ЗАКОННОСТЬ В ТРАКТОВКЕ КЛЕЙСТА
Ночная заметка о "деле Прокопьевой" вызвала неожиданно бурный отклик, - и не только в моем блоге. Естественно, пошла волна в оправдание действий Системы: дескать, "Нельзя сравнивать с народовольцами!" etc., но я бы не стал реагировать на эту волну, ибо все, что мог сказать, сказал, а рассуждать о терроризме (хотя бы и сколь угодно отвлеченно) по нынешним времена не лучшее из развлечений. Иногда скажешь: "Ммммм...", и ап! - уже письмо из Абьюза о претензиях Роскомнадзора. Но...
Вот, впритык к теме: "Несмотря на все усилия врачей, спасти его не удалoсь. Владислав Капустин скончался". Убили человека, - и в общем, ни за что. Офицер СК вышел к пропускному к посетителям, и его ткнули заточкой. Без всяких претензий к нему лично. Ткнул мужик, совершенно сбрендивший от личной безнадеги: у него, хотя суд решил в его пользу, отнимают квартиру, и он решил отомстить всем-всем-всем, кто не хочет помочь в беде, всей бездушной Системе, - а в итоге труп и двое сирот.
Терроризм?
Безусловно. Но политики ноль.
И вот тут начинаются очень неприятные нюансы, о которых нельзя молчать.
С "политическим" терроризмом все понятно: "Власть не хочет нас слышать" (варианты: "Эта тварь сама никогда не уйдет", "Этот режим ведет страну в пропасть" etc.), и блестящий студент Саша готовит бомбы, нежный поэт Ригоберто заряжает револьвер, а героический одноглазый полковник ставит портфель под стол. И с "военным", как отблеском "политического", тоже: "Они бомбят нас с высоты, не считаясь с жертвами, а у нас нет самолетов, но чем наши семьи хуже их семей?". Естественно,
по нынешним временам все это не оправдание (раньше бывало по-всякому, но ныне категорически нет, и мы с вами этот метод борьбы осуждаем, надеюсь, единогласно), однако в данном-то случае нет никакой политики. Чистая бытовуха: человека обидели, поставили на край, и его психика (судя по всему, очень слабенькая) пошла трещинами. Единственным способом борьбы за свои права человеку показалась месть. Как таковая, сама по себе, не кому-то конкретно, а любому винтику системы.
То есть, обычный человек столкнулся с Системой, и Система тупо сжевала его, накачав обидой так, что в мозгах что-то щелкнуло и система ценностей сместилась. Притом, что он честно хотел, чтобы все было по закону, но для Системы закон не писан. В принципе, так не должно быть, но это если Система здорова, - а когда Система закуклилась в себе, выведя все остальное общество за скобки (как, скажем, российской дворянство после Указа 1762 года "О вольности"), тогда начинаются проблемы.
Разумеется, такое недопустимо ни оправдывать, ни тем паче одобрять. Но: авайте не лицемерить. В каждом, кто так или иначе сталкивался с беззаконием при формальном наличии закона, живет (где-то в самых глубинах подсознания) нечто, нашептывающее: "Если не ты - кто?". И отсюда ошеломительная, - куда больше чем у баек насчет сказочных "Зорро", - популярность фильмов типа "Меч", или "Ворошиловский стрелок", или "Деточки", - про самых обычных людях, которых в какой-то момент достало.
Чтобы было понятнее, обратимся к классике. Великого Генриха фон Клейста, светило немецкого романтизма, сегодня мало кто читает, а зря. Хороший писатель. И вот он в 1810-м, заинтересовавшись историей некоего Ханса Кольхазе, жившего в XVI веке, написал повесть "Михаэль Кольхаас", по мотивам реальных событий, самую-самую чуточку их "облагородив". А события были такие: однажды богатый конеторговец Михаэль Кольхаас из Кельна погнал табун на ярмарку в Лейпциг,
и по дороге его затормозили слуги некоего Гюнтера фон Зашвица, поставившего на своей земле абсоютно незаконный блокпост для взимания пошлин. Поскандали, но делать нечего: поскольку денег не было, купец оставил юнкеру в залог пару вороных "турнирных" жеребцов (очень дорогой товар, гигантские, специально обученные першероны), а потом, когда, возвращаясь, хотел уплатить долг, услышал, что условия изменились: теперь юнкер требовал оплатить полную рыночную стоимость коняшек.
Конечно же, Кольхаас (Кольхазе) подал в суд, и дело было чистое, - но у фон Зашвица в местных судах все было схвачено, а в судах повыше сидели друзья, не настроенные помогать какому-то барышнику, а в судах еще выше сидели друзья друзей, - и короче говоря, чтобы найти справедливость, пришлось добиваться приема у самого Иоахима I, курфюрста Бранденбурга. Тот, отдадим должное, в дело вник, незаконную таможню велел убрать, а лошадей вернуть, - но на всю эту процедуру ушло два года,
купец потратил огромные деньги на судебные издержки, а юнкер вернул ему жеребцов, измотанных на полевых работах настолько, что годны они были уже только для живодерни. И опять пошли суды (купец требовал возмещения), но все в той же колее, только денег у Кольхааса (Кольхазе) уже не осталось до такой степени, что его любимая жена умерла, ибо не было на что купить лекартства, серьезный человек, уважаемый торговец объявил войну "всему беззаконию Саксонии и Бранденбурга",
или, как пишет Клейст, "слыша везде о несправедливостях, противоречащих закону, решил Кольхаас, человек недюжинной силы, что обязан добиться не только удовлетворения за обиду, ему принесенную, но и помочь закону, впредь оградив своих сограждан от подобной участи". А дальше как всегда. Собрав своих конюхов, потерпевший начал уничтожать (не грабить!) имущество обидчика, затем к нему потянулся всякий лихой люд, и начались грабежи, за которые он своих парней вешал, но все равно,
грабили, а отряды местной самообороны и сил правопорядка раз за разом попадали в засады и возвращались потрепанными, если возвращались вообще. И волна нарастала. Уже появились не только сожженные села, но и сожженные городки, уже висели на дубах местные чиновники, к которым лично лидер претензий не имел, и проблема вышла на уровень государственный, но и шайка Кольхааса (Кольхазе) выросла настолько, что справиться с нею стало проблемой. Власти неоднократно предлагали
бывшему торговцу амнистию, убеждая порвать с уголовниками, с которыми у него нет ничего общего, и атаман не возражал, но ставил единственное условие: справедливый суд над юнкером фон Зашвицем, - а именно на это господа пойти не могли, ибо это означало бы, что вся Система, покрывавшая беззаконие, прогнила, и что еще хуже, что Система прогнулась под натиском протеста "снизу". То есть: мы готовы помиловать тебя, но только как уголовника, и ни в коем случае, не как защитника закона.
И вот тогда-то появилось открытое письмо Мартина Лютера, всшего духовного авторитета для половины Германии. Очень жесткое: д-р Лютер сурово порицал дворянство Саксонии за беспредел и попрание законных прав честных людей, но при этом еще строже осуждал атамана, "погрязшего в преступлениях и несправедливости". Для бывшего купцы такое обвинение от бесконечно уважаемого человека оказалось настолько неожиданным, что он в одну из ночей сам явился к Лютеру для выяснения. И:
- Суд? Справедливость по суду? Неистовый, непостижимый и ужасный человек! - произнес Лютер, вглядываясь в него. - Теперь, когда твой меч с неслыханной жестокостью отомстил юнкеру, что заставляет тебя еще домогаться судебного приговора над ним, - ведь меч правосудия так больно его не коснется, но тебя-то коснется весьма больно?
- Достопочтенный господин и учитель, - отвечал Кольхаас, и слеза скатилась по его щеке, - я заплатил за это жизнью жены; Кольхаас должен доказать миру, что она умерла за справедливое дело. Только в одном не чините препятствий моей воле: пусть свершится суд; во всем остальном, как бы ни было оно спорно, я покорюсь вашей...
Этот разговор, конечно, выдумка Клейста. Встреча богослова с разбойником была, это факт, но о чем они говорили той ночью, неизвестно никому. Однако, - еще один факт, - при личном участии д-ра Мартина суд все-таки состоялся, открытый и справедливый, и по итогам фон Зашвиц сел в "тяжкое подземелье" на три года, перед тем расплатившись с купцом сполна, отдельную сумму выплатило купцу государство "во искупление своей грешной вины" (за моральный ущерб и смерть жены), а Кольхаас (Кольхазе)...
Click to viewТут, правда, романтизм, наконец, расходится с реализмом. Михаэль Кольхаас, по Клейсту, сознательно отдал свою жизнь закону, а Ханс Кольхазе обусловил прекращение своей борьбы еще и амнистией, которую ему дали при условии, что он убедит сообщиков прекратить безобразие, но сообщники продолжали шалить, и в конце концов, когда с бандой было покончено, Кольхазе, как не выполнивший условия, был 22 марта 1540 года колесован вместе с Георгом Нагельшмидтом, новым атаманом, - однако...
Однако это уже не принципиально: принципиально, что и Кольхаасу и Кольхазе нужна была не просто справедливость, а справедливость по закону. "Я не могу жить в стране, которая не защищает моих прав", - подлинные его слова на процессе. То есть, беда не в том, что некто нарушил закон, беда в том, что сам закон отступил от законности, стал продажным, и такую ситуацию необходимо исправить любой ценой. Даже не только ценой своей жизни, - в данном случае, жизни ни в чем не повинных
жителей сожженных бандой городов тоже не в счет. И тут, отмечу, логика романтизма, как ни странно, логичнее логики жизни: в жизни Ханс Кольхазе все же попытался выкрутиться, а в романтической повести Михаэль Кольхаас изначально признает, что такая борьба обязана закончиться его смертью по приговору суда, чтобы логически завершить идею законности в диковатом случае, когда защищая законность нельзя не нарушить закон, а восстанавливая законность, нельзя не ответить по всей строгости закона.
К слову сказать, примерно так же смотрели на ситуацию и "народовольцы". Их кодекс чести, который до конца соблюдали не все, но очень многие, исключал бегство с места совершения акции, требуя идти на процесс, рассматривавшийся как "последний бой", и не стараться смягчить приговор, рассматривавшийся, как "подчинение закону". Но, впрочем, это уже политика, которой мы условились не касаться, - и коль скоро уж речь идет о терроризма "личностном", когда у людей от полной безнадеги просто падает планка,
лично я вижу только три варианта,
способные помочь власти выйти из замкнутого круга:
- либо обеспечить гражданам соблюдение не формально, но реально единую для господина и виллана, без оглядки на кто есть кто законность,
- либо не делать ничего, уповая на то, что виллан терпелив, склонен обиду заливать горючим, и планка от обиды падает у очень немногих,
- либо официально вводить деление населения на сословия с разным набором прав, а поскольку это дело долгое, для начала хотя бы начать снимать фильмы типа "Меча", "Ворошиловского стрелка" и "Деточек", но не так, как сейчас, а так, чтобы все, кому зритель ныне подспудно сочувствует, выглядели мерзавцами, а те, кому они противостоят, - образцом и эталоном...