Наполеон Пейра (1809-1881)
Решил постепенно выложить здесь перевод предисловия к 1 тому «Истории альбигойцев» Наполеона Пейра, чтобы дать некоторое представление об этом знаменитом труде. Если кто заинтересуется, в мои планы входит перевести ещё кое-какие наиболее впечатляющие отрывки. Текст этот интересен скорее с художественной, нежели с исторической точки зрения, несуразности и ошибки бросаются в глаза то и дело… однако, Пейра удивительно вдохновенен и поэтичен, и за это можно простить ему любые оплошности и «чёрно-белое», порою, видение той или иной ситуации. Впрочем, стоит прислушаться к мнению ведущих историков катаризма, лучше, чем они, уже не скажешь.
«Заслуга протестантского пастора из Сен-Жермен-эн-Лайе, родом из Арьежа, Наполеона Пейра, состоит в том, что в конце XIX века он извлек катаризм из забытья и с помощью своего единственного исследования как эрудита, смог его популяризовать. В то время только католические теологи претендовали на то, что они знают кое-что на эту тему. Но именно Наполеон Пейра с его Суммой о катаризме в пяти томах, «Историей альбигойцев», которая начала выходить с 1870 года, сделал тему катаров популярной. Нужно сказать, что эта книга была написана с определенной точностью и хорошими намерениями в религиозной плоскости, и кроме того, настоящим литературным талантом. Получив прозвище «Южный Мишле», он писал эпопею о своей «сладостной романской родине». Известный как Aujol, великий «предшественник» окситанистов, он писал свои книги с поэтической и романтической силой, позволившей родиться пристрастию к альбигойским мученикам. После него уже невозможно было бесстрастно интересоваться ими. Он задал тон. Итак, мы встречаем Наполеона Пейра с его женой, в 1860-х гг., когда он поднимается на Монсегюр вместе с проводником. Он был покорен. Это он оставил нам миф о Монсегюре, как о храме Параклета, храме Святого Духа. Это он сделал Эксклармонду, сестру графа де Фуа, ставшую катарской монахиней в 1204 году, как мы знаем, основательницей Церкви Параклета в Монсегюре. Он вообразил, что для нее построили гробницу в огромном подземелье внутри горы. Можете представить себе всё остальное. Ведь эта изрытая гора могла хранить не просто гробницу диаконисы Церкви Параклета, но и более фантастические сокровища, которые некоторые упрямцы ищут до сих пор…»
Аnne Brenon, Jean-Philippe de Tonnac.
Cathares. Une contre-enquête. Paris, Albin Michel, 2008
Перевод credentes
К слову, в этом году вышел репринт книги Наполеона Пейра
Особая благодарность -
Annabel, благодаря которой я имел возможность ознакомиться со следующим изданием:
Napoléon Peyrat
Histoire des Albigeois
Tome I
Paris, 1870
Introduction - P. 1-32
(Интересный факт - 4 главы 1 тома носят следующие названия: Ramon VII, comte de Toulouse; Roger-Bernard II, comte de Foix; Ramon-Roger II, vicomte de Carcassonne; Ramon de Perelha, seigneur de Montségur.)
* * *
Альбигойцы - это последние аквитанцы [1]. Их история заключает в себе рыцарскую эпопею, а также патриотический и религиозный мартиролог. Эта эпопея - романская война, тройная защита Неба, Земли и Града; территории - от крестового похода, национальной независимости - от капетингской монархии, религиозной свободы и освобождения человеческого духа - от римской теократии. Война более высокая и священная, нежели та, которая в те времена приводила в движение Запад; ибо тогда как Европа устремлялась в Азию ради освобождения Иерусалима и Гроба Христова, Аквитания сражалась за Небесную Любовь, за Вечное Слово, за Град Божий.
Никогда не было борьбы величайшей, более героической, более яркой. По театру военных действий - она прокатится, в течение двадцати лет, подобно грозе, вокруг Тулузы, в необъятном «цирке» Севенн и Пиренеев, Альп и Океана. -По героизму: несколько князей гор, во главе своих народных и рыцарских кланов, противостояли двадцати крестовым походам, отражая мечом эти лавины людей и коней, гидр предательства и громов Ватикана. По предводителям - это Филипп-Август и король Арагона, Рамон [2] VI, граф Тулузы, и Симон де Монфор, Святой Доминик и Гилаберт де Кастр, патриарх альбигойцев, и над ними - Иннокентий III, Цезарь-священник. По жертвам - погибли два миллиона человек; король, князья, народ, его цивилизация, его язык, его дух; и его падение отсрочило на три столетия западное Возрождение. По патетическому интересу: победивший Юг пал из-за вероломства и во время праздника, подобно греческому герою: он пел песнь своего триумфа на краю могилы, и его погребальная эпопея является в то же время песнью освобождения умирающего лебедя.
Гильём де Туделла [3], трубадур графов Фуасских, является Гомером этой Илиады, героями которой были эти князья; рапсод, несомненно, довольно переменчивый, довольно несовершенный, но современный, рыцарственный, трепещущий, несмотря на свои проявления слабодушия, от патриотических эмоций, который передал своей песни и своей арфе аккомпанемент баталий; его прерывистые стихи скандируются на ровном галопе его парадного коня, и строятся, сбивчивые и беспорядочные, подобно закованным в железо эскадронам. Его неровные и монотонные строфы имеют отрывистые движения, падения и взлёты рыцарских забот. Его пространная поэма, непоследовательность которой объясняется, возможно, только колебаниями сердца Юга, остаётся внезапно прерванной: то ли поэт погиб во время одного из последних победных ударов; то ли горе по поводу неожиданного и настолько же непоправимого разрушения его страны заглушило вдруг его голос; то ли, наконец, время, это всепоглощающее насекомое, с величайшим вероломством обезглавило его Песнь, на звуке триумфальных фанфар.
Я возобновляю, в той точке, где он заканчивается, рассказ великого и несчастного аквитанского рапсода. Я рассказываю о триумфе Юга, о разгроме крестового похода и о предложении завоевания Юга, осуществлённого королём Франции. О вторжении и смерти Людовика VIII, войне, продолженной Бланкой Кастильской, и о графе Тулузском, попавшем в ловушку в Мо, лишённом своих государств Парижским договором, высеченном легатом в соборе Нотр-Дам и удерживаемом в качестве пленника в Лувре. Об учреждении инквизиции, способствовавшей завоеванию; об ограблении князей, о завладении крепостями, о разрушении городов, об ужасе и о рассеивании людей в лесах. Три патриотических лагеря образовались на трёх знаменитых вершинах: лагерь Пена, лагерь Нора, лагерь Монсегюра. Альбигойская Вандея организуется в уединённых местах. Файдиты [4] осаждают завоевателей и не дают им покоя. Князья вновь поднимают голову, они объединяются с городами и заключают тайные союзы с королями Арагона и Англии и с германским императором. Катаризм [5], изгнанный из Тулузы, восходит на гору Табор, его святилище и его пиренейскую столицу. Но Рим, чтобы подавить его, передаёт инквизиционные полномочия доминиканцам, освободив от них епископов. Террор и страх охватывают Юг. Инквизиторов убивают в Тулузе, в Вероне, в Сарагосе. Князья вооружаются; они побеждены при Каркассоне, при Тейллебурге; и Юг вновь попадает, навсегда, под иго Франции. Монсегюр, столица восстания, взят в тяжёлых тучах. Двести жертв погибают на гигантском костре горы Табор. Остальные его защитники умрут в каменных мешках Тулузы и Каркассона. Мёртвые изгоняются из своих могил, живые запечатываются в гробницах. В Пиренеях не хватает камней для строительства этих подземных тюрем. Люди эмигрируют в Испанию, в Италию, на Восток. Вместе с королём Арагона, они завоёвывают Валенсию и Балеарские острова; вместе с Императором они изгоняют пап из Рима, вместе со Святым Людовиком, они погибнут в пустынях Африки и Азии. Восточный катаризм трансформируется в умеренный спиритуализм Нарбонны. Его апостолом является Жоан д’Олива, его трибуном - Бернард Делисиос, его политическим лидером - Элио Патрис, великий консул Каркассонна. Филипп Красивый, хотя и расположенный [поначалу] к альбигойцам, подавляет это последнее восстание аквитанского патриотизма. Катаризм трансформируется в третий раз, и под именем Любви, Amour, подготавливает против пап большой заговор гибеллинов и мистиков во всей Европе. Параклет был, таким образом, последовательно Церковью, орденом, огромным обществом, и оставил от своих скоротечных форм, три бессмертных памятника: «Песнь» Гильёма Тудельского, «Внутреннее утешение» ученика Иоахима Флорского, и «Божественную комедию» Данте, который прославляет свою мистическую любовь в небесах в идеальной фигуре Беатриче [6]. Умирающий катаризм видел падение с заоблачных высот великой римской теократии, вынужденной покинуть Рим, изгнанной из Италии и пленённой в Авиньоне: альбигойским министром в альбигойском городе. Его взгляд, угасая, мог смутно предвидеть, в отблеске костров Гуса и Савонаролы, гигантские и карающие фигуры Лютера и реформаторов XVI в.
Такова и есть тема этой истории: она дополняет рассказ Гильёма Тудельского: все её герои становятся моими мучениками. Национальная оборона имеет своего поэта и своего романского хрониста: благодаря ей до нас дошли победные крики и песни радости и триумфа. Но агония не оставила Иеремии, который передал бы нам свои стенания. Жалобные вздохи изгнанников затерялись в лесах, рыдания пленников утихли в глубинах башен, стоны жертв были заглушены пламенем костров. Мука разрушала вплоть до могилы, а мученик страдал вплоть до мартиролога.
Едва достигают нас из глубины времён некоторые мужественные интонации горожан, некоторые мстительные негодования трубадуров, некоторые обрывки стенаний мучеников. Кроме того, мы ими обязаны хроникам завоевателей, процессам инквизиторов, любопытству палачей, признаниям пытки и смерти. Рим, в общем и целом, повсюду сотворил ночь, повсюду тайну, нагромождая над своим преступлением забвение шести веков. Но нельзя полностью устранить следы убийства людей. Остаются пятна крови, останки костей, следы смерти. Иногда и убийцы словоохотливы; их бахвальство предстаёт перед правосудием будущего. Ни один историк ещё не рискнул войти в этот альбигойский Иосафат. С благоговением вошёл я в сумрачный лабиринт аквитанских могил. Я обосновался с любовью, на долгие дни, на долгие ночи, в этом опустошённом некрополе Параклета. Я задавал этим мёртвым вопросы с взволнованным уважением, с безутешной нежностью, как обращаются за советом к предкам. Я воскресил, в своей мысли, эти войны, эти казни, все эти мрачные драмы. Я собрал свидетельства полей сражений, жалобу руин, вздох пещер, ужас могил, и из всех этих голосов прошлого, из этих стенаний, из этой страшной тишины вышел этот длинный и горестный мартиролог. Много раз, когда я беседовал с этими мёртвыми, мне казалось, что я слышу голоса, которые говорили мне, словно тень Анхиза троянскому герою: Вот и ты, наконец, Сын мой! Твоя любовь покорила эту ужасную дорогу! Мы так долго тебя ждали! [7] - Да, это я, мои почитаемые отцы! Моя сыновняя нежность утешила вашу святую память! Но какая Любовь может воздвигнуть памятник, достойный вашего мученичества?
Итак, я расскажу моей великой французской родине об агонии моей прекрасной и благородной романской родины, а могущественной современной демократии о казни консульского и плебейского рыцарства XIII в. Новая Франция должна вздохнуть по этим великим гражданам, по этим благородным трибунам, по этим рыцарям справедливости и свободы, по этим паладинам духа, любви, и божественного идеала. Они умерли именно ради нас, и эта книга - их завещание, завещание народа вышедшего на свет из могилы Аквитании, спустя шесть сотен лет. Я приступаю к своему сюжету с поэмой Гильёма Тудельского, которая служит для моей скромной хроники портиком, повреждённым, но блистательным, и украшенным патриотическими трофеями.
[1] Луара в средние века, отделяла Францию от Аквитании и от романской земли. Под термином «аквитанцы», «альбигойцы» Пейра имеет в виду не жителей собственно Аквитании или приверженцев катаризма, а окситанцев, жителей Юга нынешней Франции в широком смысле (прим. пер.).
[2] В переводе имён и географических названий по возможности сохраняется авторский вариант (прим. пер.).
[3] Гильём де Туделла - очевидно, всего лишь псевдоним. У Песни [об Альбигойском крестовом походе] всего один автор, согласно Фориэлю; два - согласно господам Мари-Лафону, Гибалю и Мейеру. Н. Пейра заблуждается, придерживаясь первой версии, отсюда все ошибки в трактовке (прим. пер.)
[4] Изгнанники.
[5] От греческого Κάθάρος, чистый; катаризм - религия Чистых, Святых.
[6] Beatrice, loda di Dio vera. Inf. II.
[7] Энеида, VI, 687. Venisti tandem…nate!