Предисловие Наполеона Пейра - окончание
Но наиболее трогательной была встреча победителя в Каркассоне. Пятнадцатью годами ранее, после резни в Безье (1209), Агнес де Монпелье, виконтесса Каркассонская, подобно Андромахе феодальных времён, вышла из своего дворца и из города, после того, как дала поцеловать своего маленького Астианакса своему супругу, вооружавшемуся, чтобы сражаться и умереть на стенах.
Спасаясь от крестового похода, она уехала, пустив в галоп своего коня, унося к Пиренеям своего ребёнка, подвешенного к груди, и прервала свою спешную скачку только будучи под защитой башен Фуа [1]. Здесь, несколькими днями спустя, она узнаёт о печальном жребии Каркассона, взятого предательством, своего народа, ускользнувшего подземными путями и бежавшего нагим и голодным к вершинам Испании, и молодого виконта Рамона-Рожера, своего супруга, удерживаемого в кандалах, и, путём ещё более чёрного вероломства, преданного смерти в глубине башни.
(…)
Инфант разделил судьбу графов, воспитанный сначала в донжоне Фуа, потом бежавший в замок Монсегюр, потом изгнанный в прибежища Сердани и Андорры. Белокурый Файдит вернулся из Каталонии с освободительной армией, которую вдохновлял своим детским героизмом, а также простодушной и рыцарственной милостью. Начиная с прибежищ своего изгнания, сирота переходил от опасности к опасности, от битвы к битве, вплоть до стен Каркассона. Увы! Он не знал домов своих предков. Когда его укрыли от крестового похода, он был ещё таким ещё маленьким ребёнком, таким невинным, что он не знал ещё ни добра, ни зла, и что он больше любил лук, колыбель и птичку, чем землю герцога и маркиза [2]. Несчастья детства, зрелище сироты, лишённого наследства и чудесным образом возвращённого под отцовский кров, этого пятнадцатилетнего воина, победителя льва Монфора, который не смог сожрать его в его собственной колыбели, и вскормленного в уединённом месте голубкой Параклета, создали чудесную драму сострадания, бесконечную трогательную тайну, перед которой не могло не дрогнуть сердце народа всё ещё простого, и к тому же жившего в патриархальную и рыцарскую эпоху. Именно поэтому, когда наследник Тренкавелей появился в Тривалль, у подножия каркассонских склонов, его, несомненно, сняли с коня, и отнесли на руках -, при этом матери плакали от счастья и покрывали его поцелуями - в пустующий и разорённый дворец его бабки Адалаис. Увы! (…) Его отец был вероломно убит! Никто даже не знает, где покоятся его останки! Он даже не сможет плакать на его могиле. Но мать сироты - это Каркассон! Отец Инфанта - это альбигойская земля. Этот юноша представляет собой, после стольких горестей, возвращение золотого века.
Молодой виконт зовётся Рамон-Рожер, как и его отец [3]; Рамон - в честь графа Тулузского, которому он приходится внучатым племянником, и Рожер - в честь графа де Фуа, для которого он - троюродный брат [4]. Его называют также Тренкавель (тот, кто хорошо режет), прозвище, которое его предки завоевали в сражениях [5]. Рожер-Бернард, его опекун, водворил молодого князя в его донжон и на его феодальный трон. В Каркассонском дворце, в центре просторного двора, окружённого романскими портиками, возвышался древний вяз. Этот вяз, возможно, заменил священное древо друидов, которое дало своё название каркассонскому плато - скала дуба [6]. Именно под этим вековым вязом, восседая на своих каменных тронах, готские короли вершили правосудие, а виконтесса Аладаис держала свои дворы любви [7] и возглавляла поэтические и рыцарские турниры. Именно на этом месте суда юный виконт видел себя окружённым старыми служителями своей династии, почтенными главами пиренейских кланов, сыновьями Нос, Оливы, Империи, Белиссены; суровый Бертран де Сайссак, прежний регент Каркассона, во время несовершеннолетия виконта, жертвы Монфора; отважный Пьер-Рожер де Каб-Арет, победитель Бушара де Марли; Оливьер и Бернард де Терм, Бернард де Кастр, Оливье и Рамон д’Отпуль, Бернард де Буассезон, Рамон де Менерба, Бернард и Оливьер де Пенн; их жёны или матери, героини дворов любви, вернувшиеся постаревшими из испанской ссылки, розы, увядшие под воздействием времени и бури, но оживающие в мистических лучах Параклета; знаменитая Лоба де Пеннаутьер, Брюниссенда де Каб-Арет, Эрменгарда де Кастр, Аладаис де Буассезон, Эскарона де Рабастенс, Джемеския де Менерба [8]; и с этими владелицами замков и с этими баронами, трубадур Рамон де Мираваль [9], выживший певец их красоты и их подвигов, постаревший, как и они, в изгнании на берегах Эбро, который возвращал своей арфой эхо прекрасных дней романской родины, а своём лице - музыкальные баталии своих певучих соперников - нежного поэта Арнауда де Марвейля, Альфонса Целомудренного, короля Арагона, и даже Ричарда Львиное Сердце, когда этот монарх привёз к Рамону VI свою сестру Жанну Английскую, ставшую графиней Тулузской, и когда он посетил двор Аладаис, самый поэтический в Пиренеях. Тень прежних дней и угасших радостей мелькнула ещё на миг и распространила своё меланхолическое очарование на опечаленные и обагрённые кровью усадьбы Каркассона [10].
Граф де Фуа и его юный подопечный Тренкавель приняли тогда оммаж всех могущественных баронов Монтань-Нуар, Корбьер и Сердани. Древний Азнар, глава кантабров Небузана, был общим родоначальником их племени. Каркассон, колено Комменжа, образовал ветвь Фуа, которая была вторично привита к стеблю, приращена к стволу Тренкавелей д’Альби, браком Рожера-Бернарда I, графа де Фуа, с Сесилией Каркассонской. Рамон-Рожер, виконт Каркассонский, был, таким образом, троюродным племянником Рожера-Бернарда II, внука Сесилии Каркассонской, графини де Фуа [11]. Родство династий и близость ветвей были к тому же усилены тесной дружбой их глав. За несколько дней до начала крестового похода Раймон-Рожер I, виконт Каркассонский, предчувствуя свой трагический конец и бедствия своего единственного ребёнка, назначил опекуном своего сына своего крестного отца - великого графа Раймона-Рожера де Фуа, и, в случае смерти сироты, провозглашал своего дядю наследником всех его владений [12]. Тренкавель, вернувшийся в свой дворец, возобновил этот дар, на случай, если он умрёт без законного потомства, в пользу своего второго опекуна, графа Рожера-Бернарда, который отвоевал для него его обширные отцовские домены. Более того, будучи признательным за нежные заботы, которыми Рожер-Бернард окружал его в его одиноком детстве, он добавил дарование других земель, в дополнение к тем, которыми граф уже владел в Каркассе, Прейксане, Пьессане, Алейране - великолепном приданом его бабки Сесилии Каркассонской. Он быстро прибавил к этому Шер-Корб, небольшую горную цепь, которая отделяет долину Ода от течения пиренейского Эрса, и чей скальный массив станет щитом восточной границы графства Фуа. Граф Тулузский, со своей стороны, после того, как он даровал Рожеру-Бернарду обширную территорию в Керси, с зарождающимся городом Монтабан, прибавил к этому фьефу ещё один превосходный фьеф, не менее прекрасный, из тридцати деревень, зависящих от Сен-Феликс де Лорагэ. Именно так два князя отплатили за службу победителю крестового похода и мстителю за романскую родину [13]. Таким образом, после изгнания чужеземцев граф де Фуа, от своего имени или от имени своего подопечного, правил от Сердани до Руэрга, и от слияния Тарна и Авейрона до моря Нарбонны и Магелона.
После больших праздников освобождения и исступлённого восторга патриотической победы, настали заботы более значительные, размышления более серьёзные. В глубине своей эта победа была печальной; торжествовали всего лишь на руинах, танцевали на могилах. Это были слёзы радости и смех отчаяния. Следовало восстановить отцовские очаги. Усадьбы были наполовину разрушены, земли опустошены, население в значительной части истреблено пятнадцатью годами войны. Считали мёртвых, собирали останки. Сколькие никогда не вернулись из изгнания или сражений! Рамон-Рожер Каркассонский погиб от яда в глубине башни; Педро II, король Арагонский, в слепой суматохе, в ночной схватке Мюрета. Виконт и король рассматривались как мученики, а призванный монарх - как святой отечества. Граф Рамон-Рожер де Фуа нашёл свою смерть, вырывая Мирпуа у крестоноцев. Могила его находилась в Больбоне. Рамон VI, граф Тулузский, испустил дух в своей столице, но он никогда не обрёл могилы. Милосердный орден Святого Иоанна Иерусалимского, в клуатре которого он угас, не мог оказать его костям, побиваемым дождём и ветром, гостеприимства гробницы. Оба умерли до окончательной победы, но приветствуя близкое освобождение. Другие, такие, как Арнауд, виконт Кастельбона, и Бернард V, граф Комменжа, испустили последний вздох во время полного триумфа; последний, однако, под угрозой вторжения короля Франции. Всё первое поколение умерло в изгнании, в битвах, во время резни. Второму, героем которого является Рожер-Бернард, повезло увидеть триумф… но чтобы присутствовать при мученичестве. Счастливы, тысячу раз счастливы те, кто умер тогда, в течение этих тридцати месяцев, которые отделяют крестовый поход от капетингского вторжения, и которые унесли с собой в могилу иллюзию возрождения романской родины!
Многие не нашли своих мёртвых. Сирота Тренкавеля никогда не обнаружил костей своего отца, убитого Монфором. Сыны Империи напрасно искали несчастные останки своего дяди Аймерика де Лаурака, шателена Монреаля, и прах восьмидесяти рыцарей, повешенных вместе с ним, подобно ворам, на Лаворских виселицах; а также пепел четырёхсот катаров, сожжённых неподалёку на гигантском костре, которых не смогла спасти от позора и пламени незавершённая победа графов де Фуа в Сен-Мартен де лас Бордас. Их пепел стал игрушкой ветров, а их истерзанные тела - пищей собак и грифов. Но лаворский колодец преданно хранил останки владелицы замка, Гиральды де Лаурак, сестры Аймерика де Монреаля…
(…)
Мы украшаем портик этой истории конными статуями этих трёх пиренейских князей. Мы ваяем великого Рожера-Бернарда, графа де Фуа, Оливье романской родины, паладина Параклета, бок о бок с Рамоном VII Тулузским и Рамоном-Рожером II Каркассонским, его подопечными и его сюзеренами - все трое в шлемах и тройных кольчугах [14], с длинными сеговийскими мечами, на своих боевых конях: группа горестная, но торжествующая. Будет справедливым утешить такими овациями этих несчастных героев, чья победа обратится во прах, и чьи рыцарственные фигуры являются печальными кариатидами, поддерживающими тяжкий груз этой трагической истории.
[1] Романская хроника.
[2] Гильём де Туделла, стих 3530.
[3] Ещё раз напомним, что этого виконта звали просто Раймон; причём своё имя он употреблял довольно редко, предпочитая называться фамильным прозвищем Тренкавель (прим пер.)
[4] Два Раймона-Рожера - граф де Фуа и виконт Каркассонский, были двоюродными братьями, невзирая на значительную разницу в возрасте; Рожеру II Тренкавелю было всего два года, когда его сестра Сезелия (Сесилия) вышла замуж за графа Фуасского Рожера Берната-старшего (1151) (прим.пер.).
[5] М. Маюль переводит «Тренкавель» как «щёлкающий орешки» (Trenca-avellana); орешками, которые он щелкал, были медные шлемы.
[6] От Quer, Ker, Car - скала, и casser - дуб.
[7] Под словом «любовь» в средние века подразумевалась совокупность добродетелей, талантов, утончённости, из которых состояло совершенство, рыцарский идеал.
[8] Escar-ona, баскский холм; Gemma-Esquia - баскская жемчужина.
[9] На самом деле Раймон де Мираваль, вероятнее всего, умел в изгнании в Лериде задолго до победы окситанцев.
[10] Miquel de la Tor, Troubadors.
[11] Здесь Пейра слегка запутывается в родственных связях графа и виконта - чуть выше он называет Раймона II троюродным братом Рожера-Бернарда, что соответствует действительности (прим. пер.)
[12] См. прим. 37.
[13] Dom Vaissette.
[14] Lorica trilix.