"Японские заметки" - Веселье
Click to viewЯпонский юмор - это штука настолько в себе, что среди иностранцев есть немало тех, кто на полном серьезе уверен, что либо такового у японцев нет вовсе, либо все-таки он есть, но лучше бы вовсе не было никакого. Иностранное непонимание японского юмора нередко оборачивается различными курьёзами, вроде истории, связанной с выделенным из комического шоу вспомогательного сюжета "Като: Кодзи ненавидит Момоти".
Если вкратце, то там вся ситуация была прописана в сценарии программы, и к реальности она никакого отношения не имеет. Сиречь, в реальной жизни известный комедиант и телеведущий Като: Кодзи не испытывает никаких негативных чувств к идолу Цугунаге Момоко и вообще "любые имена, или ситуации являются вымыслом и чистым совпадением". Японская публика об этом aware очень хорошо, и по сему посмотрела, похихикала, проголосовала телерейтингом и благополучно об этом эпизоде забыла, по той причине, что в плоскости японского комического творчества подобных эпизодов - пруд пруди. Та часть иностранной аудитории, которая имеет какое-то представление про обустройство комического мира Страны Ва, поступила примерно так же, как и японская аудитория. Однако в ее среде нашлись и такие, кто воспринял увиденное за чистую монету. Крупного скандала на тему "на японском ТВ избивают девушек" тогда, к счастью, не случилось, но эта ситуация в качестве картинки, иллюстрирующей неправильное иностранное восприятие японского юмора, довольно типичная. Неправильные выводы из неверно понятой специфики эпизода - явление для иностранного восприятия нередкое.
На мой вкус не вполне уверенного в своих силах любителя японского юмора, так нередко происходит по той причине, что японский юмор, как и многие другие вещи и явления в японской культуре (как современной, так и традиционной) требуют знакомства с деталями общего контекста.
Во времена, когда профессор Бэзил Холл Чемберлен начал писать небольшие статьи по разным аспектам японского бытия (а начал он это делать в 1880-е годы), которые со временем сложились в первую иностранную энциклопедию о Японии, ситуация с японским юмором выглядела таким образом:
Веселье.
Серьезные идеи японцы держат для экспорта. Национальный юмор - явление исключительно для внутреннего потребления, выветривающееся быстрее, нежели его можно переправить за границу. Уже только по одной этой причине мы вынуждены оставить в стороне намерение дать иностранному читателю сколько-нибудь цельное и подробное представление о комической стороне японского сознания.
Возможно, самым лучшим будет утверждение о том, что японский юмор таковым вовсе не является. Он совершенно точно не имеет ни чего общего с французским esprit [т.е. остроумием -примечание переводчика], этим порождением чистого интеллекта и социальной утонченности, которое подается в гостинных домов, в которых разговоры достигают уровня высокого искусства, в которых каждое слово похоже на рапиру, а все остроты легки, словно воздух. Следует ли нам сравнить японский юмор с той недоброй, сочетающей в себе гротеск и смехотворность субстанцией, которую юмором называют северяне? Может показаться, что в них есть нечто общее. Однако это не так - в японском юморе нет скрытых слез и юмористической самокритики. В нем нет места для иронии, нет места для глубины. Более всего он похож на то, как мы себе представляем шумные древнеримские сатурналии с их незатейливыми насмешками, возмутительными каламбурами, розыгрышами и громкими хохотом.
Остри, чудачь и буйно распутничай, - так гласит текст наполовину бессмысленной, шутовской, балаганной, богатой на разного рода каламбуры, карнавальной по сути своего бурного веселья, песни. Она безыскусна, но очень популярна, по сути это песня плебса. Таковой ее сделали обстоятельства.
Старая японская аристократия никоим образом не была склонна к юмору. Ее девиз гласил: «Жизнь - это реальность, жизнь - это серьезность». О, сколь же безрадостной должна была быть эта жизнь! Во времена сёгунов восхищение нарядами дам, дамские улыбки, затейливые комплименты шепотом в дамское ушко, не входили в распорядок дня молодого даймё. Его по-прежнему можно увидеть на сцене, так как традиция сохранилась, при том что сами эти персонажи бесследно исчезли. Вот он сидит с совершенно прямой спиной, являющей собой совершенный пример того, как следует себя вести. Его лицо непроницаемо, его редкие движения жестки, как будто его роскошные одежды накрахмалены, все его естество связано предписаниями обширного и жесткого этикета.
Следует также помнить, что самурайское правление представляло собой разновидность деспотизма, который нельзя было уколоть даже эпиграммой - одной неподобающей остроты могло хватить, чтобы вас отправили томиться в изгнании на одном из семи островов Идзу до самого конца ваших дней. Повсюду сновали шпики, стены этих бумажных домов почти буквально имели уши. Так называемые, «радости жизни» высшего света состояли из церемоний, столь же официальных, как государственные. К таковым можно отнести величественный театр Но с его статичными актерами, также облаченными в жесткие одежды и текстами, произносимыми на диалекте, отмершем несколько веков назад (если когда-либо этот диалект вообще был живым). То же самое можно сказать и про чайные церемонии, или же искусство сложения цветов по принципу философии, или же о сложении стихов по древним моделям, или же про рассматривание свитков, нарисованных согласно китайским канонам. По сути, вся жизнь была запелёнута в формализм, наподобие погребальных пелен мумии. Одной мысли об этом достаточно для того, чтобы задушить веселье.
Придавленная этим грузом сверху, национальная тяга к юмору выплескивалась в низах общества. В неподражаемом собрании набросков Хокусая (художника, вышедшего из прочих сословий и игнорировавшего классические правила), мы видим людей, которые в прямом смысле «отлично проводят время», в то время как правящая верхушка изнуряет себя скукой. Этими людьми будут японские лавочники и ремесленники. Мы видим их неказистые проказы, их хмельное веселье, их эпизодические шутки в адрес высших, как, например, на картинке, где за спиной конфуцианского ученого над ним потешаются уличные мальчишки, или на картинке, где величественная процессия даймё представлена в виде процессии кузнечиков, несущих в клетке богомола.
Театр, посещать который для людей благородных было ниже достоинства, был площадкой для их веселого времяпрепровождения. Пьесы писались исключительно ради их вкусов, так что это сценическое процветание было, как несложно догадаться, не классической культурой в прямом смысле. То же самое относится и к литературе - мы должны отвернуться от книг, написанных высшим светом, и обратиться к книгам простого народа, если хотим смешного.
Зачастую наши сравнения грубы, однако позвольте нам воздать должное тому, чему следует воздавать должное. Называя вещи своими именами, мы редко (если вообще когда-либо) находим что-либо привлекательное в злословии.
В конечном итоге выясняется, что большинство европейских форм веселья имеют свои японские параллели. Например, японские каламбуры не настолько отличаются от наших, если не считать те, что основаны на написании знаков китайской грамоты.
Японские комедии бывают двух видов. Те, что более современные являются настоящими комедиями положения; те, что дошли до нашего времени из средних веков (они считаются почти классикой, потому что их используют в качестве интермедий в театре Но) имеют природу фарса, в котором действие очерчивает юмор, имеющий вид коротких шуток. В этих произведениях чаще всего главная роль отводится слуге по имени Тарокадзя (персонаж, схожий с Лепорелло) и заканчиваются они неизменно комическим бегством.
К счастью, японское комическое искусство говорит на диалекте, который более-менее возможно понять, при этом несомненно, что знакомство с японскими обычаями и обыкновениями, традициями и предрассудками многое добавляет наслаждению красками искусств.
В этом месте мы должны закончить (крайне схематично раскрытую) тему японского веселья. Объяснение каких-либо японских каламбуров и прочих шуток является сложной задачей, жестокой по отношению к читателю и еще более жестокой по отношению к самим шуткам.