Прощай, эпоха
***Когда отец впервые разрешил (без разрешения я пытался делать это и раньше) поправить наши кухонные ножи, мне было лет одиннадцать.
Ножи в доме водились разнобойные, в основном заводская штамповка из черного металла, но всегда острые. Пару раз в год отец носил их на работу «на хорошее точило» (крепящееся на дрель «домашнее» точило с закруглившимися от времени гранями считалось недостойным ножей), а потом только наводил мягчайшим бруском.
Брусок хранился на почетном месте в ящике кухонного стола. Рядом с оловом, канифолью, «удачными» (то есть не пропускающими влагу, а потому бесценными при походе за молоком на базар) полиэтиленовыми крышками на стеклянную банку и инструкциями к утюгу, холодильнику, соковыжималке и электрокофемолке (кофе она молола плохо, зато производила шикарную сахарную пудру).
Брусок - полтора на полтора сантиметра и сантиметров двадцать длиной отличался удивительной мелкозернистостью. Все остальные оселки были куда грубее и держались отцом в инструментах. Этот же хранился среди «ценных бумаг».
- Не сбей ребро! - наставлял отец, демонстрируя грани бруска. - На сбитом ребре нож не выведешь.
Я запоминал.
- Сухой нож правь на этой стороне. Влажный выглаживай на противоположной. Перепутаешь - замылишь зерно!
Я запоминал.
- Все, что длиннее скальпеля, правь, как саблю. Не ножом по бруску, а бруском по ножу.
Я запоминал.
Годы шли.
…Ножи ломались, терялись, стачивались, менялись. Брусок оставался. Правда однажды кто-то так и не признавшийся (честно говоря - я) уронил его и он раскололся на два десятисантимеровых. Но продолжал служить.
…Я обзавелся семьей и собственными ножами от кузнеца - не только удобными в работе и хорошо держащими заточку, но и с рукоятками в едином стиле. Правились же они все на том же бруске.
…В переездах и кочевьях я растерял половину ножей и обзавелся новыми. Красивыми и удобными, но слабенькими икейскими, и неброским, но просящимся в руку кустарным узбекским пчаком. Ножевой разнобой на моей кухне стал столь же вопиющим, как и когда-то на родительской. Но все ножи всегда оставались отточенными. Благодаря бруску.
Тридцать лет отслужив только мне, брусок сточился мало что не в ноль. Его давно стоило отправить на пенсию, да нечем заменить. Сколько я не покупал новых брусков - все они оказывались грубее старого. Так что старенькому отцовскому камню приходилось по прежнему отвечать за мои ножи.
Брусок справлялся. Ну а что? Ребра же я ему не сбил. И зерно не замылил.
А вчера брусок просто хрустнул в моей руке, при очередной правке.
Можно сказать - умер на работе.
Я, конечно, рано или поздно отыщу ему замену, потому что все остальные мои бруски беспощадны к клинкам. Теперь-то уж точно найду.
А вот обломки выбросить рука не поднимается.
Потому что за ними - целая эпоха.
А еще потому, что однажды при переезде я уже выбросил старую дубовую разделочную доску.
Размером и толщиной как томик «Преступления и наказания», доска могла служить только как подставка под горячее - в ее центре зияла дыра размером в пятак.
Эту дыру прорезала моя бабушка.
Прорезала не специально. Просто она полвека подряд крошила лук да чеснок на дубовой доске. Крошила, крошила… и проточила вершковую доску насквозь.
А я, при третьем переезде эту дырявую доску, так и не найдя ей применения, выбросил.
До сих пор себе не прощу.