Это все
В квартире, которую мы снимаем, когда-то жили папа, мама и дочь. Потом папа разбился на самолете, мама умерла от болезни, а дочь родственники забрали расти в другой город.
Однажды Жужик решил оптимизировать пространство и произвести зачистку балкона. Он вытащил оттуда пару кубометров разнообразного хлама, и под хламом обнаружились хозяйские вещи: коробки с аккуратными надписями: «Посуда», «Белье», «Обувь» плюс несколько праздно валяющихся пакетов с книгами, бумагами и фотографиями. Коробки мы оставили где росло, а пакетное добро решили забрать в дом, чтобы не пылилось и не мокло.
Мы разложили находки на полу, чтобы заняться сортировкой и упаковкой. И ошалели от ощущения, что перед нами расправляется, разворачивается из разрозненных предметов чья-то подлинная история.
Вот папа: дембельский альбом, срезанные с парадной формы шевроны, погоны, маленькие значки с самолетиками, связка писем, портсигар. Мама: гросс-бух, в которой аккуратным женским почерком записано - что, когда, почем, зачем; открытки; вырезки из журналов, свадебные фотокарточки. Дочка: детские художества фломастером - палка-палка-огуречик; поделки с уроков труда и даже попытка дневника в альбоме для рисования: «Я хочу в школу во второй класс, я Даша. Это мамочка, мы живем в квартире с ней и кошкой. Это папа, умер на самолете, очень жалко». Вот она это написала, а через пару лет не станет ни мамочки, ни кошки, ни квартиры - станет совсем другая жизнь.
Так мы узнали, что у нас на балконе - целый музей имени одной семьи. Музей, укомплектованной так ясно и последовательно, будто люди заранее готовились к тому, что умрут, а кто-нибудь возьмется анализировать то, что от них осталось, и они этому кому-то сознательно облегчили задачу: отсортировали все аккуратненько, разложили по полочкам.
Я представляю, как дочка Даша достигнет совершеннолетия, приедет в Пермь и надолго засядет над всем этим папиным, маминым, своим. Я много отдала бы, чтобы подержать в руках что-нибудь папино. Он как раз ничего не музеифицировал, и все что мне осталось - полтора десятка походных фотографий, записка к 8 марта, в которой он торжественно обещает маме бросить курить и лучший друг дядя Коля - живой кладезь историй из их общей юности.
Сама я архивирую свои воспоминания лет с семи. Сначала у меня была маленькая шкатулочка для вещдоков. Туда отправлялись цветные стеклышки, камешки, разная дареная мелочевка и записочки, по большей части, любовные (я, натурально, складывала в свою копилку очередной артефакт и представляла, как много лет спустя его извлеку, и меня накроет волной умиления). Потом - когда я начала активно писать письма, рассказики и самокопания - появилась еще и особая папка для бумаг.
А теперь я вдруг ловлю себя на мысли, что забросила свои архивы: не пересматриваю старое, не пополняю это старое новым. Память, между тем, вся при мне - и я легко перемещаюсь по ее закоулкам без всяких катализаторов в виде какой-нибудь там маргаритки, засушенной между страниц «Мио, мой мио». Для того чтобы заново прожить постфактум человека или обстоятельства - не обязательно обращаться к предметам, их символизирующим. Если помнишь - то помнишь по-настоящему. А если не помнишь - и вещи тебе не помощники.
Архивы - говно, сказала мне однажды ВВ. Бессмысленный автопортретизм. Когда умрешь - никто не будет копаться в этой трогательной рухляди, которую ты, понимаешь, по крупицам собирал и лелеял (если ты, конечно, не какой-нибудь там Веничка Ерофеев или Бродский Иосиф, за чью романтическую переписку или странички из школьных дневников готовы были бы драться мильоны). Вот что сделает сын, фантазирует ВВ, со всеми моими бумажками, фотокарточками, открытками, медальончиками? Отправит тлеть на антресоли - и это в лучшем случае. Надо учиться выбрасывать - регулярно и не дрогнувшей рукой.
А вы умеете? А хотели бы уметь?
Однажды Жужик решил оптимизировать пространство и произвести зачистку балкона. Он вытащил оттуда пару кубометров разнообразного хлама, и под хламом обнаружились хозяйские вещи: коробки с аккуратными надписями: «Посуда», «Белье», «Обувь» плюс несколько праздно валяющихся пакетов с книгами, бумагами и фотографиями. Коробки мы оставили где росло, а пакетное добро решили забрать в дом, чтобы не пылилось и не мокло.
Мы разложили находки на полу, чтобы заняться сортировкой и упаковкой. И ошалели от ощущения, что перед нами расправляется, разворачивается из разрозненных предметов чья-то подлинная история.
Вот папа: дембельский альбом, срезанные с парадной формы шевроны, погоны, маленькие значки с самолетиками, связка писем, портсигар. Мама: гросс-бух, в которой аккуратным женским почерком записано - что, когда, почем, зачем; открытки; вырезки из журналов, свадебные фотокарточки. Дочка: детские художества фломастером - палка-палка-огуречик; поделки с уроков труда и даже попытка дневника в альбоме для рисования: «Я хочу в школу во второй класс, я Даша. Это мамочка, мы живем в квартире с ней и кошкой. Это папа, умер на самолете, очень жалко». Вот она это написала, а через пару лет не станет ни мамочки, ни кошки, ни квартиры - станет совсем другая жизнь.
Так мы узнали, что у нас на балконе - целый музей имени одной семьи. Музей, укомплектованной так ясно и последовательно, будто люди заранее готовились к тому, что умрут, а кто-нибудь возьмется анализировать то, что от них осталось, и они этому кому-то сознательно облегчили задачу: отсортировали все аккуратненько, разложили по полочкам.
Я представляю, как дочка Даша достигнет совершеннолетия, приедет в Пермь и надолго засядет над всем этим папиным, маминым, своим. Я много отдала бы, чтобы подержать в руках что-нибудь папино. Он как раз ничего не музеифицировал, и все что мне осталось - полтора десятка походных фотографий, записка к 8 марта, в которой он торжественно обещает маме бросить курить и лучший друг дядя Коля - живой кладезь историй из их общей юности.
Сама я архивирую свои воспоминания лет с семи. Сначала у меня была маленькая шкатулочка для вещдоков. Туда отправлялись цветные стеклышки, камешки, разная дареная мелочевка и записочки, по большей части, любовные (я, натурально, складывала в свою копилку очередной артефакт и представляла, как много лет спустя его извлеку, и меня накроет волной умиления). Потом - когда я начала активно писать письма, рассказики и самокопания - появилась еще и особая папка для бумаг.
А теперь я вдруг ловлю себя на мысли, что забросила свои архивы: не пересматриваю старое, не пополняю это старое новым. Память, между тем, вся при мне - и я легко перемещаюсь по ее закоулкам без всяких катализаторов в виде какой-нибудь там маргаритки, засушенной между страниц «Мио, мой мио». Для того чтобы заново прожить постфактум человека или обстоятельства - не обязательно обращаться к предметам, их символизирующим. Если помнишь - то помнишь по-настоящему. А если не помнишь - и вещи тебе не помощники.
Архивы - говно, сказала мне однажды ВВ. Бессмысленный автопортретизм. Когда умрешь - никто не будет копаться в этой трогательной рухляди, которую ты, понимаешь, по крупицам собирал и лелеял (если ты, конечно, не какой-нибудь там Веничка Ерофеев или Бродский Иосиф, за чью романтическую переписку или странички из школьных дневников готовы были бы драться мильоны). Вот что сделает сын, фантазирует ВВ, со всеми моими бумажками, фотокарточками, открытками, медальончиками? Отправит тлеть на антресоли - и это в лучшем случае. Надо учиться выбрасывать - регулярно и не дрогнувшей рукой.
А вы умеете? А хотели бы уметь?