Утечка
- Левинин Семён Иванович?,- глядя на предъявленные документы, переспросила паспортистка.
- В некотором роде,- усмехнулся пассажир лет двадцати.
- Молодой человек, на паспортном контроле подобные шутки могут дорого стоить!
- Извините, ради Бога. У меня, наверное, акцент, да и волос на фотографии побольше, я понимаю. Почти шесть лет в России не был, родителей приехал повидать, да и по снегу соскучился. Видите ли, у меня два паспорта, и на одном из них я - Семён Иванович Левинин, а на другом - Самсон Леви, сын Йоханана.
- Много вас тут таких Иванычей и Семёнычей, - буркнула паспортистка, поставила несколько штампов и бесцеремонно провозгласила: «Следующий!».
Пройдя по зеленому коридору, Семён жадно вцепился глазами в толпу. Его должен был встречать отец.
- Сёма! - донеслось откуда-то справа. Неповторимо кудрявая голова продиралась сквозь толпу встречающих. Они обнялись.
- Как ты возмужал! - сказал один.
«Как ты постарел», - подумал другой.
У Семёна вдруг возникло странное, неприятное и даже пугающее чувство отчуждённости. «Нелепость какая-то», -продолжал он размышлять, пытаясь разобраться в собственных ощущениях. -«Вот я обнимаю своего родного папу, мы не виделись шесть лет, а я сам как будто отгораживаюсь от него…».
- Где твои кудри, Сёма?
- Сбрил, пап. Я же там всё еще в армии служу.
- Ну ты же не новобранец уже, почти три года отслужил…
- Верно, пап, но так в засаде посреди пустыни удобнее.
- Так вы и засады устраиваете?
- Пап, я артиллерист, нечего нам в засадах делать. Это я так, к слову. А те, кто действительно там сидят, об этом не распространяются.
- Ну как ты, сынок?
- Нормально, пап. Куда теперь?
- На автобусе до метро, а там до вокзала, и у нас будет еще пару часов до поезда. Завтра в шесть будем в Нижнем. Мама нас уже заждалась, наверное… Тебе не холодно? Я куртку дедову привёз.
- Давай. Не зря ж ты её катал. А то я три джемпера надел, а толку…
Желая восполнить пробелы за неполные шесть лет разлуки, оба беспрерывно говорили. Слова сближали, однако ощущение отчуждённости не покидало Семёна. «Вот она, цена разлуки, - подумал он, - даже с самыми близкими приходится сближаться заново».
***
Обе женщины, вертясь вокруг стола и завершая последние приготовления, суетились больше, чем делали.
- Грибы!.. Грибы-то что ж ты не поставила к картошечке? Там, в этой Израиловке, маслёнок - самый благородный гриб.
- Сейчас, сейчас… Несу, несу…
- Ну что ж ты в банке-то несёшь, ну мам?! Хоть в плошку пересыпь! Я сына столько лет не видела… Хочется, чтобы всё красиво было.
- Да, дочка, да… Сейчас переложу…
- Мам, суп переперчила, он же острое не ест!
- Да как же это?.. Где же?.. Я ж на кастрюлю две щепотки только, как всегда…
- А стопку-то ему поставить, что ль, мам?..
- Что ж, поставь.
- А уезжал-то ведь - совсем не пил… Зачем я только согласилась отпустить его туда?
- А я тебе еще до свадьбы говорила: на кой чёрт тебе еврей? Или сам туда сбежит или внуков увезёт…
- Мам, перестань, ей-богу.
- К какому Богу ты взываешь? К ихнему аль нашему?
- Какая разница, раз Бог един…
- А что ж воюют они там тогда, коль под единым Богом ходят?..
Звук ключа, провернувшегося в замке входной двери, прервал беседу. Однако суеты от этого только прибавилось. Все действующие лица оказались в прихожей, обнимаясь, целуясь, проливая слёзы радости - словом, встречаясь после долгой разлуки. Прихожая, будь она живой, опешила бы, наверное, от столь длительного присутствия всей семьи на её скромной площади.
- Ну что же мы на пороге-то толпимся? Небось, проголодались с дороги. Ну, брось ты сумку-то!..
- Да я подарки, мам, хотел…
- Потом подарки, никуда они не денутся. Иди мой руки - и к столу. На кухню, в ванной бельё сохнет!
Семён зашёл на кухню и машинально закрыл кран, из которого уже текла вода. «По-видимому, забыли закрыть», - промелькнула мысль. Он засучил рукава, приготовил полотенце и мыло, затем снова открыл кран, намочил руки и вспомнил, что кроме холодной, вода может быть еще и ледяной. Намылил крепкие ладони, смыл пену и тут же закрыл кран снова.
- Мам, а чего же вы воду-то включённой оставили? - поинтересовался Семён, садясь за стол.
- Да я курицу хотела разморозить на завтра, а тут вы пришли, я и забыла. Хорошо, что напомнил, пойду поставлю.
- Н-да… Вот она, великая держава... - провозгласил Семён. - Воды столько, что ею курицу размораживают. Причём не в тазике, а под струёй в раковине. Теперь понятно, почему у вас до сих пор нет микроволновой печи. - Он улыбнулся. - Она вам просто не нужна.
- А чего ты ёрничаешь? - вернулась мать. - И правда, мне печка не нужна. Я на газу погрею и в раковине разморожу. А ты не успел вернуться, как родную страну, которая тебя вскормила и взрастила, начинаешь поносить.
- Да я разве поношу, мам? Я, наоборот, восхищаюсь. Там у нас с водой напряжёнка, каждая капля на счету. Так там её даже самые несознательные граждане экономят, предаваясь общей идее сохранить озеро Кинерет. А русские туристы, если их попросят в гостинице не размораживать курицу в раковине, приписывают это еврейской жадности.
- А ты чего молчишь, еврейская ты морда?- обратилась жена к мужу. - Сбил ребёнка с панталыку, в сионисты его записал, а теперь молчишь?!
- А я его на сутки раньше встретил, - произнёс невозмутимым тоном чуть ли не последний еврейский интеллигент России. - Вот, даю тебе возможность с сыном пообщаться, - и, выдержав паузу, добавил с лёгкой иронией, - на отвлечённые темы.
- Вот и отвлекись от картошки-то с грибами, не для тебя старалась. Сёмочке оставь.
- А от чего же это ты, Семён, нам не привёз невесту свою показать? - вступила в разговор бабуля, доселе опасавшаяся говорить, чтобы не испортить торжество момента чем-нибудь простецки-деревенским и не вызвать тем самым гнева дочери.
- Да мы думали об этом, но она по-русски не говорит. Если тур купить по Питеру да по Москве… А так… Что ей здесь делать? Мне пришлось бы с нею нянькаться вместо того, чтобы с вами общаться.
- Так как же вы с ней объясняетесь? Это вот на этой вашей тарабарщине?
- На ней, бабуль, на ней. Ты только представь: язык Ветхого Завета.
- Ну чего ты молчишь? Чего ты молчишь-то, еврейская ты рожа? Мало того, что ты лишил меня сына, теперь вон и внуки по-русски разговаривать не будут!
- А ты не о себе думай, - возразил вдруг как-то совсем по-мужски Иван Вениаминович, - ты о ребёнке подумай. Ему там лучше. Сём, ведь так?
- Так.
- А чем лучше-то? Чем??? Тем, что вы там воду каплями считаете, что того и гляди вас там арабы растерзают и сожрут к едрене матери? Чем лучше-то, чем??? Промыли мозг юнцу идеологией…
- Вот о промывке-то мозгов давай не будем, мам. «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить»… С первого класса на развороте букваря читали… Даже я застал. А уж про Сталина, про это солнце народное, я вообще молчу.
- Вот и молчи. Ведь если, не дай Бог, убьют тебя там, дурака такого, что тогда?
- Тогда я умру русским, и меня похоронят за оградой кладбища, так как для них я не еврей. Там по маме национальность определяют. Гордись!..
- Ну что ж ты говоришь-то такое?! Ну какое, к чёртовой матери, кладбище?! - заревела Ольга Дмитриевна. - Вань, ну скажи ты ему…
- Ну мам… Ну что ты… - Семён обнял мать.
- Оль, ты чего? - с долесекундным опозданием спросил Иван Вениаминович, так, что могло показаться, что две эти фразы прозвучали одновременно.
- Оль, рыбу-то нести, что ль? - опасливо поинтересовалась бабушка.
- Неси, бабуль, неси, - сказал Семён, утирая слёзы матери.
- Не понимаю, за что её Святой Землёй называют, - не унималась Ольга Дмитриевна, когда бабушка Надя вышла на кухню. - Столько крови на ней пролили, что её уже давно проклятой называть надо, а не Святой, Землю эту вашу Обетованную.
- Вот такое мы безумное племя - люди. Племя, которое ради самого святого творит самые страшные грехи.
- М-да, абсурд… - поддержал отец сына.
- Абсурд здесь не заканчивается, - продолжала всхлипывать Ольга Дмитриевна. - Дед вон воевал не за святыни, а за Родину, чтобы внуки его ходили по свободной от захватчиков Родине, по русской земле, понимаешь, Сёма, русской?!
- Да, - вернулась из кухни бабушка с двумя тарелками. - Дед-то наш любил рыбачить… А эта - покупная, с магазина. Но тоже ничего. Сначала мужчинам, а нам сейчас принесу.
- Не поймите меня неправильно, - начал Сёма, когда бабушка Надя снова удалилась в кухню, - но я иногда радуюсь, что он не дожил до этих дней. Но не потому что внуки не будут ходить по освобождённой им Родине, а потому, что эти самые внуки, за которых он воевал, малюют на каждом углу свастику.
- Ой, Сёма, дебилы везде и всегда были, есть и будут. У вас там тоже выродков хватает.
- Хватает, мам, согласен. И, действительно, кресты во дворах малюют, скорее всего, дебилы, но вот руководят ими, к сожалению, очень даже умные люди, лишённые, правда, человечности, однако далеко не дураки. Поэтому уж если погибать, то за высокую идею, которой промыли мои мозги, а не за своё происхождение от рук неонацистов, как бы они себя там не называли. Но если уж совсем откровенно, то дело даже и не в этом. Много чести будет неонацистам, чтобы только из-за них я не хотел бы вернуться в Россию. Я долго размышлял, почему мне там лучше, и именно в моральном плане, а не материальном. И, действительно, почему? Здесь я - еврей, а там - русский. Здесь преступность, а там - терроризм. Здесь есть как говно, так и хорошие люди. И там - всё то же самое, как ,в принципе, и везде. Так в чём же разница? А в том, что ещё Горький сказал, что народу в России как песку - нескоро тот песок вычерпаем. В Израиле каждый человек, как и каждая капля воды, на счету. Там моя жизнь только за то, что я есть, стоит в разы больше. И я знаю, что мою батарею не пошлют на верную смерть только для манёвра, как Россия поступала с целыми полками. И моей каплей не будут размораживать курицу, а превратят пустыню в оазис. И покуда Россия не научится ценить то, что у неё в избытке, ей не избежать утечки воды, газа, нефти, леса, мозгов…
- А что ж вы рыбку не кушаете? - появилась с тарелками в руках бабушка Надя. - Остынет же. Кушайте, кушайте. Для мозгов полезно.