PS-Вигилия. «Хроники кёнигсбергских сирен и русалок…» Аурифабера-Ансельма, фрагмент 3, финальный
(окончание, предыдущие главы см. http://popadin39.livejournal.com/51589.html)
...
Однажды…
Что за волшебное слово, это «однажды»!! Оно вклинивается в строй дней и строчек, неотличимых друг от друга, как небольшой клин, вбиваемый в еле заметную расселину, и после него всё течёт не так и останавливалось не там. Когда уже нет времени, и почти ничего уже нет, только ровное струенье одинаковых и однообразных дней, - «однажды…» делает шаг вперёд, и …
Однажды,после утренней прогулки он вспомнил, что бывают «чистые дни», и решил сделать в Убежище приборку…
Вот ещё, тот «клинышек» - найденная пропажа!Сколько забытых сюрпризов приносите вы их обладателям! Сколько забытых в расщелинах времён вещей и вещичек выкатываются на свет, щуря глазки и пытаясь попасть в луч нашего внимания! Помнится, Авдотья с Ролльберга сказывала, как вытащила во время такой уборки свинью, забытую давным-давно в подполе и впавшую там в летаргический сон. Так эта свинья, мало того, что при свете дня изменила пол и породу и стала петухом, так ещё и заговорила человеческим голосом, впрочем, всё по-басурмански, и пришлось с этим петухосвином… Впрочем, это длинная история - о ней в следующий раз.
Громкое название «приборка» вылилась в пятиминутный инвентарный обзор скопившегося в Убежище хлама с последующим его выбрасыванием. И тут Ансельм наткнулся на бритву, упавшую в Забытый Угол. Преодолев первый порыв и выкинуть её в Главный речной поток, чтоб посмотреть, как она тонет серебряной полоской, словно ненужная дохлая рыбёшка из прошлого мира, Ансельм потрогал отросшие свои власы и решительно придвинулся с бритвой к зеркалу, дабы попробовать всё же отрезать лишку. Не тут-то было! Вместо ансельмова лица с бритвою зеркало составило для студента смешную картинку ракоочего карася с крючком вместо бритвы в правой клешне!Ансельм крякнул от неожиданности. Он давно подозревал, что новое его зеркало совсем не зеркало, и даже любил его шуточки-кривляния, которое оно себе иногда позволяло на краю прямого взгляда, в тех местах, где теряется граница распознания; и даже подозревал, что - привирает оно! Чудит и привирает, паучья дщерь! - но все эти проделки были милы и вызывали снисходительность. Поутру, играя, оно пририсовывала ему иногда ветвистые рожки, или перед сном - рачьи глаза, да не пару, ему своеобычную, а цельную гроздь, висящую подле синеватых ушей и над двугубым ртом, расплывшимся в добродушной улыбке. «Инвеституры» в образ Ансельма были настолько сильны, что ничего, кроме хохота или улыбки не вызывали.
И вот, впервые, явно и с очевидностью оно проявило своеволие. Никакое это было не зеркало, и это незеркало наотрез отказывалось отражать бритву.
- Вот те на! - сказал незеркалу Ансельм, и попытался, глядя в него, отражённым крючком, как серпом, посечь отросшее бородьё и гриву волос, которые иные так лелеют, а Ансельм хотел страстно изничтожить в знак земной памяти бритвенного процесса. Но ни бритва в руке, ни крючок в отражении резательными свойствами не обладали. - Что ж ты за бритва такая, если от тебя проку нет? - в сердцах воскликнул Ансельм, обвинительно глядя на находку. - Вот эта штука хоть отражает реальность, - кривовато, правда, но всё же! А ты? - он размахнулся, чтобы выкинуть ненужную железяку, бросил последний взгляд в широкое лезвие и застыл, поражённый.
В его плоскости отражался он, Ансельм, но не такой, к которому он привык, глядя в «живое зеркало». Впавшие глаза лихорадочно блестели, нос вытянулся, пальцы венчали длиннющие когти, космыволос облаком висели вокруг лица, отчего он напоминал намытую в бане бабу.
- Ах ты, врунья! - закричал Ансельм зеркалу, и швырнул в него в неё камушек, из тех, что периодически заносило течением в его Убежище. Камень прошёл сквозь серебряную плоскость и исчез, нимало не затронув её гладь, лишь дав лёгкую рябь, которая, впрочем, быстро успокоилась. Наглое зеркало по-прежнему хладно отражало угол возле входа, с пятном дневного света, который обычно виднелся Ансельму с этого места.
- Вот же дьявол… - растерянно пролепетал Ансельм, кинул второй камушек, и с точно таким же результатом. - Это всего лишь плоскость стоящей воды, севшая на паутину, - сказал себе Ансельм, и решительно провёл по паутине пятернёй, чтобы выкинуть вруньювон в протоку, но рука его свободно прошла сквозь серебряную плоскость. Никакой паутины под нею не чувствовалось.
Потрясённый, Ансельм несколько раз сделал рукою хватательные движения. Пустое: в его Убежище поселилось то, что ему не принадлежало и с чем он ничего не мог сделать… во время очередного замаха (несмотря на неудобье угла отражения) зеркало вернуло ему его облик: как он стоит с очумелым и туповатым видом и держит в правой руке кривоватую палочку, из тех, какие обязательно привозят с собою соседские дети после прогулки, уверяя, что это палочка волшебная и ни в коем её нельзя выкидывать и следует её обожать и хранить вечно.
- Боже, какой у меня дурацкий вид! А глаза!? Прям, как у рака глаза… - пронеслось в голове Ансельма. - Неужели я и вправду так выгляжу? - с этой мыслью он поднёс к лицу бритву плоской стороной. Да, всё так, абсолютно дурацкий вид. Но ни рачьих глаз, ни лишних клешней здесь не отражалось, да и взгляд «из-бритвы» был не настолько тупой, как в «живом зеркале». Правда, всё было мутновато и не столь ярким, как у зеркало-паутины, но… тут ясная молния, мелькнувшая в сонном мозгу Ансельма, заставилаего сощурить глаза, вобрать лишние плавники в тело, и решительным ударом лезвия сверху разрубить зеркало.
Оно вмиг распалось на множество ртутных капель, которые растаяли без следа в окружающей влаге. Угол его Убежища снова зиял пустотой и корнями единственного дерева, растущего на Пороховой набережной Кнайпхофа.
- Вот это действительно чудесаааа! - сказал, ещё более потрясённый, Ансельм, и с изумлением взглянул на руку, в которой сжимал бритву. Похоже, он нашёл средство от отрастания у него рачьих очей, усов, клешней и прочего подводного снаряженья.
…Утром, проснувшись, он снова увидел живое зеркало на прежнем месте, но с этого дня всё изменились. Когда ему надоедали его кривляния по поводу и без, Ансельмпросто бросал в него собранные во время прогулки камушки и раковины, и наблюдал рябые волны на его «лице-лужице». А когда оно сильно уж докучало ему своими картинками-комментариями «на краю основного взгляда», студент взмахом бритвы изничтожал его, и несколько дней жил без его игры отображений.
…Ну а потом соскучивался, и с облегчением утром обнаруживал зеркало-проказницу на своём неизменном месте.
Удивительно, но если к бритве зеркало было почти равнодушно, то к перевитому кольцу оно испытывало явное раздражение. Как только студент вынимал кольцо из кармана в каморке, а не снаружи, зеркало сразу выдавало Ансельму самый неприглядный из его портретов: то в виде полуразложившегося утопленника, то в виде окаменевшей статуи, на которой голуби намеренно оставляют свои потёки, а то и в виде волосатого человека, которого душит змей в виде кольца, обвив его горло и руки.
- Чует, кривизна паучья, его волшебную силу! - усмехался Ансельм, и прятал кольцо в карман, в очередной раз так и не разгадав секрета. Без способа употребления кольцо было красивой, но бесполезной железякой, (с риском навлечь ещё и проклятие на его обладателя), и со временем студент к нему охладел, носил в кармане по привычке, а потом и вовсе про него забыл.
* * * *
Был ему сон.
Он сидел в Валленродской библиотеке, напротив горящего камина, а вокруг творили бал ожившие члены коллекции. Глобусы крутились вкруг оси и катались по помещению, толкаемые всеми участниками бала, но в первую голову змеёю с агатовыми глазами, которые она с урчанием сладострастницы прикрывала при каждом ударе. Рог носорога прирос телом и прыгал неуклюжие танцы, виляя хвостиком с огромным бантом. Письменный стол делал танцевальные па, да таким специальным кондачком, что чернильница с выпавшим пером чертала на раскрытой бумаге первые слова гимна «Гаудеамус игитур». Вся ожившая обстановка двигалась и возилась, визжала, пищала, мяукала и гоготала, за исключением его, Ансельма и золотого горшка, стоявшего на порфировой доске. Тот спокойно взирал за происходящим со своей полки, а Ансельм, за долгие дни подводной жизни соскучившийся по открытому огню, просто смотрел, как играет пламя в камине, и это было гораздо интересней, чем творимое вокруг. Затем вдруг вместо камина возникли опоры Кузнечного моста, и одну из них Ансельм обнимал, что было сил. «Возьми кольцо, что без конца, и берега сомкнутся у лица» - пели мостовики свою песнь. «Нырни в кольцо, что без краёв, нырни - и будь таков, и будь таков». - Что за бред несут эти мостовики? - думал Ансельм, всё сильней прижимаясь к свае. - О чём это они? - и слух его обострялся неимоверно. - Господи, откуда я знаю, что это именно мостовики? - поразился сам себе Ансельм. - На суше я знать не знал об существованииих песен, а здесь, лишь заслышал первые звуки, сразу распознал их и их песню. «Меж берегов, поверх голов, поверх плотов и кораблей возносит мост свои крыла, чтоб поутру спустить ихвновь» - пели неведомые мостовики.
Наутро он решил рассказать сон Виене, но она не явилась к обычному месту в обычное время. Поторчав без толку толику потока, он засмотрелся на текущую подводную жизнь. Вот лодки снуют над головой, возят грузы и людей. Вот старый сом Ганс инспектирует владения, и вот резвится у устоев Деревянного моста беззаботная рыбёшка, а вот раки собрались в омуте и шевелят клешнями. «И чего все так не любят раков? - Думал Ансельм, всматриваясь в рачью жизнь пристальней обычного. - Нормальные существа. Степенные. Ходят в любую сторону, опять же. Универсальны. Напрасно, напрасно я их раньше не воспринимал всерьёз…»
Он уже было хотел подплыть поближе к рачьей компании, присоединиться к разговору, но потом вспомнил сон, в голове возникла вдруг песня мостовиков, и он решил отправиться туда, куда пока не заплывал - вверх по течению, по рукаву Нового Прегеля, в сторону таможни «Литовское бревно» на восточной границе города. Давно собирался, и вот, куда откладывать? День солнечный, петухи орут на Ломзе как заведённые, всяка тварь поёт и радуется, вот и пора сплавать туда, куда давно поглядывал...
…С таким настроением проплыв милю противу течения, он подустал и сделал привал у какой-то коряги, что торчала из берега. Опустившись спиной на чистый речной песок отмели, он запрокинул руки ласты за голову. Вот прекрасный подводный пляж для таких, как я! - думал он с удовлетворением. Вокруг Кнайпхофа ни пляжей, ни песочка, а тут! - он жмурился в своё удовольствие и даже чуть вздремнул, - а затем обратилвнимание на странность. Та самая коряга, что шла от берегаЛомзе, была не просто коряга. Её сюда кто-то поставил. И клубок корней и деревяшек вокруг неё напоминали… Ансельм охнул и подобрался; сон как рукой сняло. Это было рукотворное сооружение какого-то подводного жителя! И этот «кто-то» вокруг коряги сделал трёхлопастное колесо так, чтобы течение вертело колесо - и через гибкую лиану-корень передавало момент вращения на некое подобие циферблата.
Это были водяные часы.
Созданные тем самым предшественником, следы которого тщетно всё это время Ансельм искал. Он существовал, «ветхий Садко», и так же, как Ансельм, он томился безвременьем хода вещей.
Студент лихорадочно стал стирать серо-зелёный налёт с деревянного механизма. Вот очистился циферблат - цифры от 1 до 12-ти, «ременная передача», - Ансельм крутнул трёхлопастное колесо, пытаясь запустить механизм. Тщетно: передающие ремни-корневища прогнили, и колесо вхолостую завертелось по течению, не передавая никуда импульс.
Отпрянув от распадающегося механизма, Ансель бросился на чистый речной песок, на котором блаженствовал совсем недавно, - бросился в горечи и расстройстве. Правая клешня рука его зарылась в песок и упёрлась в какой-то предмет. Автоматически Ансельм откопал находку и поднял поближе к лицу, чтобы разглядеть сквозь рассеивающийся ил и муть, сопровождающие в реке каждое нетипичное движение. Рука его держала человеческий череп.
Может статься, даже того самого автора конструкции, механизма для измерения подводного времени, - но поразило Ансельма не это. Поразило его то, что пальцы его вошли в человеческий череп так же, как в своё время они вошли в Длань Кнайпхофскую, точно - палец в отверстие. С тем же самым ощущением.
- Я должен вернуть Длань на место! - сказал вдруг сам себе Ансельм. - Время остановилось на Соборе, потому что я украл Длань! И я должен вернуть её, во что бы то ни стало… - с этими соображениями он стряхнул череп с руки и стремглав поплыл к Убежицу, активно подгребая всеми своими хвостами-крылами-плавниками.
Ворвавшись в Убежище, бывшее ему домом всю его подводную жизнь, он заметался по тесному гроту, собираясь. Вроде и брать-то даже нечего, не накопил скарба… разве что бритва, но скажите на милость, зачем ему на том свете, либо же в подлунном мире тупая бритва, когда там полно острых?
Пока так он размышлял, зависнув посреди жилища; висящее в углу зеркало потемнело, а затем изобразило на Ансельма карикатуру, как он в виде задумчивого бобра висит посередь норы, а сзади над ним нависли рачьи обезьячи и кривляются над всяким его движением, телесным и душевным……
Коль был бы это облик справедливый, хоть и сатирический, Ансельм бы стерпел, а ехидная напраслина вывела его из себя. Со словами:- Когда же ты успокоишься? - он пошарил вокруг, не нашёл ни единого камушка, схватил то, что было в кармане, и полумедленно, каким выглядят в воде все стремительные движения сухопутных существ, метнул находку в серебряную плоскость.
Зеркало сначала вогнулось, принимая удар летящего кольца, вздыбилось, а затем вспыхнуло и разбилось на множество искр, взметнув в воду ил и мелкую рябь песка. Когда они осели, и угол Убежища снова стал просматриваться, в нише возле корней, вместо «живого отражалы» сидела лягушка с маленькой серебряной короной на голове. Лягушка вылупилась на Ансельма, тот - на неё.
- Я тебя знаю, - наконец, сказал Ансельм. - Только корона была другого цвета. Но - изыди! - сейчас не до тебя! - и с этими словами он бросился прочь из Убежища.
Через минуту он извлёк из Укромного Местечка Длань, завёрнутую в плащаницу, и погрёб что было сил к Бирже.
- Ансельм! - позвала его Виена. Она ожидала его возле жилища, и держала в руке давешнюю лягушку. - Ты бросил в неё кольцоДетей тумана?!
- Может быть. А она умеет им пользоваться? - с вызовом сказал Ансельм, и по тому, как промолчала русалка, понял ответ. -Я спешу, прости! И не поминай лихом! - И погрёб к Бирже.
Но, как не спешил он, уБиржи его уже опять ждали Виена с лягушкой наперевес. С русалками в части подводных скоростей ему тягаться было не с руки, в особенности, если ты не подводный скляр.
- Она пойдёт за тобой. - Сказала Виена.
- Если сумеет! - крикнул ей Ансельм, и добавил окончательные слова, всплывшие из подкорки из какой-нибудь сказки или истории. - Как бы там ни было, я ухожу, прощай!- с этими словами он сорвал с Длани плащаницу, отомкнул задвижку и с размаху воткнул внутрь правую руку, надевая Длань как перчатку… Но то ли Длань изменилась в размерах, то ли рука его, ранее пятипалая и мягкая, затвердела на манер рачьей клешни, - но Длань ни в какую не хотела водружаться на его руку.
Виена с насмешкой наблюдала за ансельмовыми манипуляциями.
- Она тебе не с руки. Отдай её нам, - спокойно сказала Виена.
«Так вот в чём был замысел!» - мелькнуло в голове студента. Он растеряно посмотрел на свою правую клешню. Лягушка подплыла поближе и издала ласковый квак.
- Ага. Значит, так! - растерянно сказал Ансельм, и неизвестно, что было бы далее, если бы на него не двинулся один из четырёх водоворотов, крутившийся поблизости. Сомнения вмиг покинули студента, он затворил Длань, повесил её на пояс, сделал ладони «рыбкой» и нырнул в набежавший водоворот - заметив, впрочем, как в этот же водоворот, вырвавшись из рук русалки, вслед за ним нырнула лягушка…
…больно ударившись макушкой о бревно-топляк, лежащее на дне, студент с обширной шишкой на голове медленно всплыл прямо к Виене, которая его ждала с насмешкой на устах:
- Ты так и не понял? - сказала она. - Отдай нам её, и всё будет хорошо. И тебе, и нам!
Вслед за Ансельмом из глубины выплыла лягушка. Серебряная корона её слабо мерцала в хладной полутьме.
- А почему корона у неё серебряная? - не сдержавшись, спросил Ансельм. Длань он отдавать не собирался, а шишка побаливала, и он тёр её свободной рукой; второю же придерживал Длань.
- А какая должна быть? - насторожилась Виена.
Ансельм понял, что она не в курсе его давешнего открытия в библиотеке Валленродов.
- А какая корона на гербе Кнайпхофа? Какого металла? - ответил вопросом на вопрос студент.
- Неважно, какая корона, важно, какая рука её держит! - ответила русалка и, сама того не подозревая, навела Ансельма на мысль. МЫСЛЬ. - Отдай нам Державную Длань, не делай бед! - говорила русалка, но Ансельм уже не слушал её.
- Ты права! Рука! «Открой ладонь без страха, сделай шаг!» - воодушевлённо пропел он строчку из песенки мостовиков, победно наблюдая за растерянностью на лице Виены. Он отверз затвор Длани и кинул её перед собой, по соседству с другими четырьмя водоворотами, отвергшими его только что. И, когда в бездонную воронку Длани устремились водные потоки, он, как был - боком, - не заткнув носа и не подготовившись, опрокинулся в её бездну.
Последнее, что видел Ансельм - как водоворот затягивает вслед за ним лягушку, и как Виена, ухватившись обеими руками за береговую сваю, изо всех сил сопротивляется засасывающему потоку.
Всё померкло и покрылось пеной. Пройдя сквозь пузырь воздуха, в котором отчего-то летали-плавали бабочки и рыбки, студент вдруг очутился в луне, в жёлтом её гороховом вареве, средь замершего воздуха. Стояла ночь, но другая, расплавленная. Из её белёсой мглы появилось острие, ткнуло его в бок, и чей-то голос произнёс:
- Тысяча чертей! Человек ты или комок водорослей - дай знать?! Отзовись, коль слышишь!
И студент вдохнул в себя весь воздух, который был в подлунном мире. (fin)
...
Однажды…
Что за волшебное слово, это «однажды»!! Оно вклинивается в строй дней и строчек, неотличимых друг от друга, как небольшой клин, вбиваемый в еле заметную расселину, и после него всё течёт не так и останавливалось не там. Когда уже нет времени, и почти ничего уже нет, только ровное струенье одинаковых и однообразных дней, - «однажды…» делает шаг вперёд, и …
Однажды,после утренней прогулки он вспомнил, что бывают «чистые дни», и решил сделать в Убежище приборку…
Вот ещё, тот «клинышек» - найденная пропажа!Сколько забытых сюрпризов приносите вы их обладателям! Сколько забытых в расщелинах времён вещей и вещичек выкатываются на свет, щуря глазки и пытаясь попасть в луч нашего внимания! Помнится, Авдотья с Ролльберга сказывала, как вытащила во время такой уборки свинью, забытую давным-давно в подполе и впавшую там в летаргический сон. Так эта свинья, мало того, что при свете дня изменила пол и породу и стала петухом, так ещё и заговорила человеческим голосом, впрочем, всё по-басурмански, и пришлось с этим петухосвином… Впрочем, это длинная история - о ней в следующий раз.
Громкое название «приборка» вылилась в пятиминутный инвентарный обзор скопившегося в Убежище хлама с последующим его выбрасыванием. И тут Ансельм наткнулся на бритву, упавшую в Забытый Угол. Преодолев первый порыв и выкинуть её в Главный речной поток, чтоб посмотреть, как она тонет серебряной полоской, словно ненужная дохлая рыбёшка из прошлого мира, Ансельм потрогал отросшие свои власы и решительно придвинулся с бритвой к зеркалу, дабы попробовать всё же отрезать лишку. Не тут-то было! Вместо ансельмова лица с бритвою зеркало составило для студента смешную картинку ракоочего карася с крючком вместо бритвы в правой клешне!Ансельм крякнул от неожиданности. Он давно подозревал, что новое его зеркало совсем не зеркало, и даже любил его шуточки-кривляния, которое оно себе иногда позволяло на краю прямого взгляда, в тех местах, где теряется граница распознания; и даже подозревал, что - привирает оно! Чудит и привирает, паучья дщерь! - но все эти проделки были милы и вызывали снисходительность. Поутру, играя, оно пририсовывала ему иногда ветвистые рожки, или перед сном - рачьи глаза, да не пару, ему своеобычную, а цельную гроздь, висящую подле синеватых ушей и над двугубым ртом, расплывшимся в добродушной улыбке. «Инвеституры» в образ Ансельма были настолько сильны, что ничего, кроме хохота или улыбки не вызывали.
И вот, впервые, явно и с очевидностью оно проявило своеволие. Никакое это было не зеркало, и это незеркало наотрез отказывалось отражать бритву.
- Вот те на! - сказал незеркалу Ансельм, и попытался, глядя в него, отражённым крючком, как серпом, посечь отросшее бородьё и гриву волос, которые иные так лелеют, а Ансельм хотел страстно изничтожить в знак земной памяти бритвенного процесса. Но ни бритва в руке, ни крючок в отражении резательными свойствами не обладали. - Что ж ты за бритва такая, если от тебя проку нет? - в сердцах воскликнул Ансельм, обвинительно глядя на находку. - Вот эта штука хоть отражает реальность, - кривовато, правда, но всё же! А ты? - он размахнулся, чтобы выкинуть ненужную железяку, бросил последний взгляд в широкое лезвие и застыл, поражённый.
В его плоскости отражался он, Ансельм, но не такой, к которому он привык, глядя в «живое зеркало». Впавшие глаза лихорадочно блестели, нос вытянулся, пальцы венчали длиннющие когти, космыволос облаком висели вокруг лица, отчего он напоминал намытую в бане бабу.
- Ах ты, врунья! - закричал Ансельм зеркалу, и швырнул в него в неё камушек, из тех, что периодически заносило течением в его Убежище. Камень прошёл сквозь серебряную плоскость и исчез, нимало не затронув её гладь, лишь дав лёгкую рябь, которая, впрочем, быстро успокоилась. Наглое зеркало по-прежнему хладно отражало угол возле входа, с пятном дневного света, который обычно виднелся Ансельму с этого места.
- Вот же дьявол… - растерянно пролепетал Ансельм, кинул второй камушек, и с точно таким же результатом. - Это всего лишь плоскость стоящей воды, севшая на паутину, - сказал себе Ансельм, и решительно провёл по паутине пятернёй, чтобы выкинуть вруньювон в протоку, но рука его свободно прошла сквозь серебряную плоскость. Никакой паутины под нею не чувствовалось.
Потрясённый, Ансельм несколько раз сделал рукою хватательные движения. Пустое: в его Убежище поселилось то, что ему не принадлежало и с чем он ничего не мог сделать… во время очередного замаха (несмотря на неудобье угла отражения) зеркало вернуло ему его облик: как он стоит с очумелым и туповатым видом и держит в правой руке кривоватую палочку, из тех, какие обязательно привозят с собою соседские дети после прогулки, уверяя, что это палочка волшебная и ни в коем её нельзя выкидывать и следует её обожать и хранить вечно.
- Боже, какой у меня дурацкий вид! А глаза!? Прям, как у рака глаза… - пронеслось в голове Ансельма. - Неужели я и вправду так выгляжу? - с этой мыслью он поднёс к лицу бритву плоской стороной. Да, всё так, абсолютно дурацкий вид. Но ни рачьих глаз, ни лишних клешней здесь не отражалось, да и взгляд «из-бритвы» был не настолько тупой, как в «живом зеркале». Правда, всё было мутновато и не столь ярким, как у зеркало-паутины, но… тут ясная молния, мелькнувшая в сонном мозгу Ансельма, заставилаего сощурить глаза, вобрать лишние плавники в тело, и решительным ударом лезвия сверху разрубить зеркало.
Оно вмиг распалось на множество ртутных капель, которые растаяли без следа в окружающей влаге. Угол его Убежища снова зиял пустотой и корнями единственного дерева, растущего на Пороховой набережной Кнайпхофа.
- Вот это действительно чудесаааа! - сказал, ещё более потрясённый, Ансельм, и с изумлением взглянул на руку, в которой сжимал бритву. Похоже, он нашёл средство от отрастания у него рачьих очей, усов, клешней и прочего подводного снаряженья.
…Утром, проснувшись, он снова увидел живое зеркало на прежнем месте, но с этого дня всё изменились. Когда ему надоедали его кривляния по поводу и без, Ансельмпросто бросал в него собранные во время прогулки камушки и раковины, и наблюдал рябые волны на его «лице-лужице». А когда оно сильно уж докучало ему своими картинками-комментариями «на краю основного взгляда», студент взмахом бритвы изничтожал его, и несколько дней жил без его игры отображений.
…Ну а потом соскучивался, и с облегчением утром обнаруживал зеркало-проказницу на своём неизменном месте.
Удивительно, но если к бритве зеркало было почти равнодушно, то к перевитому кольцу оно испытывало явное раздражение. Как только студент вынимал кольцо из кармана в каморке, а не снаружи, зеркало сразу выдавало Ансельму самый неприглядный из его портретов: то в виде полуразложившегося утопленника, то в виде окаменевшей статуи, на которой голуби намеренно оставляют свои потёки, а то и в виде волосатого человека, которого душит змей в виде кольца, обвив его горло и руки.
- Чует, кривизна паучья, его волшебную силу! - усмехался Ансельм, и прятал кольцо в карман, в очередной раз так и не разгадав секрета. Без способа употребления кольцо было красивой, но бесполезной железякой, (с риском навлечь ещё и проклятие на его обладателя), и со временем студент к нему охладел, носил в кармане по привычке, а потом и вовсе про него забыл.
* * * *
Был ему сон.
Он сидел в Валленродской библиотеке, напротив горящего камина, а вокруг творили бал ожившие члены коллекции. Глобусы крутились вкруг оси и катались по помещению, толкаемые всеми участниками бала, но в первую голову змеёю с агатовыми глазами, которые она с урчанием сладострастницы прикрывала при каждом ударе. Рог носорога прирос телом и прыгал неуклюжие танцы, виляя хвостиком с огромным бантом. Письменный стол делал танцевальные па, да таким специальным кондачком, что чернильница с выпавшим пером чертала на раскрытой бумаге первые слова гимна «Гаудеамус игитур». Вся ожившая обстановка двигалась и возилась, визжала, пищала, мяукала и гоготала, за исключением его, Ансельма и золотого горшка, стоявшего на порфировой доске. Тот спокойно взирал за происходящим со своей полки, а Ансельм, за долгие дни подводной жизни соскучившийся по открытому огню, просто смотрел, как играет пламя в камине, и это было гораздо интересней, чем творимое вокруг. Затем вдруг вместо камина возникли опоры Кузнечного моста, и одну из них Ансельм обнимал, что было сил. «Возьми кольцо, что без конца, и берега сомкнутся у лица» - пели мостовики свою песнь. «Нырни в кольцо, что без краёв, нырни - и будь таков, и будь таков». - Что за бред несут эти мостовики? - думал Ансельм, всё сильней прижимаясь к свае. - О чём это они? - и слух его обострялся неимоверно. - Господи, откуда я знаю, что это именно мостовики? - поразился сам себе Ансельм. - На суше я знать не знал об существованииих песен, а здесь, лишь заслышал первые звуки, сразу распознал их и их песню. «Меж берегов, поверх голов, поверх плотов и кораблей возносит мост свои крыла, чтоб поутру спустить ихвновь» - пели неведомые мостовики.
Наутро он решил рассказать сон Виене, но она не явилась к обычному месту в обычное время. Поторчав без толку толику потока, он засмотрелся на текущую подводную жизнь. Вот лодки снуют над головой, возят грузы и людей. Вот старый сом Ганс инспектирует владения, и вот резвится у устоев Деревянного моста беззаботная рыбёшка, а вот раки собрались в омуте и шевелят клешнями. «И чего все так не любят раков? - Думал Ансельм, всматриваясь в рачью жизнь пристальней обычного. - Нормальные существа. Степенные. Ходят в любую сторону, опять же. Универсальны. Напрасно, напрасно я их раньше не воспринимал всерьёз…»
Он уже было хотел подплыть поближе к рачьей компании, присоединиться к разговору, но потом вспомнил сон, в голове возникла вдруг песня мостовиков, и он решил отправиться туда, куда пока не заплывал - вверх по течению, по рукаву Нового Прегеля, в сторону таможни «Литовское бревно» на восточной границе города. Давно собирался, и вот, куда откладывать? День солнечный, петухи орут на Ломзе как заведённые, всяка тварь поёт и радуется, вот и пора сплавать туда, куда давно поглядывал...
…С таким настроением проплыв милю противу течения, он подустал и сделал привал у какой-то коряги, что торчала из берега. Опустившись спиной на чистый речной песок отмели, он запрокинул руки ласты за голову. Вот прекрасный подводный пляж для таких, как я! - думал он с удовлетворением. Вокруг Кнайпхофа ни пляжей, ни песочка, а тут! - он жмурился в своё удовольствие и даже чуть вздремнул, - а затем обратилвнимание на странность. Та самая коряга, что шла от берегаЛомзе, была не просто коряга. Её сюда кто-то поставил. И клубок корней и деревяшек вокруг неё напоминали… Ансельм охнул и подобрался; сон как рукой сняло. Это было рукотворное сооружение какого-то подводного жителя! И этот «кто-то» вокруг коряги сделал трёхлопастное колесо так, чтобы течение вертело колесо - и через гибкую лиану-корень передавало момент вращения на некое подобие циферблата.
Это были водяные часы.
Созданные тем самым предшественником, следы которого тщетно всё это время Ансельм искал. Он существовал, «ветхий Садко», и так же, как Ансельм, он томился безвременьем хода вещей.
Студент лихорадочно стал стирать серо-зелёный налёт с деревянного механизма. Вот очистился циферблат - цифры от 1 до 12-ти, «ременная передача», - Ансельм крутнул трёхлопастное колесо, пытаясь запустить механизм. Тщетно: передающие ремни-корневища прогнили, и колесо вхолостую завертелось по течению, не передавая никуда импульс.
Отпрянув от распадающегося механизма, Ансель бросился на чистый речной песок, на котором блаженствовал совсем недавно, - бросился в горечи и расстройстве. Правая клешня рука его зарылась в песок и упёрлась в какой-то предмет. Автоматически Ансельм откопал находку и поднял поближе к лицу, чтобы разглядеть сквозь рассеивающийся ил и муть, сопровождающие в реке каждое нетипичное движение. Рука его держала человеческий череп.
Может статься, даже того самого автора конструкции, механизма для измерения подводного времени, - но поразило Ансельма не это. Поразило его то, что пальцы его вошли в человеческий череп так же, как в своё время они вошли в Длань Кнайпхофскую, точно - палец в отверстие. С тем же самым ощущением.
- Я должен вернуть Длань на место! - сказал вдруг сам себе Ансельм. - Время остановилось на Соборе, потому что я украл Длань! И я должен вернуть её, во что бы то ни стало… - с этими соображениями он стряхнул череп с руки и стремглав поплыл к Убежицу, активно подгребая всеми своими хвостами-крылами-плавниками.
Ворвавшись в Убежище, бывшее ему домом всю его подводную жизнь, он заметался по тесному гроту, собираясь. Вроде и брать-то даже нечего, не накопил скарба… разве что бритва, но скажите на милость, зачем ему на том свете, либо же в подлунном мире тупая бритва, когда там полно острых?
Пока так он размышлял, зависнув посреди жилища; висящее в углу зеркало потемнело, а затем изобразило на Ансельма карикатуру, как он в виде задумчивого бобра висит посередь норы, а сзади над ним нависли рачьи обезьячи и кривляются над всяким его движением, телесным и душевным……
Коль был бы это облик справедливый, хоть и сатирический, Ансельм бы стерпел, а ехидная напраслина вывела его из себя. Со словами:- Когда же ты успокоишься? - он пошарил вокруг, не нашёл ни единого камушка, схватил то, что было в кармане, и полумедленно, каким выглядят в воде все стремительные движения сухопутных существ, метнул находку в серебряную плоскость.
Зеркало сначала вогнулось, принимая удар летящего кольца, вздыбилось, а затем вспыхнуло и разбилось на множество искр, взметнув в воду ил и мелкую рябь песка. Когда они осели, и угол Убежища снова стал просматриваться, в нише возле корней, вместо «живого отражалы» сидела лягушка с маленькой серебряной короной на голове. Лягушка вылупилась на Ансельма, тот - на неё.
- Я тебя знаю, - наконец, сказал Ансельм. - Только корона была другого цвета. Но - изыди! - сейчас не до тебя! - и с этими словами он бросился прочь из Убежища.
Через минуту он извлёк из Укромного Местечка Длань, завёрнутую в плащаницу, и погрёб что было сил к Бирже.
- Ансельм! - позвала его Виена. Она ожидала его возле жилища, и держала в руке давешнюю лягушку. - Ты бросил в неё кольцоДетей тумана?!
- Может быть. А она умеет им пользоваться? - с вызовом сказал Ансельм, и по тому, как промолчала русалка, понял ответ. -Я спешу, прости! И не поминай лихом! - И погрёб к Бирже.
Но, как не спешил он, уБиржи его уже опять ждали Виена с лягушкой наперевес. С русалками в части подводных скоростей ему тягаться было не с руки, в особенности, если ты не подводный скляр.
- Она пойдёт за тобой. - Сказала Виена.
- Если сумеет! - крикнул ей Ансельм, и добавил окончательные слова, всплывшие из подкорки из какой-нибудь сказки или истории. - Как бы там ни было, я ухожу, прощай!- с этими словами он сорвал с Длани плащаницу, отомкнул задвижку и с размаху воткнул внутрь правую руку, надевая Длань как перчатку… Но то ли Длань изменилась в размерах, то ли рука его, ранее пятипалая и мягкая, затвердела на манер рачьей клешни, - но Длань ни в какую не хотела водружаться на его руку.
Виена с насмешкой наблюдала за ансельмовыми манипуляциями.
- Она тебе не с руки. Отдай её нам, - спокойно сказала Виена.
«Так вот в чём был замысел!» - мелькнуло в голове студента. Он растеряно посмотрел на свою правую клешню. Лягушка подплыла поближе и издала ласковый квак.
- Ага. Значит, так! - растерянно сказал Ансельм, и неизвестно, что было бы далее, если бы на него не двинулся один из четырёх водоворотов, крутившийся поблизости. Сомнения вмиг покинули студента, он затворил Длань, повесил её на пояс, сделал ладони «рыбкой» и нырнул в набежавший водоворот - заметив, впрочем, как в этот же водоворот, вырвавшись из рук русалки, вслед за ним нырнула лягушка…
…больно ударившись макушкой о бревно-топляк, лежащее на дне, студент с обширной шишкой на голове медленно всплыл прямо к Виене, которая его ждала с насмешкой на устах:
- Ты так и не понял? - сказала она. - Отдай нам её, и всё будет хорошо. И тебе, и нам!
Вслед за Ансельмом из глубины выплыла лягушка. Серебряная корона её слабо мерцала в хладной полутьме.
- А почему корона у неё серебряная? - не сдержавшись, спросил Ансельм. Длань он отдавать не собирался, а шишка побаливала, и он тёр её свободной рукой; второю же придерживал Длань.
- А какая должна быть? - насторожилась Виена.
Ансельм понял, что она не в курсе его давешнего открытия в библиотеке Валленродов.
- А какая корона на гербе Кнайпхофа? Какого металла? - ответил вопросом на вопрос студент.
- Неважно, какая корона, важно, какая рука её держит! - ответила русалка и, сама того не подозревая, навела Ансельма на мысль. МЫСЛЬ. - Отдай нам Державную Длань, не делай бед! - говорила русалка, но Ансельм уже не слушал её.
- Ты права! Рука! «Открой ладонь без страха, сделай шаг!» - воодушевлённо пропел он строчку из песенки мостовиков, победно наблюдая за растерянностью на лице Виены. Он отверз затвор Длани и кинул её перед собой, по соседству с другими четырьмя водоворотами, отвергшими его только что. И, когда в бездонную воронку Длани устремились водные потоки, он, как был - боком, - не заткнув носа и не подготовившись, опрокинулся в её бездну.
Последнее, что видел Ансельм - как водоворот затягивает вслед за ним лягушку, и как Виена, ухватившись обеими руками за береговую сваю, изо всех сил сопротивляется засасывающему потоку.
Всё померкло и покрылось пеной. Пройдя сквозь пузырь воздуха, в котором отчего-то летали-плавали бабочки и рыбки, студент вдруг очутился в луне, в жёлтом её гороховом вареве, средь замершего воздуха. Стояла ночь, но другая, расплавленная. Из её белёсой мглы появилось острие, ткнуло его в бок, и чей-то голос произнёс:
- Тысяча чертей! Человек ты или комок водорослей - дай знать?! Отзовись, коль слышишь!
И студент вдохнул в себя весь воздух, который был в подлунном мире. (fin)