялся как мог растирать ее подъем сквозь тонкую кожу сапога. - Где? Здесь или ниже? Подъем, да? Сейчас, девочка моя, сейчас, милая... все пройдет... так лучше?"
..да, лучше - как будто оттаиваешь: больно, но знаешь, что скоро пройдет. Она смогла пошевелить пальцами и чуть потянуть подъем на себя, она уже могла контролировать педаль - все прошло, машина ехала медленно.
Только было больно внутри - нет, судорога ни при чем, это внутри что-то оттаивает... как больно, господи!
"Девочка моя", "милая", "все пройдет" - эти слова, этот добрый голос, эта любовь - не может быть, чтобы это было для нее, она никогда такого не слышала... только тот врач... так давно.
Она остановилась около дома - удачный выезд, без помарок, я справилась, прыжок получился.
Он обнял ее, не дав ей выйти.
"Девочка моя, любимая, хорошая, я же знал, что у тебя что-то болит, я так хотел... как-то преодолеть все это! Ты была как чужая, а ты же моя девочка, да? Ты поплачь, ты потом все расскажешь - про эти судороги, про ногу... девочка моя любимая... так нельзя - все время одной... скоро январь - посветлеет!"
Он целовал ее мокрые щеки и говорил какие-то простые, ласковые слова, которых она не слышала никогда.
Внутри что-то болело - когда оттаиваешь, всегда больно, а это, наверно, оттаивала душа? Как он сказал? Все пройдет, моя девочка.
Моя любимая девочка.
По стеклу стучала ледяная крошка, но ей было все равно... пусть себе.
Скоро январь - посветлеет.