Репрессии 01. Предисловие и таблицы.
Эта глава никогда не перестанет вызывать у меня сомнения. Я не в состоянии ясно объяснить мотивы поступков многих людей. Сила системы кажется мне мистической. Я сам надеялся остановиться на репрессиях в Свердловске. Когда не можешь объяснить, чем руководствовались люди, которые доносили, пытали, фальсифицировали документы, а в итоге посылали на смерть, оставь, казалось мне, при себе эти фамилии. И этого я не мог сделать. Не будучи ни свидетелем, ни участником событий тех лет, я не хотел судить поступки моих героев, но и беспристрастным я быть не мог. Я не хотел писать рассказ, я не хотел писать историю, я знал, что у меня и не получится это. И не знал, что может получиться. Все пострадавшие реабилитированы. Имен палачей никто не знает и до сих пор. Стало ли их меньше? И кому нужно это знание? И ради чего все это происходило? Эта трагедия ужасна тем, что в подобных ситуациях, похоже, не бывает выбора, лишь выход - смерть… или безумие. Но что-то свыше подсказывает мне, что я должен, обязан рассказать об этом. Несомненно, это один из ключевых моментов в истории России, также и в истории татарского народа. В нем как бы сконцентрировано прошлое и будущее. Когда я приступал к изучению этого периода, мне казалось, я способен был что-то прокомментировать или объяснить, позиция одного человека казалась мне более достойной, другого - менее. Ничего подобного не могу сказать сегодня. Эта трагедия всех уравняла, и смерть многих из действующих лиц не сделала их образы возвышенней или трагичней. Слово отчаянью и страху, и беспощадному свидетельству архивных документов, бесчеловечной логике идей, потребностей государственного организма, удовлетворение которых необходимо ради самосохранения, ибо я до сих пор не в состоянии поверить, что это писали живые люди… Солженицын однажды найдет предельно простую формулировку, пусть она и послужит эпиграфом к главе: а если бы ты оказался в этой ситуации, как бы ты поступил? - страшный вопрос, если попробовать ответить на него честно. Но только в этом может быть смысл - попробовать ответить честно… чтобы замолчать.
Проходит время, я продолжаю изучать документы тех лет, и эти свидетели вновь и вновь заставляют все внутри содрогаться от возмущения, бессилия и всё тех же сомнений. Меня просто порой посещал необъяснимый страх, страх разбудить задремавшее чудовище. Реабилитации, конечно, были половинчаты. И суд над событиями тех лет и участниками этих событий до сих пор актуален. Все обезличено и заболтано, опошлено и забыто. Испытанием предстаёт не только это время, но даже сама огласка того, что происходило. До сих пор засекречены сведения о работниках НКВД тех времен и, возможно, нам никогда не узнать ни цели чинимого террора, ни имена тех, кто отдавал приказы, ни судьбы тех, кто их исполнял, т.е. палачей. Аргумент предельно прост: и так все достаточно настрадались. Человеческому разумению это недоступно, оно не может не требовать - нет, не возмездия - всенародного покаяния. Пока до этого додумался лишь один Абуладзе…
Проходит время, я перестаю удивляться, я составляю таблицы, человеческое теряется в цифрах и строгих формах статистических таблиц…
Логика исторического развития подчиняет себе романтические представления людей о самих себе и своей роли в истории. Классовая борьба не способна снять противоречия, заложенные в человеческой психологии (слово "душа" не подходит). Возможность «перевоспитания» человеческой породы, или природы, - оказывается одной из самых чудовищных иллюзий. «В первое время по необходимости тактика была преимущественно следящей (слежение, а не слежка), а не упреждающей, и борьба неизбежно развертывалась по системе: контрреволюционное действие - революционный ответ». «По необходимости» она должна была стать «упреждающей». И она становится таковой, как только проблема открытого контрреволюционного сопротивления решена. Это называется профилактикой. По мере того, как система становится все более замкнутой. Страна окрепла. Вокруг враги и никаких иллюзий относительно мировой революции. Страна превращена в военный лагерь. Государственная структура - структура военного лагеря, в котором исключительную роль играет контрразведка. Чем более замкнута система, тем более остро и болезненно она реагирует на все внешние раздражители. Любые антисоветские движения за пределами страны, тут же переносятся вовнутрь, превращаясь в «государственный психологический синдром», навязчиво преследующий страх именно перед внутренними врагами. Неудачи социалистического строительства - первый удар по безусловной вере в законы социализма, которые сами собой должны были привести к процветанию. И страх войны.
Почему? Почему?.. Впрочем...
Первые отголоски дальневосточных событий я нахожу в партийных документах Уральского обкома за 1932 год.
13 марта при обкоме проходит закрытое областное совещание советского партийного актива по вопросу «Япония и СССР». Рассматривается социально-экономическое положение Китая, его провинций, больше всего внимания уделяется Манчжурии, а также Японии. Основной пафос - угроза войны с Японией. Захват Манчжурии рассматривается, как создание плацдарма для нападения на Советский Союз. [1]
Тов. Дружинин, секретарь Остяко-вогульского РК, 27 декабря докладывает следующее: «Настроение спецпереселенцев и вообще антисоветских элементов, они живут настроениями дальневосточными, для них известно, что Япония подготовляется, заняла Манчжурию, они живут надеждой, что в недалеком будущем, их освободят. Прошел слух по поселку, что прилетит аэроплан, чтобы их взять». [2] Звучит достаточно вздорно. И тем не менее, я уверен подобные замечания нельзя игнорировать.
Прежде чем начать рассказ об основных фигурах этого процесса, хочу познакомить с любопытными фактами, касающимися психологии бесхитростных татарских осведомителей. Причем, это также касается дела бардымских учителей, первого дела, всколыхнушего татарскую интеллигенцию области.
Богатеев (однофамилец наших купцов по иронии судьбы) Габдулла - урожец села Малмыж бывшей Вятской губернии, сын батрака. Другая версия, что он родился в деревне Янгулова Балтасинского района Татарской АССР. Волею судьбы стал работать в милиции. С 1930 года в НКВД, «работал осведомом резидентом, последнее мое место работы до приезда в Бардымский район г.Камышлов…»
«До приезда тов.Могилевцева мне было задано тов.Клишиным (до 1934 уполномоченный ГПУ) задание выявить отношение одного учителя из Бардымского района Мухитдинова Султана Фардеевича к учительской работе, к мероприятиям Советской власти (он был антисоветски настроен). Когда приехал тов.Могилевцев, я ему об этом сказал, и он мне велел продолжать, т.е. выявить точно его отношение.
В один удобный случай осенью 1934 года я зашел туда, где они, вот этот самый вышеуказанный Мухитдинов собирались играть в лото, а также пригласил к себе опять же играть в лото с целью выявления его отношения к учительской работе, мероприятиям Советской власти.
После всего этого мною было донесено тов.Могилевцеву, но он меня допросил как свидетеля, а не как осведома…
(…) Когда я задал тов.Могилевцеву вопрос: «почему он меня допрашивает как свидетеля, а не берет показания как от осведома», то он мне ответил, что подробно будет лучше.
И через шесть месяцев, когда я был повышеуказанной причине арестован, даже непроверенным фактам, как жулик-проходимец был исключен из партии, он как начальник РО НКВД в виду приказания секретаря райкома ВКП(б) меня привлек к уголовной ответственности по ст.58-10 УК, по одному делу с Мухитдиновым, как участника в антисоветских разговорах при игре в лото».
Я привел заявление Богатеева Комиссии по партийным делам от 20 мая 1936 года. Исключен он был решением Бардымского РК еще 10 сентября 1935 года. В 1936 году арестован и осужден на 6 лет, «уличается в соучастии в антисоветской деятельности с арестованными в Бардыме недавно органами НКВД 7-и учителей и находящимися в Свердловском Домзаке». [3]
[1] ЦДООСО, ф.4, оп.10, д.178.
[2] ЦДООСО, ф.4, оп.10, д.215. л.56.
[3] ЦДООСО, ф.4, оп.20, д.233.
См.также
Жертвы политического террора в СССР. (Мемориал, электронная версия)
...