William Jay Smith, The Tall Poets: A Bicentennial Meditation, July 4, 1976

[raf_sh]

«Я не первый, кто говорит, что мы живем во времена, плохие для поэзии» - Уильям Джей Смит в интервью 2008 г.
«Нам бы их заботы», как сказал на днях по другому поводу один мой давний товарищ.
Комментарии, поправки, дополнения и возмущения приветствуются.
______________________________________

Уильям Джей Смит

Высокие Поэты

Медитация на Двухсотлетие, 4 июля 1976 г.

Пока небеса над Манхэттеном хлопают тысячей Джасперов Джонсов
в повторяющиеся - шеренга за шеренгой - лица юбиляров-основателей
под величественным серо-зеленым артишоком короны Свободы -
их багрово развевающиеся бороды загораются в утреннем свете
и тянутся за ними шлейфами в волшебных пепельно-голубых следах
на гостеприимных водах -
Высокие Поэты, осуществляя Операцию «Поэзия»,
направляют свое судно вверх по торжественному Гудзону.

С экипажами - ирландская мафия, еврейская мафия,
югославская мафия
(куда только подевалась сицилианская мафия?) -
легкий бриз колеблет вольнотекущий свободный стих их такелажа -
и с Высокими Поэтессами,
красующимися в тесносидящих джинсовых костюмах,
рассекая лобками ветер,
Высокие Поэты царственно продвигаются вверх по торжественному Гудзону
этим ясным утром Двухсотлетия.

А там, в мондриановой сердцевине Манхэттена
с его буги-вужным ритмом красных белых и голубых квадратов -
рядом со своим денежным деревом, рядом с фикусом, кафирской лилией,
рядом с бесчисленными ниспадающими хлорофитумами,
в своем кресле ампир
у комода в стиле Луи Шестнадцатого -
моя госпожа, мой восхитительный длинноногий Страсбургский Лебедь,
(Да, Лафайетт, она здесь)
смотрит этим утром из своей белой кондиционированной башни,
вся в печали над серыми водами, и говорит:

«Где ты, Уильям, почему тебя нет здесь,
твоя синяя борода вздымается над водами,
твой величественный верлибр плещет на ветру -
почему ты не плывешь здесь среди Высочайших из Высоких Поэтов, Операция «Поэзия»,
вверх по торжественному Гудзону?
Почему ты болтаешься где-то там в своей темной протоке?
Почему бы тебе не покрасоваться
этим ясным утром Двухсотлетия?»

Так говорит моя возлюбленная, Лебедь Страсбурга,
и я смотрю на север - в сторону ее белой кондиционированной башни,
и отираю лоб в духоте топей, и отвечаю:
«О мой Лебедь, хотел бы я быть с тобой
там, где воздух поет громогласной трубой,
но, любовь моя, знай, моя борода
(что досталась мне от предков, чакта)
редка и узка, это ноу гуд,
я гляжусь практически Хо Ши Мином
(ну, гляделся, когда был я молод и худ)
но теперь под камерами ТВ
я безбров, борода подобна траве
или венку из паутины
вокруг лунообразной картины
моего лица; я как призрак Мао Цзе-Дуна...
Буду жалок, буду смешон,
одолевая торжественный Гудзон
этим ясным утром Двухсотлетия!»...

«Да и, признаться, эти Высокие Поэты наводят на меня скуку,
все эти бэби-Беньяны первого и второго поколений,
вся их творчески выписанная писанина,
их бурливые буффонады, их подгузнозадый дадаизм,
их пафосная порнография,
их слащавые само-жалостливые само-интервью,
их знаменитая золой засыпанная академическая анорексия...

Меня утомляет необходимость нырять в навоз направленно набрасываемый ими на вентиляторы
еженедельно в пронырливой помпезной периодике...
Я жажду поэтичной поэзии,
потрясенного высказывания,
хотя бы простого декларативного утверждения...
В плохие времена мы живем... и я потерял способность писать...
Я гребу себе этими черными протокам в моей пироге...
Бородатый испанский мох свисает с вечнозеленых дубов, как пепел бесчисленных сигарет,
и колени кипарисов выступают из черной воды
как артритные пальцы над безмолвной клавиатурой пишмашинки...
В мертвой тиши протоки некий голос внутри меня вещает:
"Уолт Уитмен жив и здоров, квартирует в Бронксе,
преподает в Стоуни Брук - и уж точно знает, что думает Америка.
К черту рифму и рассудок! Развернись, Уолт! ... Бедняга Смит - нудный поденщик, слишком
влюбленный в свой творческий кризис -
он даже не знает, о чем он думает, пока этого
не сказал, а сказать ему нечего.
Мысль его мутна, как студенистый усатый стеноглазый сом,
которого он вытащил здесь из воды
этим ясным утром Двухсотлетия".
Так вещает мой внутренний голос, а свет пробивается
через готические оконные розы кипарисов,
и дятел долбит сухое дерево где-то наверху».

Из своей белой кондиционированной башни Лебедь Страсбурга говорит:
«Не будь глупцом. Хватит болтаться там на своей маленькой пироге.
Брось эти тихие затхлые воды протоки,
возвращайся сюда, на торжественный Гудзон,
стань тем Высоким Поэтом, которым Господь предназначил тебе быть.
Присоединись к остальным Высоким Поэтам.
Двинь свою задницу! Я не выходила замуж за гребанного гребца на гребанных пирогах!»

«Лебедь, - говорю я, - знаю, что твой двоюродный дед выстроил все эти широкие парижские проспекты,
и что сталось бы с нами без, страшно подумать,
Елисейских полей?
Но не чувствую я себя ни капельки монументальным этим утром Двухсотлетия...
Спустись, дорогая, со своей белоснежной башни; оставь свой комод эпохи Луи Шестнадцатого
и свое ампирное кресло, и тот фарфор от Индийской компании,
что за твоей спиной; спустись сюда, ко мне, в мою пирогу,
и мы вместе поищем путь через бесчисленные луизианские протоки,
запутанные, как щупальца твоих хлорофитумов -
через землю моего рождения - Дугдумонские Топи и Соленое Озеро -
мимо Счастливого Бережка и вниз по Красной Реке, как мои предки,
мимо бородатых дубов и похилившихся белых колонн на плантациях,
мимо черных витых решеток Бурбон-стрит -
через ликующие ноты раннего джаза -
и, наконец, на простор величественного Залива... и мы утонем
в бледно-зеленом свете,
перистом и изящном, как стебли фенхеля
на перламутровом фоне,
и когда мы достигнем точки, которой нет ни на одной карте,
и я смогу сказать на манер твоего Расина
"День не ясней, чем сердца моего глубины",
то я начну писать снова, и закончу это стихотворение, начатое
жизнь назад на краю великой коричневой реки
апрельским утром, на фиалковом лугу -
стихотворение о жизни и смерти, о любви и памяти:

"А Высокие Поэты - Операция «Поэзия» - направляются вверх по торжественному Гудзону,
мимо серых сомкнутых обрывов академий,
к огражденным и надежно охраняемым причалам антологий
этим ясным утром Двухсотлетия"».

(перевод 03-06.02.2024)

______________________________________

Примечания:

- Уильям Джей Смит (William Jay Smith, 1918-2015), известный американский поэт, девятнадцатый Поэт-Лауреат-Консультант Библиотеки Конгресса США (1968-1970). Несколько его стихотворений с полвека назад прекрасно и ярко перевел Андрей Вознесенский. У меня есть книжечка с переводами его поэзии на русский язык под редакцией А. А. В.: «Что за поезд придет?» - М., «Радуга», 1982 г.
Предыдущие мои заходы на эту территорию см. по тэгу w_j_smith, а переводы из объекта инвектив (в данном стихотворении), Джона Эшбери - по тэгу ashbery.
- Интервью Гаррику Дэвису, 3 июня 2008 г.:
«Я не первый, кто говорит, что мы живем во времена, плохие для поэзии. В моем стихотворении "Высокие Поэты, медитация на Двухсотлетие - 4 июля 1976 г." я представил едкое описание нынешней ситуации. Я сравнил "высоких поэтов", этих самопродвигающихся помпезных поэтов, чьи произведения заполняют страницы сегодняшних журнальчиков, с "высокими кораблями", которые тогда проплывали вверх по "торжественному Гудзону", в ознаменование основания страны. <...> За это стихотворение мне пришлось заметно поплатиться. Сначала я получил прозрачный намек об этом, когда его отклонил Джон Фредерик Нимс, редактор журнала "Поэзия" (Чикаго), который сообщил, что его издание не может себе позволить что-то содержащее насмешки над Джоном Эшбери, одним из своих важнейших авторов-благодетелей. Позднее текст был напечатан в "Southern Review" и был переведен на несколько языков, он обсуждался поэтами-критиками в нескольких странах, но в США - никем, что подчеркивает не только нынешнее положение в поэзии, но и, мне кажется, также важность этого произведения.
Нынешние поэты звучат столь похоже друг на друга, поскольку все они - выученики наших курсов "творческого письма". Что ни стихотворение, то выглядит написанным целой комиссией». (https://www.cprw.com/william-jay-smith-and-the-role-of-the-poet-critic)
- Двухсотлетие, 4 июля 1976 г. - юбилей Декларации, The Declaration of Independence, July 4, 1776.
- тысячей Джасперов Джонсов - flaps with a thousand Jasper Johns - американские флаги, см. картину художника Джаспера Джонса (Jasper Johns, b. 1930) Flag (1954-1955).
- в волшебных пепельно-голубых следах - in wondrous ash-blue wakes - первый звуковой намек на поэта Джона Эшбери (John Ashbery, 1927-2017) и его стиль.
- в мондриановом средоточии Манхэттена - карта Манхэттена с его «размеченными по линейке» кварталами действительно напиминает полотна нидерландского художника Пита Мондриана (Piet Mondrian, 1872-1944), с упомянытыми тремя цветами.
- jade plant - Толстянка яйцевидная (Crassula ovata), денежное дерево.
- rubber plant - Ficus elastica, домашний фикус.
- Kaffir lily - Clivia miniata, Кливия киноварная, кафирская лилия.
- spider plants - Chlorophytum comosum, Хлорофитум хохлатый.
- Страсбургский Лебедь - Sonja Haussmann Smith, по происхождению парижанка, вторая жена поэта с 1966 г. (первая - Barbara Howes, были женаты в 1947-1964).
- Да, Лафайетт, она здесь - не разгаданная мной отсылка. Соображения: Les Galeries Lafayette, фешенебельный парижский универмаг, находится на бульваре Османн, а Соня - внучатая племянница того самого Османна (см. дальнейшие комментарии); с другой стороны, сам поэт родился в городке Уинфилд, Луизиана, по его словам в доме у пересечения улиц Лафайетт и Смит... что довольно символично.
- младенцы-Беньяны - возможно, еще один «наезд» на Эшбери в неясном для меня контексте: Джон Беньян (John Bunyan 1628-1688) - английский пуританский писатель и проповедник. Во всяком случае, Эшбери позднее, в поэме «Girls on the run» (1999 г.) использует персонажей, заимствованых из известной книги Беньяна «Путешествие Пилигрима в Небесную Страну» (The Pilgrim's Progress from This World to That Which Is to Come) - Hopeful, Talkative, Pliable (Обнадеженное, Разговорчивое, Уступчивое).
- золой засыпанная - снова «наезд» на Эшбери: ash-buried vs. Ashbery.
- Бородатый испанский мох - Spanish moss - Tillandsia usneoides - Луизианский мох, Испанская борода - дикое растение семейства Бромелиевые.
- live oaks - вечнозеленые дубы нескольких видов, например Quercus virginiana, живут многие сотни лет.
- пепел бесчисленных сигарет - снова намек на «пепельного» Эшбери.
- Стоуни Брук - Stony Brook University - большой университет в Нью-Йорке на Лонг Айленд, основан в 1957 г.
- Двинь свою задницу! - Magne-toi le popotin! - это по-французски.
- твой двоюродный дед - Жорж Эжен Осман (baron Georges Eugène Haussmann, 1809-1891) - легендарный градостроитель, в третьей четверти XIX века придавший Парижу нынешний величественный облик.
- от Индийской компании - Compagnie des Indes - Compagnie française pour le commerce des Indes orientales - одна из нескольких европейских компаний, созданных для торговли с заморскими территориями, основана Кольбером в 1664 г. для конкуренции с Англией и Голландией.
- Дугдумонские Топи, Соленое Озеро, Счастливый Бережок, Красная Река - Dugdemona Swamp, Saline Lake, Côté joyeuse, Red River - местности в штате Луизиана.
- Бурбон-стрит - Bourbon Street - улица в сердце Французского квартала Нового Орлеана, названа в 1721 г., объект интенсивного туризма, известна барами и стриптиз-клубами.
- на простор величественного Залива - Gulf of Mexico - Мексиканский залив.
- апрельским утром - Уильям Джей Смит родился 22 апреля 1918 г.
______________________________________



The Tall Poets

A Bicentennial Meditation-July 4, 1976

by William Jay Smith

While the sky above Manhattan flaps with a thousand Jasper Johns,
past file after file of duplicate jubilant faces-
under the glorious gray-green artichoke crown of Liberty,
their free-flowing purple beards catching fire in the morning light
and trailing behind them in wondrous ash-blue wakes
on the welcoming water,
the Tall Poets-in Operation Poetry-
sail up the lordly Hudson.

Manned by the Irish Mafia and the Jewish Mafia
and the Yugoslavian Mafia
(whatever happened to the Sicilian Mafia?)-
a light breeze rippling the fluent free verse of their rigging
together with the Tall Women Poets,
decked out in tough companionate canvas pants suits,
vulvas cleaving the wind,
the Tall Poets proceed pontifically up the lordly Hudson
on this bright Bicentennial morning.

And there in the mid-Mondrian of Manhattan-
with the boogie-woogie beat of its red white and blue squares-
beside her jade plant and her rubber plant and her Kaffir lily,
beside her innumerable cascading spider plants,
in her Empire chair
beside her Louis Seize commode-
my lady, the lovely long-legged Swan of Strasbourg,
(Yes, Lafayette, she is here)
leans this morning from her white air-conditioned tower,
brooding over the gray water, and she says:

"Where are you, William, why are you not here,
your blue beard billowing above the water,
your majestic vers libre ribboning out on the wind-
why are you not here sailing among the Tallest of the Tall Poets-
in Operation Poetry-
up the lordly Hudson?
Why do you dither down there in your dark bayou?
Why do you not let it all hang out
on this bright Bicentennial morning?"

So speaks my beloved, the Swan of Strasbourg,
and I look northward toward her white air-conditioned tower,
and wiping my forehead in the steaming swamp, I answer:
"O my Swan, I wish that I could join you there
in that bright and bugling Bicentennial air-
but my beard, my love,
(the legacy of my Choctaw forebears)
grows solely on my lips and chin
and when it grows I look like Ho Chi Minh
(or did when I was thin)
but now under the TV cameras
my eyebrows disappear-and my beard
becomes a wreath of cobwebs
around a moon-shaped face
until I look like the ghost of Mao Tse-Tung . . .
How wretched and ridiculous I would appear,
sailing up the lordly Hudson there
on this bright Bicentennial morning! . . .

"And besides, I am bored with those Tall Poets,
those first and second generation baby Bunyans,
sick of their creatively written writing,
their blithering buffoonery, their diapered Dada,
their petulant pornography,
their syrupy self-pitying self-interviews,
their admired ash-buried academic anorexia . . .
I'm weary of having to dive into their driven dreck that hits the fan
weekly in every pulled and pompous periodical. . . .
I long for the pure poem,
the passionate statement,
the simple declarative sentence . .
We live in a bad time ... and I cannot write . . .
I paddle around this black bayou in my pirogue . . .
Spanish moss hangs from the live oaks like the ash of innumerable cigarettes,
and the cypress knees protrude from the black water
like arthritic fingers above a silent typewriter keyboard. . . .
In the dead silence of the bayou a voice deep within me says:
'Walt Whitman is alive and well, and inhabits the Bronx;
he teaches at Stony Brook, and knows exactly what America is thinking.
To hell with rhyme and reason! Walt, unwind! . . . Poor Smith is a hack overly enamored of writer's block:
he doesn't even know what he thinks until he's said
it; and he has nothing to say.
His mind is as blank as the wobbly whiskered wall-eyed catfish
that he pulled out of the bayou
on this bright Bicentennial morning.'
So says the inner voice while light creaks
down through the rose windows of the cypresses,
and a woodpecker pecks on the dead wood overhead."

From her white air-conditioned tower the Swan of Strasbourg speaks:
"Don't be silly. Stop paddling around in your little pirogue.
Get out of the black backwater of that bayou:
come back up here to the lordly Hudson,
and be the Tall Poet God intended you to be.
Join the other Tall Poets.
Magne-toi le popotin! I didn't marry a piddling paddler of pirogues!"

"Swan," I say. "I know that your great-uncle designed those broad avenues in Paris,
and where would we be, I hesitate to say,
without the Champs Elysees?
But I don't feel a bit monumental this Bicentennial morning . . .
Come down, my darling, from your white tower; leave your Louis Seize commode
and your Empire chair and your Compagnie des Indes china
behind you: come down here to join me in my pirogue,
and together we shall thread our way through the innumerable Louisiana bayous
as intricate as the branches of your spider plants-
through the land of my birth-past Dugdemona Swamp and Saline Lake-
past the Côté joyeuse and down the Red River like my forebears
past the bearded oaks and the sagging white columns of the plantations
and the writhing black grillwork of Bourbon Street-
through the jubilant notes of early jazz-
and finally out into the glorious Gulf . . . and the light around us
will be pale green-
feathery and fine as stalks of fennel against a background of mother-of-pearl,
and when we reach a point unknown on any chart,
and I can say with your Racine,
'The day is no less pure than the depth of my heart,'
I shall begin to write again; and I shall complete that poem begun
a lifetime ago on the edge of the great brown river
on an April morning beside a bank of violets -
a poem of life and death, of love and memory:

"While the Tall Poets-in Operation Poetry-sail up the lordly Hudson,
past the gray contiguous cliffs of the academies,
into the locked and heavily guarded harbors of the anthologies
on this bright Bicentennial morning."