Хватило бы мужества быть слабым (глава третья)
Кубышкин пустился в пересказ последних событий, найдя всех нас в сарае Лютикова. Правильнее называть этот сарай «сараем Гринёва», но Лютиков унаследовал его от Грини (так мы его называли) и передал его в коллективное пользование.
Гриня рос без отца, с матерью не совсем обычного поведения. Она ни за что не выкидывала старых вещей, а захламляла всё, что могла. Вскоре сарай был забит. Она завалила чулан, сени, а когда принялась за избу, Гриня, было, попытался выбрасывать хлам без её ведома, но она каким-то мистическим образом узнавала об этом и обижалась на Гриню так, что могла не говорить с ним неделю. Я не раз был свидетелем того, как Гринёв безуспешно пытался уговорить мать выбросить ту или иную дребедень, но это всегда выливалось в истерику.
Когда начались осенние призывы, мы с Харитоновым и Жбановым призвались в один день: он на флот, я в артиллерию, а Васька Жбанов в пехоту. Кубышкин служил где-то далеко на севере, а по окончании так и не смог внятно передать, в каких именно войсках он был и чем там занимался. Гринёву же, не без помощи Степана Трофимовича, отдали военный билет и оставили ухаживать за матерью. Лютиков, младший из наших одногодок, своего весеннего призыва так и не дождался. Он спутался с мужиками из соседнего села Чернуха и ввязался в совершенно глупую кражу кирпичей с территории новостроящейся там школы. Как это обычно бывает, те мужики сумели вовремя испариться, а Сашку схватили за «радикулит» и закрыли на полтора года. Так что, из тех, кто не уехал в город получать высшее образование, среди наших только Гриня избежал срока. Однако, вскоре, по закону сохранения энергии, срок (причём пожизненный) получила мамаша Гринёва. Она окончательно помешалась и ему пришлось определить её в сумасшедший дом. Таковой отыскался в Богородске. Видеть мать в её состоянии оказалось нестерпимо больно, да и на практике были одни препятствия: ни общественного транспорта, ни денег на него. Словом, навещать мать Гринёв перестал и, очевидно, винил себя за это. Он сделался молчалив, перестал улыбаться и умудрялся жить натуральным хозяйством. Казалось бы, - самое время расчистить все завалы, но именно здесь Гриня остановился и решил оставить всё как есть. Так он прожил до освобождения Лютикова. Тот вышел через полтора года и занялся починкой своего хозяйства (руки у него были золотые). Пока Лютиков мыкался с поисками работы, попадались и другие дома без мужицких рук и Лютиков чинил как за хлеб, так и за монету. Поскольку Гринёв воспитывался только матерью, всё, что касалось огорода и скотины, он умел; а вот печку переложить, да крышу перекрыть - это пришлось делать Лютикову. Узнав про мать Гринёва, брать монетой он не захотел, но сошлись на этом самом сарае. Они вместе его разгребли и Гриня первый стал называть этот сарай «сараем Лютикова». С того момента до описываемых событий прошло лет пять и всё это время наш разношёрстный коллектив собирался здесь. Вот и сейчас не хватало только Харитонова. Огурцов не был вхож в наш сарай до того, как Витька стал его таскать, чтобы сблизиться через него с Алёной. Жбанову это не нравилось. Не то, чтобы он не любил Женьку Огурцова, но в наше общее личное пространство ввели постороннего без его на то согласия. Стараясь быть объективным замечу, что Кубышкину, Лютикову, Гринёву и мне ввод постороннего не мешал ничуть. А раз это мешало только Жбанову, то следует сделать ещё одно серьёзное отступление (без которого картина не будет полной), чтобы объяснить его отношения с Витькой.
Они вместе росли, вместе учились и даже, как я уже упоминал, призвались в один день. На Васькино счастье хоть служили они порознь. Ещё со школы эти двое соперничали во всём. Если начинали спорить, то обязательно до драки. При этом Васька постоянно был битым, но держал себя так, что положения своего, почему-то, не терял нисколько. Их уже и разнимать-то перестали. Витька, не такой острый на язык, не справляясь со Жбановым на словах, терял контроль, приходил в бешенство и, с одной стороны, был страшен в своих припадках ярости, а с другой - выглядел глупо. Ваське это было только на руку, пусть и ценой собственного здоровья. Их схватки даже дракой назвать было сложно. Это больше походило на избиение клоуна. Васька не дрался, а скорее отбивался от Харитонова и при этом отпускал колкости в его адрес, приводя таким образом Витьку к очередному всплеску бешеной свирепости. Васькины колкости были жутко смешными, но рассмеяться означало - встать за ним в очередь и тоже быть битым. Тем не менее, улыбались все.
Отслужив, Васька вернулся (последним, не считая Харитонова) и мы все сразу к нему потянулись. Это был спокойный год. Потом вернулся наш морячок и смекнул, что первый парень на деревне уже не он, по крайней мере, в наших глазах. Кубышкин, хоть и тюфяк, но за Жбанова теперь стоял горой. Влияние на Лютикова тоже было утеряно. Тот в тюрьме, наверное, насмотрелся многого, так как не трещал на каждом углу, мол «Я сидел!..», а наоборот, предпочитал об этом периоде своей жизни помалкивать.
Пусть со стороны это и не было заметно, но Харитонову пришлось наступить на своё собственное «я» и вклиниться к нам уже на равных. Он организовал посиделки. Безотказный Гринёв согласился, чтобы это мероприятие проводилось в его просторной избе, ведь жил он один.
Пропустив пару чарок, мы пустились в разговоры, которые машинально склонились к службе. Желание рассказывать у всех было сильнее желания выслушивать. Беседа получилась пьяной и шумной. Харитонов использовал все удобные моменты, чтобы вспомнить постоянные со Жбановым драки, а после поблагодарил судьбу, что армия в России превращает юнцов в мужей. Снисходительно посмеялся над их бывшими отношениями и заверил, что все, за этим столом сидящие, только по образу одной их посадки смотрятся взрослее и умнее. Поначалу я даже поверил, что и впрямь он верит в то, что говорит; но через пару флаконов Харитонов стал подбивать всех на состязание в отжимании. Гринёв безвозвратно отлучился на диван. Я, сказавшись пьяным, вызвался судить. Сто отжиманий были выполнены всеми и в одном темпе. Кубышкин вдруг замедлился и стало невозможным вести счёт. На полуторосотенном отжатии пришлось его дисквалифицировать. За ним, отжавшись ещё раз, поднялся Жбанов. У Витьки самодовольно сверкнули глаза, но только на секунду. Лютиков, как ни в чём не бывало, продолжал. У меня было ощущение, что я даже услышал скрип, с которым Харитонов пересилил желание подняться. После двухсот я сбился со счёта и сообщил об этом. Оба хотели остановиться, но Витька уже не мог отступить, а Лютиков, несмотря на собственный дискомфорт, наслаждался истязанием Харитонова. Все присутствующие уже начали убеждать их прекратить состязание. Говорили, что это вредно, что до больницы далеко, что это ребячество в конце концов. Последнее сработало. Витька вдруг встал, нацепил искусственную улыбку и сдавленным голосом сказал: « Да всё нормально, так… подурачились малость. На минуту азартом обуяло». И он сразу же обратился к Лютикову: «Женька, молодец ты…- тут он приперчил несколькими длинными и красочными нецензурными восклицаниями, а потом продолжил, - Ты когда успел так натренироваться, чемпион? Я тебя таким не помню». Сашка пожал протянутую руку и процитировал: «Дела давно минувших дней, Преданья старины глубокой». Я не думаю, что он читал когда-нибудь что-либо кроме хрестоматийной литературы, но, выйдя из тюрьмы, на вопросы о его заключении, как попугай, твердил вот эту фразу.
После того вечера началась новая глава в истории наших отношений, а особенно отношений двух конкурентов. Ребячество как-то само по себе стало дурным тоном, и соперничество перешло на другой уровень. В воздухе будто зависло некое напряжение и, если хотели жалить, делали это исподтишка.
Если Витька был ярко выраженным лидером, то Васька был просто добряком с амбициями. Издавна повелось на нашей грешной земле, а уж тем более на Руси, что не бывает лидера без кнута, а только с пряником. Ибо, если он добряк без кнута, то пряник легче отобрать, нежели заслужить.
Все мы или только часть из нас, естественным ли путём или от Бога; наделены даром ли, проклятьем ли, имя которому - то ли гордость, а то ли и гордыня. И этот вот «проклятый дар» возбуждает в нас, или в некоторых из нас, или опять-таки во всех, но в разной степени, некую потребность, желание влиять на ситуацию. Из-за этой потребности зачастую вспыхивают отчаянные споры за совершенные бессмыслицы. Состоявшиеся супруги чуть ли не до драки спорят, что за сорт укропа посадить перед окнами, молодожёны отменяют свадьбы, не сойдясь на цвете скатерти, а уж соперники убить готовы, лишь бы отстоять своё мнение в принципиальном вопросе: каким пальцем эффективнее ковырять в носу, - указательным или мизинцем. Доводя ситуацию до комизма, можно подробно повествовать об одном из подобных споров и в деталях передать утверждения обеих сторон. Такие, как например, что указательный сильнее, а мизинец тоньше и поэтому маневреннее, но мы не станем этого делать, а скажем только, что если Витька режиссёра ударил, то Васька непременно должен был его обласкать.
Гриня рос без отца, с матерью не совсем обычного поведения. Она ни за что не выкидывала старых вещей, а захламляла всё, что могла. Вскоре сарай был забит. Она завалила чулан, сени, а когда принялась за избу, Гриня, было, попытался выбрасывать хлам без её ведома, но она каким-то мистическим образом узнавала об этом и обижалась на Гриню так, что могла не говорить с ним неделю. Я не раз был свидетелем того, как Гринёв безуспешно пытался уговорить мать выбросить ту или иную дребедень, но это всегда выливалось в истерику.
Когда начались осенние призывы, мы с Харитоновым и Жбановым призвались в один день: он на флот, я в артиллерию, а Васька Жбанов в пехоту. Кубышкин служил где-то далеко на севере, а по окончании так и не смог внятно передать, в каких именно войсках он был и чем там занимался. Гринёву же, не без помощи Степана Трофимовича, отдали военный билет и оставили ухаживать за матерью. Лютиков, младший из наших одногодок, своего весеннего призыва так и не дождался. Он спутался с мужиками из соседнего села Чернуха и ввязался в совершенно глупую кражу кирпичей с территории новостроящейся там школы. Как это обычно бывает, те мужики сумели вовремя испариться, а Сашку схватили за «радикулит» и закрыли на полтора года. Так что, из тех, кто не уехал в город получать высшее образование, среди наших только Гриня избежал срока. Однако, вскоре, по закону сохранения энергии, срок (причём пожизненный) получила мамаша Гринёва. Она окончательно помешалась и ему пришлось определить её в сумасшедший дом. Таковой отыскался в Богородске. Видеть мать в её состоянии оказалось нестерпимо больно, да и на практике были одни препятствия: ни общественного транспорта, ни денег на него. Словом, навещать мать Гринёв перестал и, очевидно, винил себя за это. Он сделался молчалив, перестал улыбаться и умудрялся жить натуральным хозяйством. Казалось бы, - самое время расчистить все завалы, но именно здесь Гриня остановился и решил оставить всё как есть. Так он прожил до освобождения Лютикова. Тот вышел через полтора года и занялся починкой своего хозяйства (руки у него были золотые). Пока Лютиков мыкался с поисками работы, попадались и другие дома без мужицких рук и Лютиков чинил как за хлеб, так и за монету. Поскольку Гринёв воспитывался только матерью, всё, что касалось огорода и скотины, он умел; а вот печку переложить, да крышу перекрыть - это пришлось делать Лютикову. Узнав про мать Гринёва, брать монетой он не захотел, но сошлись на этом самом сарае. Они вместе его разгребли и Гриня первый стал называть этот сарай «сараем Лютикова». С того момента до описываемых событий прошло лет пять и всё это время наш разношёрстный коллектив собирался здесь. Вот и сейчас не хватало только Харитонова. Огурцов не был вхож в наш сарай до того, как Витька стал его таскать, чтобы сблизиться через него с Алёной. Жбанову это не нравилось. Не то, чтобы он не любил Женьку Огурцова, но в наше общее личное пространство ввели постороннего без его на то согласия. Стараясь быть объективным замечу, что Кубышкину, Лютикову, Гринёву и мне ввод постороннего не мешал ничуть. А раз это мешало только Жбанову, то следует сделать ещё одно серьёзное отступление (без которого картина не будет полной), чтобы объяснить его отношения с Витькой.
Они вместе росли, вместе учились и даже, как я уже упоминал, призвались в один день. На Васькино счастье хоть служили они порознь. Ещё со школы эти двое соперничали во всём. Если начинали спорить, то обязательно до драки. При этом Васька постоянно был битым, но держал себя так, что положения своего, почему-то, не терял нисколько. Их уже и разнимать-то перестали. Витька, не такой острый на язык, не справляясь со Жбановым на словах, терял контроль, приходил в бешенство и, с одной стороны, был страшен в своих припадках ярости, а с другой - выглядел глупо. Ваське это было только на руку, пусть и ценой собственного здоровья. Их схватки даже дракой назвать было сложно. Это больше походило на избиение клоуна. Васька не дрался, а скорее отбивался от Харитонова и при этом отпускал колкости в его адрес, приводя таким образом Витьку к очередному всплеску бешеной свирепости. Васькины колкости были жутко смешными, но рассмеяться означало - встать за ним в очередь и тоже быть битым. Тем не менее, улыбались все.
Отслужив, Васька вернулся (последним, не считая Харитонова) и мы все сразу к нему потянулись. Это был спокойный год. Потом вернулся наш морячок и смекнул, что первый парень на деревне уже не он, по крайней мере, в наших глазах. Кубышкин, хоть и тюфяк, но за Жбанова теперь стоял горой. Влияние на Лютикова тоже было утеряно. Тот в тюрьме, наверное, насмотрелся многого, так как не трещал на каждом углу, мол «Я сидел!..», а наоборот, предпочитал об этом периоде своей жизни помалкивать.
Пусть со стороны это и не было заметно, но Харитонову пришлось наступить на своё собственное «я» и вклиниться к нам уже на равных. Он организовал посиделки. Безотказный Гринёв согласился, чтобы это мероприятие проводилось в его просторной избе, ведь жил он один.
Пропустив пару чарок, мы пустились в разговоры, которые машинально склонились к службе. Желание рассказывать у всех было сильнее желания выслушивать. Беседа получилась пьяной и шумной. Харитонов использовал все удобные моменты, чтобы вспомнить постоянные со Жбановым драки, а после поблагодарил судьбу, что армия в России превращает юнцов в мужей. Снисходительно посмеялся над их бывшими отношениями и заверил, что все, за этим столом сидящие, только по образу одной их посадки смотрятся взрослее и умнее. Поначалу я даже поверил, что и впрямь он верит в то, что говорит; но через пару флаконов Харитонов стал подбивать всех на состязание в отжимании. Гринёв безвозвратно отлучился на диван. Я, сказавшись пьяным, вызвался судить. Сто отжиманий были выполнены всеми и в одном темпе. Кубышкин вдруг замедлился и стало невозможным вести счёт. На полуторосотенном отжатии пришлось его дисквалифицировать. За ним, отжавшись ещё раз, поднялся Жбанов. У Витьки самодовольно сверкнули глаза, но только на секунду. Лютиков, как ни в чём не бывало, продолжал. У меня было ощущение, что я даже услышал скрип, с которым Харитонов пересилил желание подняться. После двухсот я сбился со счёта и сообщил об этом. Оба хотели остановиться, но Витька уже не мог отступить, а Лютиков, несмотря на собственный дискомфорт, наслаждался истязанием Харитонова. Все присутствующие уже начали убеждать их прекратить состязание. Говорили, что это вредно, что до больницы далеко, что это ребячество в конце концов. Последнее сработало. Витька вдруг встал, нацепил искусственную улыбку и сдавленным голосом сказал: « Да всё нормально, так… подурачились малость. На минуту азартом обуяло». И он сразу же обратился к Лютикову: «Женька, молодец ты…- тут он приперчил несколькими длинными и красочными нецензурными восклицаниями, а потом продолжил, - Ты когда успел так натренироваться, чемпион? Я тебя таким не помню». Сашка пожал протянутую руку и процитировал: «Дела давно минувших дней, Преданья старины глубокой». Я не думаю, что он читал когда-нибудь что-либо кроме хрестоматийной литературы, но, выйдя из тюрьмы, на вопросы о его заключении, как попугай, твердил вот эту фразу.
После того вечера началась новая глава в истории наших отношений, а особенно отношений двух конкурентов. Ребячество как-то само по себе стало дурным тоном, и соперничество перешло на другой уровень. В воздухе будто зависло некое напряжение и, если хотели жалить, делали это исподтишка.
Если Витька был ярко выраженным лидером, то Васька был просто добряком с амбициями. Издавна повелось на нашей грешной земле, а уж тем более на Руси, что не бывает лидера без кнута, а только с пряником. Ибо, если он добряк без кнута, то пряник легче отобрать, нежели заслужить.
Все мы или только часть из нас, естественным ли путём или от Бога; наделены даром ли, проклятьем ли, имя которому - то ли гордость, а то ли и гордыня. И этот вот «проклятый дар» возбуждает в нас, или в некоторых из нас, или опять-таки во всех, но в разной степени, некую потребность, желание влиять на ситуацию. Из-за этой потребности зачастую вспыхивают отчаянные споры за совершенные бессмыслицы. Состоявшиеся супруги чуть ли не до драки спорят, что за сорт укропа посадить перед окнами, молодожёны отменяют свадьбы, не сойдясь на цвете скатерти, а уж соперники убить готовы, лишь бы отстоять своё мнение в принципиальном вопросе: каким пальцем эффективнее ковырять в носу, - указательным или мизинцем. Доводя ситуацию до комизма, можно подробно повествовать об одном из подобных споров и в деталях передать утверждения обеих сторон. Такие, как например, что указательный сильнее, а мизинец тоньше и поэтому маневреннее, но мы не станем этого делать, а скажем только, что если Витька режиссёра ударил, то Васька непременно должен был его обласкать.