"Звезда": эпизод 8

[right_to_cry]

Эпизод 7.

Эпизод 8. Каменное сердце

И когда на берег хлынет волна
И застынет на один только миг,
На земле уже случится война,
О которой мы узнаем из книг.

И когда вода отступит назад,
Берег выйдет и откроет героя,
Берег выйдет и откроет врага.
Их по-прежнему останется двое. [1]
Косые взгляды Анайрэ, пустынный дворец, дрожащие пальцы матери. Теперь уже никто не назвал бы ее Индис Ясной - Потускневшей Индис была она.
…И он сорвался.
Над притихшими мостовыми полетел цокот копыт. Он гнал и гнал, не заботясь больше о том, что велит ему долг. Он знал, что ему предстоит стоять перед Валар и отвечать на вопросы Манвэ - на такие вопросы, ответы на которые не предусмотрены самой сутью мира. Ему придется говорить от имени оставшихся нолдор и, тем более, вернувшихся. Хотел он того или нет.
Но сейчас это его ничуть не волновало. Кусая губы, он подгонял и подгонял коня, и тот, чуя настроение всадника, мчался изо всех сил.
Прежде чем он встанет перед Манвэ, прежде чем опустится на колени перед Ольвэ и выжившими, он должен увидеть прощение в ее глазах.
Арафинвэ Ингалаурэ Финвион ехал к жене, которая однажды уже сказала ему: «Прощай», а теперь должна суметь вымолвить: «Прощаю». А иначе ему нет места среди живых. Сам себя он не простит никогда, но это не играет ровным счетом никакой роли. Нынче мало что имеет значение, и сама жизнь обесценилась, став разменным товаром.
Но он в эти сделки ввязываться не намерен и уж тем более не собирается платить по счетам из чужого кармана - в конце концов, он младший сын Финвэ, а не старший.
Арафинвэ от всего сердца желал, чтобы Феанаро никогда не узнал на собственном опыте, каково это - стать средством для достижения чужой цели, когда твоя жизнь брошена на чашу весов в оплату чьих-то долгов.
И эти искренние пожелания, конечно, сбудутся. Еще не родился тот, кто сумел бы спалить жизнь Феанаро вернее него самого.
Мысли проносились в голове у Арафинвэ быстрее, чем улетала назад дорога. Каждый изгиб пути был знаком до какой-то тяжелой, судорожной боли, но, увидев за очередным поворотом извечно росшую там рябину, он от неожиданности остановил коня. Жеребец недовольно всхрапнул, переходя на шаг.
От сильного дерева остался только засохший ствол, на который деловито карабкался настырный вьюн, цепляясь зелеными усиками. Рябина, подобно многим другим деревьям, очень быстро зачахла без света.
Никогда уже не будет, как прежде. Сколько не пытайся воскресить жизнь.
Враз похолодевшей рукой Арафинвэ тронул теплую шею коня, и тот послушно ускорил ход.
«Не пробуй догнать прошлое, дитя. Не возвращайся назад, не оглядывайся, не жалей - там тебя встретят только пыль и миражи».
Посмотрим, Феанаро, чья возьмет. И знай, есть вещи, которых тебе не понять никогда.

Он умеет прощать как будто? Что ты, знаешь, он совсем не про то. Пьет вино и вину в промежутках меж сожженьем всех в мире мостов. Вот прощаться - в этом он мастер, тут простор, широта и размах. Вдохновение истинной страсти преломляется страшно в руках.

К тому моменту, как Арафинвэ проехал Калакирью, он уже успел перебрать в голове десятки вариантов разговора с женой и ни один не показался ему подходящим. В нем зрело смутное подозрение, что уместными не будут никакие слова, начать ли беседу с «Эарвен, дорогая», «Любимая» или сразу крикнуть «Прости меня!»
Если бы Арафинвэ мог заглянуть вперед и увидеть, что происходит во дворце короля телери, его взору открылись бы увитые цветами колонны, в проемах между которым едва заметно колыхались корабельные флаги. Если приглядеться внимательней, то рядом со многими можно заметить тонкие алые ленты; а если подняться по широкой лестнице, затем свернуть налево, направо и снова налево, то взгляд упрется в дверь мореного дуба. Если бы Арафинвэ мог заглянуть вперед, он не стал бы пытаться узнать, что скрывается за дверью в покои его жены.

Она задумчиво накручивала серебристую прядь на палец. Заниматься привычными повседневными делами казалось дикостью. Эарвен не знала, что ей делать. Уже оплаканы погибшие, и к Гавани вернулся первозданный вид, но пустые причалы оставались безмолвными маяками памяти. Все доброе и прекрасное погубили мечи нолдор.
Эарвен прикрыла глаза. Этого не забыть, не простить, не вылечить. Она породнилась с нолдор - а ее предали, разрушив узы родства и дружбы.
- Не прощу, - прошептала дочь Ольвэ. - Не прощу.
Она вернулась из Тириона в родной дом сразу же, как только до нее дошли вести о случившемся. Эарвен отказывалась верить, но кровь на причалах была убедительнейшим из доказательств. Главным же ударом для нее стало то, что Арафинвэ и их дети даже не подумали остановиться, а отправились дальше.
Эарвен тогда потерялась в себе на несколько дней. Она не понимала, где находится, кто ее окружает, почему постоянно темно. Временами Эарвен совершенно теряла чувство реальности и, хватая приставленных к ней целителей за руки, просила позвать Арафинвэ. Когда же она осознала, что муж не придет, то поднялась с ложа и замолчала.

Парадный вход нынче не для него. Оставив коня, Арафинвэ осторожно обогнул дворец и остановился под знакомыми окнами, распахнутыми настежь. Второй этаж. Арафинвэ пожал плечами. Если он не желает, чтобы его видел кто-то, за исключением жены, его и не увидят. Хватит с него и тех взоров, которые преследовали его в Гавани при возвращении. У него тоже есть предел того, что можно вынести.
Этим путем Арафинвэ случалось попадать во дворец не единожды, но никогда ему еще не было так не по себе. А если у Эарвен в покоях кто-то еще?
Но колебаться уже поздно. Арафинвэ уцепился за подоконник, подтянулся и запрыгнул в комнату.
Эарвен была одна, но, пресветлые Валар, он едва мог узнать в этой тени свою жену. Она осунулась и похудела.
- Эарвен. - Арафинвэ шагнул к ней. - Эарвен, сердце мое!
Она вскрикнула, мягко осела на пол, и Арафинвэ едва успел подхватить почти невесомое тело. Он осторожно уложил Эарвен на кушетку и слегка побрызгал ей в лицо водой из кувшина, стоявшего на столе.
Эарвен распахнула глаза. В них читалось, что угодно: неверие, недоумение, страх, тоска - но никакой радости. Эарвен оттолкнула его с неожиданной силой.
- Что ты тут делаешь? - хрипло спросила она, поднимаясь.
Арафинвэ удержал ее за плечи.
- Тебе лучше полежать.
Убедившись, что жена больше не делает попыток встать, Арафинвэ накинул на дверь крючок и вернулся к кушетке.
- Хочу поговорить с тобой прежде, чем со всеми прочими, - серьезно начал Арафинвэ, усаживаясь рядом с женой.
Эарвен отвернулась, не желая на него смотреть.
- Я… я очень виноват перед тобой, - быстро заговорил Арафинвэ, слегка касаясь ее пальцев. - Я должен был успеть вмешаться, или остановиться, или… сделать хоть что-то. Эарвен, милая… взгляни на меня, пожалуйста, я вернулся, чтобы исправить все, что могу, если хоть что-то поправимо, я ошибался и никого не смог удержать, мы все ошибались, но мир еще цел, и Валар пока не вынесли приговора, и я не знаю, увижу ли тебя снова. Я не заслуживаю твоего прощения и прошу только одного, посмотри на меня.
Он говорил путано, сбивчиво, много - о том, почему ушел и почему вернулся, что было в Арамане и как он прощался с детьми, о словах Мандоса и словах Феанаро, о пути туда и дороге обратно и еще сотне вещей.
Эарвен слушала, и даже не замечала, что по ее щекам текут горячие слезы. Она вцепилась в руку мужа, захлебываясь от нежности, облегчения, тоски и невыразимого ужаса за детей. И когда Арафинвэ умолк, она порывисто обняла его и разрыдалась уже в голос. Арафинвэ тихонько поглаживал ее по спине и клял себя последними словами за то, что не пришел раньше. Эарвен постепенно затихла и только легонько всхлипывала.
- Как же… Как же они теперь?
- С ними все будет хорошо, - успокаивающе прошептал Арафинвэ ей в макушку.
- Но владыка Намо сказал…
- Ш-ш-ш. Никогда Валар не оставят тех, кто просит их о помощи. И тех, кто не просит, тоже, - задумчиво прибавил он.
Он поцеловал Эарвен и, наконец, ощутил, что он дома.
…Когда блистающее войско под белоснежными стягами соберется для последней войны с Моринготто, Эарвен наравне с Эльвинг будет убеждать мореходов помочь воинам с переправой. И провожая Арафинвэ, Эарвен будет точно знать - что бы ни случилось, он вернется к ней.

***Пожалуй, дольше тянуть не имеет смысла. Возможно, где-то в глубине души я продолжал надеяться, что они передумают, - но нолдор упрямый народ. И упорный.
Я накидываю плащ так, чтобы он не стеснял движений и оставлял руки свободными. Турукано смотрит понимающе и серьезно. В лице его не осталось и капли той ожесточенности, которая наполняла его в Тирионе.
Невесть зачем я охватываю рукоять меча. Она удобно устраивается в ладони, словно приглашая испробовать великолепно-звонкий металл в деле. «Не теперь», - шепчу я непонятно кому и стискиваю оружие крепче.
- Пора. Вперед.
Чужой голос. Резкие, неприятные интонации. Это говорю я?
«Ты, - отзывается в глубине души, - ты никогда не сможешь раздвинуть отмеренных границ».
Как славно скрипит снег.
«Это значит, тебе никогда не стать чем-то большим, нежели ты есть».
Льдины угрожающе скалятся в небо.
«Скорее уж море выйдет из берегов, чем ты сможешь создать что-то по-настоящему новое».
Море клокочет под ногами, накрепко скованное холодным панцирем. Воде не покинуть своего ложа.
Берег остался позади, но впереди тоже берег, и их связывает еще не проложенный путь. Новый.

***Золотые и зеленые, лиловые и белоснежные, бирюзовые и оранжевые, синие и серебристые - всяких цветов нити есть у Вайрэ, и своих подручных она щедро оделяет всем потребным для ткацкого труда.
На колени к среброволосой мастерице нескончаемым потоком сыплются алые, багровые, красные, пурпурные и черные мотки. Проворные руки ловко вдевают нужную нить в игольное ушко, и каждый стежок, словно удар меча, оставляет кровавый след.

Совсем неожиданной атака не стала, но первая стычка, сколько к ней ни готовься, останется первой. Со всеми последствиями.
Нолдор не дрогнули, когда из предательского тумана на лагерь обрушился каскад пылающих стрел. Палатки занимались неохотно, а вспыхнувшее дерево удалось загасить почти сразу, так что сильного урона первый залп не нанес.
Ответ же эльфийских лучников оказался удачней - вопли и крики возвестили, что каждая белооперенная стрела нашла свою цель. Жуткий звук спущенной тетивы еще не успел отзвенеть, как нолдор уже наложили на луки новые стрелы. Второй залп собрал столь же обильную жатву, но на лагерь двигалось слишком много моринготтовых тварей, чтобы стрелы могли удержать их на почтительном расстоянии.
Карнистир перекинул лук за спину и выхватил меч. Орки атаковали нолдор прямо в лоб, понадеявшись исключительно на численность и туман, который должен был позволить им незаметно прокрасться вплотную к лагерю.
Что ж, туман играет за обе стороны. Посмотрим, как им понравится, когда Майтимо ударит с запада. Карнистир мрачно прищурился, когда через частокол полез первый орк. Короткий взмах меча, и тварь рухнула. Но убитому на смену уже лезли другие, и тут стало совсем не до раздумий.

Игла мелькает с такой скоростью, что глазам больно на это смотреть. На гобелене постепенно проступает недвижная фигура.

Стоять. Стоять и стискивать кулаки. Стоять, пока Майтимо не ударит с левого фланга. И только потом преподнести черному отродью сюрприз.
Правый фланг, который приходился на восточную часть лагеря, ждал, когда придет его черед. Феанаро сжимал обнаженный меч. Повинуясь какому-то смутному внутреннему чувству, в этот бой он взял оружие, откованное уже в Эндорэ. Этот меч чист и закален на крови своего создателя.

Макалаурэ, тяжело дыша, отер лоб предплечьем и поморщился от боли в руке. Зацепили все-таки. Рана была неглубокой, но кровоточила сильно. Он отхватил кинжалом полу туники и туго перетянул плечо.
Забрызганный кровью с головы до ног, Макалаурэ улыбался жуткой улыбкой. Нынче Златокователь пел смерть.
Темная волна ненадолго откатилась назад, но и этого хватило для небольшой передышки. И когда с запада грянуло: «Айа Феанаро!», Макалаурэ облегченно выдохнул и резко бросил: «Вперед!»

Меч взлетал и опускался подобно молнии, обрушивающейся с грозового неба. Майтимо чувствовал вдохновение.
Нолдор бились слаженно, быстро и зло. Все тренировки, весь страх, весь огонь сейчас переплавились и слились в бешеный вихрь. Орки отбивались и огрызались, ухитрялись зацепить кого-то из нолдор, но отступали.
Клинок рухнул на подставленный орочий ятаган, перерубил его, рассек кожаный доспех и, развалив орка почти пополам, вернулся в исходную позицию. До сих пор Майтимо оставался невозмутим. Ярость - плохая советчица в бою. Но тут справа раздался короткий вскрик, и Майтимо увидел, как Амбарто тяжело оседает на землю, горбится и заваливается на бок.
«Это конец, - мелькает у Майтимо в голове. - До целителей его сейчас не донести. Между нами и лагерем тьма знает сколько орков».
Майтимо со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы и позволил ярости взять верх над разумом.

Отряд Макалаурэ, резко врубившись в ряды орков, увяз и продвигался вперед уже не так уверенно. Линия давно распалась, и Макалаурэ с десятком воинов сражались практически в окружении. Он видел, как твари скопом бросались на нолдор, и то один, то другой воин оставался погребенным под вражескими телами.
Трава давным-давно стала скользкой от крови. Макалаурэ парировал удар слева, оступился и едва не упал. Раненое плечо болело беспрерывно. Он снес голову очередному орку и чуть не подставился при этом под копье другого.
«Конец? - спросил у себя Макалаурэ. - Нет, не конец!»

Майтимо гнал и гнал порождений Моринготто. Никакое число зарубленных орков не могло утишить его бешенства, и когда перед ним неожиданно снова очутились нолдор, Майтимо не сдержал изумленного возгласа.
- Все? - свирепо и вместе с тем разочарованно воскликнул он.
- Нет, - отозвался кто-то, указывая вперед. У восточных ворот еще кипела битва.
Но ярость уже покинула Майтимо.
- Амбарто… - одними губами произнес он.
- Его и других уже несут в лагерь.
Майтимо оскалился.
- А наше дело пока не окончено.
Потемневший клинок напрасно надеялся вернуться в ножны. Объединившиеся отряды Майтимо и Макалаурэ загоняли орков прямо под копыта окончательно взбесившихся лошадей. И орки, наконец, побежали, уже не пытаясь атаковать. Из полукружья нолдор стянулись в стальной кулак.
Рога протрубили сбор, и те, кто в состоянии был держать оружие, поспешили к восточным воротам. Феанаро, чьи глаза горели уже запредельно лихорадочным огнем, отдавал короткие приказы. Всех легкораненых оставить. Обороной лагеря командует Лаурэлассэ.
- Мы же поохотимся на орков. Уйти не должен ни один.

Игла на миг замирает, чтобы тут же запорхать с удвоенной скоростью. Черный, багровый, алый, черный.

Свист, вой, визг, звон металла, стук копыт - туман с равной жадностью поглощал любые звуки, но не смог полностью заглушить шума охоты на орков. Они в страхе стремились забиться в горные норы, добраться хотя бы до перевала и бежать, бежать, бежать от смертоносной стали в руках огненнооких.
- Месть! - и туман вскипел багровыми всплесками.
- Месть! - и клинки, копья и стрелы запели.
Мгла обманчива, и вот перед ошеломленными нолдор уже вздыбились горные пики. Кони хрипели, роняя пену, а орки втянулись в узкое ущелье и остановились, решившись дать отпор. Они скалились и рычали, недовольные тем, что командиры не позволяют им бежать дальше. Орков по-прежнему оставалось немало. До гор добрались самые выносливые и рослые.
 В узком ущелье кони - лишь помеха, и нолдор спешились.
- Вычистим мерзость отсюда!
И нолдор ударили, не дожидаясь подхода остальных отрядов, занятых ловлей орков на равнине.
Эхо гулко вторило лязгу стали и воплям ужаса, злобы и страха. С орочьим заслоном покончили быстро. Будь на то воля Тьелкормо, погоня тут бы и окончилась. Доставить раненых к целителям, проводить погибших в путь на Запад, заняться делами лагеря, толком еще не укрепленного.
Когда он подошел к отцу, все доводы застряли у него в горле. Феанаро, уже снова верхом, ждал, пока воины соберутся вокруг него.
- Мы еще не закончили. Мы успеем оплакать погибших, но можем упустить шанс нанести Моринготто решающий удар. До края земли и последней капли крови!
Тьелкормо свистом подозвал коня. Он не чувствовал ни усталости, ни боли от ран, но не мог с уверенностью сказать того же об остальных.
Вот только время принимать решения для них уже прошло. Раз последовав за Феанаро - идешь всегда, ибо он не остановится, не оглянется и не станет ждать. Они предпочли темное бурное море спокойным портам; и им придется испить чашу до дна.
Когда нолдор пересекли ущелье и оказались по ту сторону горной цепи, первое, что бросилось им в глаза - огромные степи, которые тянулись до самого горизонта. Перед ними расстилался Ард-Гален, поле будущих славных битв. С гор сбегал ручей, который стремился на юг; тут брала начало одна из великих рек Белерианда, именем Сирион.
И вверх по ее течению, минуя Тол-Сирион, поднимались новые полчища орков, которые, повинуясь приказу, оставили в покое гавани фалатрим и отправились показать чересчур дерзким нолдор, что в Белерианде один хозяин и повелитель - Моринготто.
Нынче уж никто не посмеет бросить ему в лицо унизительные слова и указать на дверь, как побитому псу. И некому заступить ему путь. В Амане он с радостью натравливал нолдор друг на друга и на Валар. Он рассорил всех, кого можно, и убил того, кто мог вновь объединить свой народ. Он владеет изначальным Светом, Белериандом и собственными созданиями. Кто в силах бросить ему вызов?
Так полагал Моринготто, рассчитывая очень скоро отправить нолдор обратно в Валинор. Но Манвэ милостив, Феанаро яростен, Арафинвэ мудр, а Нолофинвэ отважен, и все, что ни происходит, - к вящей славе Создателя.

Стежок. Алый, ровный и гладкий. Двадцать стежков - ряд. Двадцать рядов - полоса.

Воздух с хрипом входил в грудь.
- Легкое задето, - удрученно определил Торно. - Попробуем что-нибудь сделать. Амбарто! Мы тебя вытащим. Держись, слышишь? Не смей умирать, иначе отец тебе голову снимет.
По лицу Амбарто катились крупные капли пота. Он не открывал глаз.
- Еще и яд, - пробормотал целитель.
 Яд стал настоящей напастью. Даже легкораненых сваливала лихорадка, если им не повезло встретиться с отравленным клинком. Запасы противоядия стремительно таяли, а где сейчас искать нужную траву и сколько времени на это уйдет?
Стрела в боку убьет его вернее яда.
- Лайрэ, готовься, - скомандовал Торно, вооружаясь острейшим ножом.
Пальцы мгновенно окрасились пурпуром. Наконечник вынули, но унять кровь, которая быстро заполняла легкое, не удавалось. Амбарто почти не дышал. Нос у него заострился и побелел. Торно не было нужды считать пульс, чтобы видеть, что сердце Амбарто вот-вот остановится.
Целитель закрыл глаза и отрешился от всего. Не было ни палатки, ни захлебывающегося кровью Амбарто, ни мечущихся в жару раненых. Ни сумрака, ни тумана, ни звезд. Вокруг расстилался сад, и на землю опадали белоснежные лепестки, серебрясь в свете Тельпериона. Торно подставил ладони, и свет полился в них щедрой струей.
Он приложил полные серебра руки к груди Амбарто и запел. Даже с закрытыми глазами Торно знал, что кровь унялась. Под его пальцами рассеченные сосуды стягивались и срастались. Последним, завершающим жестом он резко поднял вверх сложенные горстью ладони, очищая легкое.
Целитель взглянул на Амбарто. К тому возвращался нормальный цвет лица, и Торно, наконец, позволил себе дышать.
- Заштопаешь? - вяло спросил он у Лайрэ.
- Само собой. И с противоядием управлюсь.
- Другие?
- Остальных уже напоили. Раны перевязали.
Торно кивнул и с облегчением ощутил блаженство забытья. Он не слышал, как хлопочут другие целители. Не видел он и того, как прощаются с теми, кого спасти было нельзя никакой ценой. И совсем ничего он не знал о том, над чьим распростертым телом ему вскоре придется стоять.

Руки колдуют над полотном, и среди багрово-красных тонов проступают серебристые нити.

- Я и так знаю, что мы должны отправить раненых в лагерь! Как, скажи на милость? - взорвался Майтимо.
Макалаурэ оперся на меч. И без небольшого частокола копий, окружавшего тела погибших, было ясно, что произошло в ущелье.
- Надо разделиться.
- Что? Хоть ты будь благоразумен!
- Я и пытаюсь, - ответил Макалаурэ, не меняя позы. - Отец же рассчитывал, что мы подойдем сюда довольно быстро, иначе погибших бы тут не оставили.
Слегка остыв, Майтимо кивнул, подтверждая правоту брата.
- Нам стоило бы забрать тела и отойти, но нас много, а их, - Макалаурэ указал на ущелье, - мало.
- Значит, сотня под твоим командованием отправится обратно.
- Под моим? Айлин - превосходный сотник, и справится с этим.
Майтимо на миг прикрыл глаза, обдумывая сказанное, потом утвердительно наклонил голову.

Всадник летел стрелой по бесконечной равнине. Ему не страшен вездесущий туман, конь знал каждую выбоину на этих тропах. Успеть. Лишь одна мысль владела им, и всадник горячил и горячил коня. Он не знал, что передовые отряды нолдор уже вышли к Эйтель-Сириону, и, значит, времени до того, как им ударят в спину, осталось совсем немного.

- Это еще что… - вскинулся Карнистир. - Всадник!
Стрела легла на тетиву. Конь остановился в трех шагах от острия, и на землю соскочил укутанный в серый плащ воин.
- Не стрелять! - вскрикнул он. - Я синда, с озера, - он махнул рукой за спину. - С юга… по Сириону… орки идут, - скороговоркой выдал синда. - Нападут у ущелья… с той стороны.
Карнистир зло выругался.
- Спасибо. Я… мы все тут твои должники.
Синда мотнул головой.
- У нас один враг и одна кровь. - Он вскочил на коня. - Сочтемся!
…Командир разведки митримских синдар, он пройдет под знаменами Финдекано пол-Эпохи, а после Нирнаэт Арноэдиад осядет в Дориате у дальней родни. Они с Карнистиром встретятся еще раз, но ни один не сможет рассказать об этой встрече кому-либо из живущих.

В чертогах Вайрэ тепло, но Мириэль зябко поводит плечами, прежде чем продолжить работу. Ей нужно завершить это полотно, ведь он придет взглянуть уже скоро.

Самое страшное в кошмарах - их неумное и неотъемлемое свойство повторяться. Одного раза никогда не бывает довольно.
Когда лагерь атаковали, Гиль даже не удивилась, с облегчением ощутив, как разжимаются когти нестерпимого ожидания, которое порой невыносимее самого ужаса.
Она боялась. Боялась жутко, до спазмов в горле. С того самого мига, когда она очнулась под темным пологом и поняла, что спасена, Гиль ждала, когда истечет срок давности чуда и ее жизнь, невероятным образом продлившаяся, все-таки закончится. Она не должна была выжить и принимала свое существование, как неведомо зачем подаренную отсрочку.
Гиль не только чувствовала себя за гранью - она там была. Она ждала смерти, и девушку терзал страх, что она не сумеет встретить ее спокойно и правильно, как повелось у ее народа, а будет цепляться за любую возможность отсрочить конец.
Хаос и сумятица вокруг ее не тревожили. Гиль помогала целителям, и на ее безмятежном лице не отражалось и сотой доли обуревавших ее мыслей. Она резала ткань, разносила отвары, перевязывала раны, и пока руки размеренно двигались, в голове царил сумбур.
Сначала ее полновластным хозяином был страх. Но постепенно он отступил на задний план, уступая место усталости. Яд настолько осложнил положение, что даже на тяжелораненых у целителей оставалось все меньше времени. Когда Лайрэ сунула в руки Гиль тонкую иглу и моток гладких, шелковистых ниток, та опешила. Гиль сумела вдеть нить в игольное ушко только с четвертой попытки. Ей пришлось несколько раз стискивать вспотевшие ладони, чтобы руки перестали дрожать.
Первые наложенные швы Гиль помнила отчетливо. Вида крупных серых стежков, ярко выделяющихся на белой коже, ей при всем желании не забыть.
Сначала она считала раненых. Когда голова стала гудеть, а глаза резать от постоянного напряжения, перестала. Вслед за страхом и усталостью пришло отчание. На виски давила постоянная тупая боль.
Потом начались провалы; мир вокруг виделся какими-то урывками. Вот она перевязывает кому-то голову, а в следующий момент оказывается уже у чаши с бальзамом. Гиль не знала, сколько простояла, бессмысленно глядя на сосуд, пока Лайрэ не тронула ее за плечо.
Следующим на очереди стал стыд. С трудом преодолевая головокружение, Гиль старалась понять, отчего она уже совсем выдохлась - единственная среди прочих. Она подозревала, что даже некоторые их тех, кто получил стрелу в грудь, выглядят получше нее, и была в этом предположении недалека от истины. Гиль стискивала зубы, когда перед глазами начинали плыть разноцветные круги. Она видела, что другие целители успевают больше, и нет никаких признаков того, что их силы иссякают, и осознание этого заставляло ее гонять по кругу один и тот же вопрос: «Почему?»
«Ты живой мертвец, вот почему, - подумалось девушке в какой-то момент. - Тебя не должно тут быть». И понимание неожиданно придало ей сил. Она сделает все, что сможет. А потом пойдет к озеру и утопится, ибо жизнь после смерти - не жизнь.
Занятая своими размышлениями, Гиль не сразу заметила, что шум битвы давно затих. Она с некоторым удивлением отметила, что немедленная помощь уже не требовалась.
- Пойдем, посидим, - окликнула Лайрэ и для верности потянула девушку за руку. Гиль безразлично двинулась следом.
Они уселись на каких-то бревнышках. У Гиль сразу же начали слипаться глаза, и она, махнув на все рукой, встала и отправилась прямиком в палатку, которую она теперь делила с Лайрэ. Едва очутившись в своем убежище, Гиль обессиленно опустилась на ложе и моментально уснула. Когда она вновь открыла глаза, то с радостью ощутила, что в голове прояснилось. Гиль выбралась наружу.
Лагерь понемногу оживал, но в воздухе словно висела зыбкая невысказанная тревога. Уже сменилась не одна и не две стражи, однако до сих пор никто не вернулся, и лица нолдор мрачнели все сильнее, а разговоры становились все угрюмее. Гиль поддалась общему настроению, и, сидя под навесом на кухне, гадала, что же будет дальше. Когда у восточных ворот раздались крики, она растерянно покрутила головой, будто не веря услышанному, и поспешила на шум.
В лагерь втягивалось войско. Потрепанное и утомленное, но по-прежнему решительное и собранное.
Гиль напрягла зрение. Впереди всех шел очень высокий медноволосый воин - она не помнила, как его зовут - за ним следовал Сокол («Тьелкормо», - всплыло в голове имя). Они шагали быстро, но ступали очень осторожно, и причиной служила их ноша. На носилках из плащей и копий покоилось тело; нет, когда-то это было телом, а нынче - сплошной застывшей массой крови пополам с железом.
Так тревога обрела плоть.

[1] В. Бутусов «Берег»