++ ПАМЯТИ МАКСА УШАКОВА ++
Наверное, Макс не зря решил податься в мультипликаторы: в нём самом было очень много от мультяшного персонажа, от того "челдобрека", которых он рисовал и лепил. Вчера ночью, когда прилетела эта печальная весть о его смерти, я вспомнил все наши встречи с ним, и вдруг очень ясно осознал, что жизнь Макса и была этаким мультфильмом,в котором он был главным героем.Сам себя для этого мультика нарисовал, сам этот мультик снял, а вчера мультик закончился...
Лет пять-шесть назад Макс выставил у себя на страничке, только не здесь, а на богомерзких "Одноклассниках", скан своей работы - то был портрет "Нашего Всего", Алексан Сергеича Пушкина. Пушкин был нарисован очень по-ушаковски, Максимка вдоволь оттоптался на классике отечественной поэзии, изобразив его с гнусной улыбочкой, стоящим на пъедестале с вывернутым наизнанку пустым брючным карманом, в который предлагалось положить денежку. Мне портрет этот страшно понравился - до того понравился, что я решил его у Макса купить: в конце концов, писателя мы, или где?! А коли мы - писателя, то портрет классика отечественной литературы, попросту,обязан украшать стену моего кабинета, вдохновлять и звать к вершинам творчества. И я написал Максу,и спросил его, почём он продаст мне своего Пушкинда.
Максим отозвался почти сразу же - и полгода, кажется, не прошло.Для "Одноклассников" это нормально. И для Ушакова нормально. И мы лениво поторговались с ним, и сошлись на цене в пять тысяч, и оба забыли о нашем торге.
Прошло ещё года три, и вот однажды студёной январской ночью позапрошлого, семнадцатого года Максим вдруг пишет мне в ФБуке: "Ты у меня портрет Пушкина покупать будешь?" - "Буду, отвечаю я,- только у меня сейчас после новогодне-рождественских праздников с деньгами глухо". Проходит минут пять, и Макс мне пишет: "Странный ты какой-то еврей". "Почему?" - спрашиваю я у него в чате,и мне тут же прилетает ответ: "Не торгуешься потому. А ты торгуйся!" - и ещё через несколько секунд: "За три рубля возьмёшь?" "Возьму - отвечаю я Ушакову, - но только не сейчас. Сейчас у меня и трёхи нету". "А сколько есть?" - не унимается Макс. Отвечаю ему, что сейчас у меня только полторы тысячи свободных денег, и тут же получаю ответ: "Идёт! Сейчас автобусы ходить начнут, и я к тебе приеду. Только ты не спи!" Через четверть часа в чате опять сообщение от Ушакова: "Ты не спишь, надеюсь?" "Не сплю, - отвечаю я, - жду вас с Пушкиным". "Вот и не спи!" - пишет мне Макс. И ещё через четверть часа пишет, проверяет, не сплю ли я.И - ещё через двадцать минут. И так - с пяти до восьми утра.
Он приехал в начале девятого. Извлёк на свет Божий из папочки своего Пушкинда, и мы с ним рассчитались, и Макс надписал работу, а я тут же поместил портрет в рамочку, под стекло. И Макс сказал мне: "Я только на тех условиях продал тебе портрет за полторы тысячи, что теперь мы оба - и ты, и я - будем всем врать, что ты купил у меня его за пять... нет! - за десять тысяч рублей! Это будет полезно и тебе, и мне: все будут думать, что Ушаков - преуспевающий художник, один графический лист которого влёт уходит за червонец, а про тебя будут думать, что ты - солидный коллекционер, который не торгуется и щедро платит, когда речь идёт о приобретении шедевров. Понял ли ты меня, или не понял?" - Макс часто выражался вот так, как выражались вожди индейских племён. Наверное, потому, что Макс был Настоящим Индейцем,которому завсегда везде ништяк...
И я ответил ему, что я вполне его понял, и теперь буду всем врать, что этот графический лист я купил у него за десятку: пусть про нас с ним хорошо думают люди.
- А есть ли у тебя водка? - тревожно спросил Ушаков, - это дело ведь непременно нужно обмыть!
И я достал водку, и, не смотря на ранний час, мы с Максимкой выдрызгали, чуть ли, ни всю бутылку водки, почти не закусывая. Я, правда, очень боялся, что, выпив, Макс впадёт в буйство, но он, почему-то, ни в какое буйство не впал, а в начале одиннадцатого часа ему стали звонить какие-то люди, которые приглашали его продолжить банкет где-то на других концах города. "Ну, я поехал, - сказал Ушаков, прихватывая со стола бутылку с оставшейся водкой, - а это я заберу с собой: тебе всё равно незачем пить с утра, и вообще незачем тебе пить - тебе ещё портрет на стенку вешать!"
И Макс уехал.
А портрет с тех пор стоял то на крышке фортепиано, то на буфете, то ещё где-то, покуда в этом декабре я ни распсиховался и не начал воевать со своим интерьером - переставлять с места на место все свои самовары, граммофоны, подсвечники и керосинки,передвигать мебель и перевешивать картины по стенам. Тут вдруг и ушаковскому Пушкину вдруг место нашлось - и как я раньше не мог сообразить, куда именно его нужно в интерьере присобачить?... только позавчера этот беспокойный портрет нашёл своё место. А днём позже его беспокойный автор вдруг (нет, не вдруг, конечно же) перестал метаться по этой жизни... Совпадение? Не знаю.
По всем законам жанра именно на этом месте нужно бы и точку поставить, но я наплюю на законы жанра: мне хочется сейчас записать всё, все свои воспоминания о наших с Максом встречах - тем более, что в последние годы их было не так уж и много, вернее, совсем немного. По пальцам пересчитать. Вот и буду вспоминать.
Последняя из этих встреч была в мае семнадцатого, накануне открытия в выставочном зале Художественного Музея выставки "Неформат", в которой мы оба принимали участие. Я встретил Максимку на выходе из музея, куда он привёз свои работы - и мы вместе с ним отправились по художественным лавкам на поиски кляммеров - это такие прищепки специальные, если кто не знает, ими графические листы к планшетам крепят. Вот Макс так и хотел оформить свои работы на выставке - прикрепить их на эти кляммеры к планшетам. И всё время бормотал себе под нос, чтобы не забыть их название: "Кляммеры... кляммеры... клиторы.. клиторы... клиторы..."
Потом он во всех художественных лавках и спрашивал про клиторы, вгоняя молоденьких продавщиц в краску. И, естественно, никаких кляммеров он не купил. И предложил мне пропить деньги, которые у него на эти самые кляммеры были отложены. А я отказался: у меня дома был самогон от Эдика Хо, и я предложил Максушке лучше выпить самогона, а деньги не пропивать.
И мы пошли с ним на Нижнюю Набережную, и по пути я постучался в окно своей квартиры, и жена выдала мне через форточку бутылку самогона. А Макс перед этим ещё и холодца магазинского купил в каком-то магазинчике, на закуску. И мы расположились под берегом,и стали разговаривать обо всём, и, почему-то, стали выяснять, сколько же лет мы уже знакомы, и в каком году познакомились, и при каких обстоятельствах. И Макс сказал, что познакомились мы в восемьдесят девятом, и что познакомил нас Игорь Болдырев, и что он, Макс, всегда считал, что я - однокурсник Болдырева какой-то, ну, или, там одноклассник, и таким образом он приписал мне четыре лишних года, и был очень удивлён, что мы с ним, оказывается, ровесники. А я очень удивился, в свою очередь, когда узнал, что Макс ещё и в кино играл, и даже по красной дорожке в Каннах ходил за каким-то гран-при. Но это уже потом было, не в тот день: я вообще кино не смотрю, не люблю кинематограф, а Макс и вовсе ничего мне не рассказывал об этом. Я потом только в газете "Иркутск" про всё это прочёл.
А до этого я время от времени встречал Максима на цирковой площади, возле фонтана, где он рисовал портреты - это было ещё в ту эпоху, когда "халтуринские" мастерские ещё не расселили, и Анжела Базарон ещё держала там свой великосветский салон, а Макс у Анжелы вписывался. Макс сидел возле фонтана, и в ожидании клиентов потягивал красное винцо из тетрапака, которое покупал тут же, в "Сезоне", и был он в роли уличного художника совсем-совсем мультяшным.
А совсем-совсем-совсем мультяшным я помню его зимой 1992 года, когда он охранял Дом-музей князя Сергея Петровича Волконского, декабриста нашего и "просветителя Сибири", страдавшего в царской ссылке в двухэтажном особняке с кучей прислуги и ежегодным доходом в тридцать тысяч золотых рублей. Мы зашли как-то на дежурство к Максиму (по-моему, со мной была тогда Ирина Абрамчук) - а он в тот вечер накурился какой-то волшебной травы, и стал читать нам с выражением фрагменты из поэмы Корней Иваныча Чуковского "Одолеем Бармалея":
Злая-злая, нехорошая змея
Молодого укусила воробья.
Больно воробышку, больно!
Захотел он улететь, да не мог,
И заплакал и упал на песок.
Больно воробышку, больно!
И пришла к нему беззубая старуха,
Пучеглазая зелёная лягуха.
Жалко воробышка, жалко!
За крыло она воробышка взяла
И больного по болоту повела.
Жалко воробышка, жалко!
Но такая кругом темнота,
Что не видно в лесу ни куста.
И они заблудились в пути
И не знают, куда им идти.
Только вдруг прибежал светлячок,
Он чудесный фонарик зажёг:
«Идите за мною, друзья,
Мне вашего жаль воробья!»
И они побежали бегом
За его голубым огоньком...
Стихотворение было страшным, и Макс читал его очень страшным голосом, и мне вдруг сделалось тоже очень страшно - настолько страшно, что было ощущение, что я всё это вижу наяву, и как будто это не Макс, а я покурил какой-то волшебной травы, хоть я её и не курил вовсе, а курил её Максимка. А Максимка говорил тогда, что надо бы, надо, непременно и обязательно надо нарисовать и снять по этому произведению мультфильм... а я думал, что не надо никакого мультфильма рисовать, а надо просто снять Макса, читающего это стихотворение - получится фильм ужасов.
А ещё тогда же, в девяносто втором, но не зимой, а осенью, Ушаков заявился ко мне домой, и предложил коммерческую сделку. Я по началу и не понял, что это за сделка - а потом, когда Макс привёл меня во двор-колодец, смежный с двором Училища Искусств, оказалось, что они с Женькой Монохоновым связали Ромку Гаврилина, натянули ему шапку на глаза, и Макс сказал мне: "Купи у нас негритёнка! Недорого отдадим: нам бы на пиво только... А не купишь, так Монохон его - чик-чирик, и - привет!" - а Монохон сидел, и ничего не говорил, а только улыбался. И я дал им денег, вымогателям этим, и стал развязывать Гаврилина - а когда развязал его, Ромка Гаврилин громко закричал: "Ка-аз-злы! Ур-ро-оды! Пидара-асы!..." - и убежал. А Ушаков сказал мне: "Ну что? Проворонил своего негритёнка? Лови его теперь... если только поймаешь. А мы пошли пиво пить". И они ушли пить пиво - Ушаков и Монохонов. И Гаврилин, конечно же, тоже пошёл с ними: я уверен, что он их где-то за углом ждал. А я пошёл домой, потому, что начался осенний дождь, и потому, что они не пригласили меня пить пиво, и потому, что мне не хотелось пить пиво под осенним дождём, и вообще у меня дома ликёр "Амаретто" был... и вообще, козлы они и уроды... обиделся я на них тогда...Гаврилин и Ушаков так до сих пор и делали вид, что ничего этого не было - а Монохону и никакого вида делать не надо: нет Монохона уже больше десяти лет. А теперь нет и Макса.
Кончился мультфильм.
Монохончика нет больше, Вадика Мазитова нет, Сомосу убили, Клима убили, Ветка умерла, Серёга Сысоев умер, и Антон Лодянов тоже. И Юрка Гимов погиб. И Кэпса тоже нет. И Мамы Гали нет - она где-то в Израиле похоронена. Кто, кроме нас с Гаврилиным из той старой тусовки начала девяностых остался? Юрий Федоров (Juri Fedorov) в Москве, где-то там же и Антон Тихонов растворился, и Петечка, и Альховка, и Князь; Dima Vesnine теперь в Париже; где-то бегает по Иркутску Фест, а его извечный антогонист Одинокий в прошлом году подавал признаки жизни из Воронежа; Землер в Германии давно... и остальные тоже все разъехались, кто куда - спасибо, хоть иногда приезжают, или в ФБуке находятся, пишут.
Плохо мне. Хреново, очень хреново... Как же ты так, Макс, ну как?...
Человек и Кошка плачут у окошка. Доктор не приедет.
https://youtu.be/wRmOJ_gLZSg
Лет пять-шесть назад Макс выставил у себя на страничке, только не здесь, а на богомерзких "Одноклассниках", скан своей работы - то был портрет "Нашего Всего", Алексан Сергеича Пушкина. Пушкин был нарисован очень по-ушаковски, Максимка вдоволь оттоптался на классике отечественной поэзии, изобразив его с гнусной улыбочкой, стоящим на пъедестале с вывернутым наизнанку пустым брючным карманом, в который предлагалось положить денежку. Мне портрет этот страшно понравился - до того понравился, что я решил его у Макса купить: в конце концов, писателя мы, или где?! А коли мы - писателя, то портрет классика отечественной литературы, попросту,обязан украшать стену моего кабинета, вдохновлять и звать к вершинам творчества. И я написал Максу,и спросил его, почём он продаст мне своего Пушкинда.
Максим отозвался почти сразу же - и полгода, кажется, не прошло.Для "Одноклассников" это нормально. И для Ушакова нормально. И мы лениво поторговались с ним, и сошлись на цене в пять тысяч, и оба забыли о нашем торге.
Прошло ещё года три, и вот однажды студёной январской ночью позапрошлого, семнадцатого года Максим вдруг пишет мне в ФБуке: "Ты у меня портрет Пушкина покупать будешь?" - "Буду, отвечаю я,- только у меня сейчас после новогодне-рождественских праздников с деньгами глухо". Проходит минут пять, и Макс мне пишет: "Странный ты какой-то еврей". "Почему?" - спрашиваю я у него в чате,и мне тут же прилетает ответ: "Не торгуешься потому. А ты торгуйся!" - и ещё через несколько секунд: "За три рубля возьмёшь?" "Возьму - отвечаю я Ушакову, - но только не сейчас. Сейчас у меня и трёхи нету". "А сколько есть?" - не унимается Макс. Отвечаю ему, что сейчас у меня только полторы тысячи свободных денег, и тут же получаю ответ: "Идёт! Сейчас автобусы ходить начнут, и я к тебе приеду. Только ты не спи!" Через четверть часа в чате опять сообщение от Ушакова: "Ты не спишь, надеюсь?" "Не сплю, - отвечаю я, - жду вас с Пушкиным". "Вот и не спи!" - пишет мне Макс. И ещё через четверть часа пишет, проверяет, не сплю ли я.И - ещё через двадцать минут. И так - с пяти до восьми утра.
Он приехал в начале девятого. Извлёк на свет Божий из папочки своего Пушкинда, и мы с ним рассчитались, и Макс надписал работу, а я тут же поместил портрет в рамочку, под стекло. И Макс сказал мне: "Я только на тех условиях продал тебе портрет за полторы тысячи, что теперь мы оба - и ты, и я - будем всем врать, что ты купил у меня его за пять... нет! - за десять тысяч рублей! Это будет полезно и тебе, и мне: все будут думать, что Ушаков - преуспевающий художник, один графический лист которого влёт уходит за червонец, а про тебя будут думать, что ты - солидный коллекционер, который не торгуется и щедро платит, когда речь идёт о приобретении шедевров. Понял ли ты меня, или не понял?" - Макс часто выражался вот так, как выражались вожди индейских племён. Наверное, потому, что Макс был Настоящим Индейцем,которому завсегда везде ништяк...
И я ответил ему, что я вполне его понял, и теперь буду всем врать, что этот графический лист я купил у него за десятку: пусть про нас с ним хорошо думают люди.
- А есть ли у тебя водка? - тревожно спросил Ушаков, - это дело ведь непременно нужно обмыть!
И я достал водку, и, не смотря на ранний час, мы с Максимкой выдрызгали, чуть ли, ни всю бутылку водки, почти не закусывая. Я, правда, очень боялся, что, выпив, Макс впадёт в буйство, но он, почему-то, ни в какое буйство не впал, а в начале одиннадцатого часа ему стали звонить какие-то люди, которые приглашали его продолжить банкет где-то на других концах города. "Ну, я поехал, - сказал Ушаков, прихватывая со стола бутылку с оставшейся водкой, - а это я заберу с собой: тебе всё равно незачем пить с утра, и вообще незачем тебе пить - тебе ещё портрет на стенку вешать!"
И Макс уехал.
А портрет с тех пор стоял то на крышке фортепиано, то на буфете, то ещё где-то, покуда в этом декабре я ни распсиховался и не начал воевать со своим интерьером - переставлять с места на место все свои самовары, граммофоны, подсвечники и керосинки,передвигать мебель и перевешивать картины по стенам. Тут вдруг и ушаковскому Пушкину вдруг место нашлось - и как я раньше не мог сообразить, куда именно его нужно в интерьере присобачить?... только позавчера этот беспокойный портрет нашёл своё место. А днём позже его беспокойный автор вдруг (нет, не вдруг, конечно же) перестал метаться по этой жизни... Совпадение? Не знаю.
По всем законам жанра именно на этом месте нужно бы и точку поставить, но я наплюю на законы жанра: мне хочется сейчас записать всё, все свои воспоминания о наших с Максом встречах - тем более, что в последние годы их было не так уж и много, вернее, совсем немного. По пальцам пересчитать. Вот и буду вспоминать.
Последняя из этих встреч была в мае семнадцатого, накануне открытия в выставочном зале Художественного Музея выставки "Неформат", в которой мы оба принимали участие. Я встретил Максимку на выходе из музея, куда он привёз свои работы - и мы вместе с ним отправились по художественным лавкам на поиски кляммеров - это такие прищепки специальные, если кто не знает, ими графические листы к планшетам крепят. Вот Макс так и хотел оформить свои работы на выставке - прикрепить их на эти кляммеры к планшетам. И всё время бормотал себе под нос, чтобы не забыть их название: "Кляммеры... кляммеры... клиторы.. клиторы... клиторы..."
Потом он во всех художественных лавках и спрашивал про клиторы, вгоняя молоденьких продавщиц в краску. И, естественно, никаких кляммеров он не купил. И предложил мне пропить деньги, которые у него на эти самые кляммеры были отложены. А я отказался: у меня дома был самогон от Эдика Хо, и я предложил Максушке лучше выпить самогона, а деньги не пропивать.
И мы пошли с ним на Нижнюю Набережную, и по пути я постучался в окно своей квартиры, и жена выдала мне через форточку бутылку самогона. А Макс перед этим ещё и холодца магазинского купил в каком-то магазинчике, на закуску. И мы расположились под берегом,и стали разговаривать обо всём, и, почему-то, стали выяснять, сколько же лет мы уже знакомы, и в каком году познакомились, и при каких обстоятельствах. И Макс сказал, что познакомились мы в восемьдесят девятом, и что познакомил нас Игорь Болдырев, и что он, Макс, всегда считал, что я - однокурсник Болдырева какой-то, ну, или, там одноклассник, и таким образом он приписал мне четыре лишних года, и был очень удивлён, что мы с ним, оказывается, ровесники. А я очень удивился, в свою очередь, когда узнал, что Макс ещё и в кино играл, и даже по красной дорожке в Каннах ходил за каким-то гран-при. Но это уже потом было, не в тот день: я вообще кино не смотрю, не люблю кинематограф, а Макс и вовсе ничего мне не рассказывал об этом. Я потом только в газете "Иркутск" про всё это прочёл.
А до этого я время от времени встречал Максима на цирковой площади, возле фонтана, где он рисовал портреты - это было ещё в ту эпоху, когда "халтуринские" мастерские ещё не расселили, и Анжела Базарон ещё держала там свой великосветский салон, а Макс у Анжелы вписывался. Макс сидел возле фонтана, и в ожидании клиентов потягивал красное винцо из тетрапака, которое покупал тут же, в "Сезоне", и был он в роли уличного художника совсем-совсем мультяшным.
А совсем-совсем-совсем мультяшным я помню его зимой 1992 года, когда он охранял Дом-музей князя Сергея Петровича Волконского, декабриста нашего и "просветителя Сибири", страдавшего в царской ссылке в двухэтажном особняке с кучей прислуги и ежегодным доходом в тридцать тысяч золотых рублей. Мы зашли как-то на дежурство к Максиму (по-моему, со мной была тогда Ирина Абрамчук) - а он в тот вечер накурился какой-то волшебной травы, и стал читать нам с выражением фрагменты из поэмы Корней Иваныча Чуковского "Одолеем Бармалея":
Злая-злая, нехорошая змея
Молодого укусила воробья.
Больно воробышку, больно!
Захотел он улететь, да не мог,
И заплакал и упал на песок.
Больно воробышку, больно!
И пришла к нему беззубая старуха,
Пучеглазая зелёная лягуха.
Жалко воробышка, жалко!
За крыло она воробышка взяла
И больного по болоту повела.
Жалко воробышка, жалко!
Но такая кругом темнота,
Что не видно в лесу ни куста.
И они заблудились в пути
И не знают, куда им идти.
Только вдруг прибежал светлячок,
Он чудесный фонарик зажёг:
«Идите за мною, друзья,
Мне вашего жаль воробья!»
И они побежали бегом
За его голубым огоньком...
Стихотворение было страшным, и Макс читал его очень страшным голосом, и мне вдруг сделалось тоже очень страшно - настолько страшно, что было ощущение, что я всё это вижу наяву, и как будто это не Макс, а я покурил какой-то волшебной травы, хоть я её и не курил вовсе, а курил её Максимка. А Максимка говорил тогда, что надо бы, надо, непременно и обязательно надо нарисовать и снять по этому произведению мультфильм... а я думал, что не надо никакого мультфильма рисовать, а надо просто снять Макса, читающего это стихотворение - получится фильм ужасов.
А ещё тогда же, в девяносто втором, но не зимой, а осенью, Ушаков заявился ко мне домой, и предложил коммерческую сделку. Я по началу и не понял, что это за сделка - а потом, когда Макс привёл меня во двор-колодец, смежный с двором Училища Искусств, оказалось, что они с Женькой Монохоновым связали Ромку Гаврилина, натянули ему шапку на глаза, и Макс сказал мне: "Купи у нас негритёнка! Недорого отдадим: нам бы на пиво только... А не купишь, так Монохон его - чик-чирик, и - привет!" - а Монохон сидел, и ничего не говорил, а только улыбался. И я дал им денег, вымогателям этим, и стал развязывать Гаврилина - а когда развязал его, Ромка Гаврилин громко закричал: "Ка-аз-злы! Ур-ро-оды! Пидара-асы!..." - и убежал. А Ушаков сказал мне: "Ну что? Проворонил своего негритёнка? Лови его теперь... если только поймаешь. А мы пошли пиво пить". И они ушли пить пиво - Ушаков и Монохонов. И Гаврилин, конечно же, тоже пошёл с ними: я уверен, что он их где-то за углом ждал. А я пошёл домой, потому, что начался осенний дождь, и потому, что они не пригласили меня пить пиво, и потому, что мне не хотелось пить пиво под осенним дождём, и вообще у меня дома ликёр "Амаретто" был... и вообще, козлы они и уроды... обиделся я на них тогда...Гаврилин и Ушаков так до сих пор и делали вид, что ничего этого не было - а Монохону и никакого вида делать не надо: нет Монохона уже больше десяти лет. А теперь нет и Макса.
Кончился мультфильм.
Монохончика нет больше, Вадика Мазитова нет, Сомосу убили, Клима убили, Ветка умерла, Серёга Сысоев умер, и Антон Лодянов тоже. И Юрка Гимов погиб. И Кэпса тоже нет. И Мамы Гали нет - она где-то в Израиле похоронена. Кто, кроме нас с Гаврилиным из той старой тусовки начала девяностых остался? Юрий Федоров (Juri Fedorov) в Москве, где-то там же и Антон Тихонов растворился, и Петечка, и Альховка, и Князь; Dima Vesnine теперь в Париже; где-то бегает по Иркутску Фест, а его извечный антогонист Одинокий в прошлом году подавал признаки жизни из Воронежа; Землер в Германии давно... и остальные тоже все разъехались, кто куда - спасибо, хоть иногда приезжают, или в ФБуке находятся, пишут.
Плохо мне. Хреново, очень хреново... Как же ты так, Макс, ну как?...
Человек и Кошка плачут у окошка. Доктор не приедет.
https://youtu.be/wRmOJ_gLZSg