Нина Шульгина: "Кундеру я считаю вершиной всего того, что довелось мне переводить"
9 октября в Москве умерла Нина Шульгина - богемист, переводчик с чешского и словацкого языков, - сообщает Радио Свобода. В ее переводах в России появилось большинство произведений чешского писателя Милана Кундеры. Самое известное из них - роман "Невыносимая легкость бытия" - было переведено Шульгиной "в стол" и опубликовано в журнале "Иностранная литература" лишь в начале 90-х годов. Первая публикация запрещенного прежде в СССР Милана Кундеры в конце 80-х годов тоже вышла в ее переводе.
Нина Шульгина родилась в 1925 году. Окончила филологический факультет МГУ. В 1950-1974 гг. редактор «Издательства литературы на иностранных языках» (впоследствии «Прогресс»), в 1978-1987 гг. редактор журнала «Иностранная литература». С конца 1960-х переводит прозу с чешского и словацкого языков. Среди основных работ Шульгиной - семь романов Милана Кундеры, произведения Ладислава Фукса, Ивана Климы, Михала Вивега, Винцента Шикулы, Петера Яроша и др. Лауреат Премии имени Гвездослава (Словакия, 1983), премии журнала «Иностранная литература» (1987), премии «Иллюминатор» (2005).
Из беседы Нины Шульгиной с Еленой Калашниковой в 2008 году
Нина Шульгина: Перевод романа - это долгий бег с препятствиями. Переводом я занимаюсь с 1970 года. Первая моя публикация была в журнале "Иностранная литература" - рассказы словацкого автора Винцента Шикулы. В 70-80-е я переводила в основном словацкую литературу. Я тогда работала в штате журнала "Иностранная литература", в отделе литературы стран народной демократии. Лариса Васильева занималась Венгрией, я - Чехословакией, а наша заведующая Татьяна Карпова - всеми странами вообще и Югославией с Болгарией в частности. В 1987 году я ушла на "вольные хлеба", очень много было заказов, трудно было совмещать перевод и редактуру. Долгих пять лет после разлуки с журналом я сожалела об этом, ибо перевод - это и радость, и ужасное одиночество. Он требует сосредоточенности, уединения. Тогда у меня была полная большая семья, и я все время старалась куда-то скрыться. В Домах творчества в Переделкине, в Малеевке, в Голицине находились друзья, люди, близкие по духу. Я дружила с Павлом Грушко, Евгением Солоновичем и многими другими - был свой круг, и одиночество скрадывалось. Писателю открыт мир, а переводчик наедине с чужим текстом, с чужой культурой. Хорошо, если ощущение мира, ментальность автора и переводчика совпадают, тогда легче. Так у меня было с Кундерой, с Шикулой, которых я с радостью и долгое время переводила.
После 1968 года из Чехии в журнал, как и в другие печатные органы, поступили списки тех, кого можно было переводить, в них оказалось три прозаика: Козак, тогдашний председатель Союза писателей, Вера Адлова, секретарь Союза (я, кстати, перевела ее неплохую книгу "Горький запах осени"), и еще Иржи Кршенек - его роман "Дички" публиковался в "Иностранной литературе" и в "Прогрессе". А в основном я тогда переводила словацких писателей, ибо их руководство было куда либеральнее. В те годы были огромные тиражи: в "Прогрессе" - 100 тысяч, в журнале "Иностранная литература" - 600 тысяч, так что переводная литература, даже литература соцстран, широко шагала по России. Были в ней и стоящие вещи.
РЖ:Вы на филфаке МГУ учили словацкий и чешский?
Н.Ш.: Нет, я окончила романо-германское отделение, основные языки у меня были английский и французский. Чешский и словацкий пришли ко мне после. А наш факультет в то время был замечательным. Зарубежную и древнюю литературу у нас преподавали Евгения Львовна Гальперина, Александр Абрамович Аникст, Пинский, Пуришев, Радциг и многие другие столпы словесности. Но к 1949 году все круто изменилось. Вот, к примеру, я начинала писать диплом у Гальпериной по Томасу Гарди, потом ее уволили, меня передали Мотылевой, ее тоже уволили, и защищалась я уже у Неустроева, специалиста по немецкой литературе. Заведовал кафедрой зарубежной литературы Самарин Роман Михайлович, человек небесталанный и знающий. Но он держал нос по ветру, а может, это были его искренние убеждения, но его стараниями были изгнаны с факультета блестящие лекторы, так называемые "космополиты".
У нас был прекрасный курс: впоследствии переводчик с французского, поэт Михаил Кудинов (его арестовали на втором или третьем курсе неизвестно за что), Лена Зонина, прекрасный литературовед, переводчик, близкий друг Сартра, Никита Разговоров и многие другие, ставшие впоследствии успешными литераторами. И хотя я очень любила английскую и американскую литературу (а можно ли ее не любить?!), по окончании факультета меня потянуло в сторону. По чисто духовным и практическим причинам. Английские перспективы оказались недоступными, все было забито. И вдруг для меня открылась Чехия, а потом и Словакия. Почти нетронутые просторы работы.
РЖ:В 50-е годы?
Н.Ш.: Да, в самом начале. Из университета меня направили в Библиотеку иностранной литературы, и там я начала учить чешский язык, очарованная этой страной.
РЖ:По учебникам?
Н.Ш.: Нет, довольно серьезно - с преподавателем-чешкой. Я проработала там полгода, но, мечтая об издательской работе, ушла оттуда, и вскоре меня приняли в "Издательство литературы на иностранных языках" (впоследствии "Прогресс"). Мне поручили заниматься чешской литературой, но я была недостаточно подготовлена для этого и потому прошла в МГУ весь курс чешского языка. А потом совершенствовала его уже в ежегодных поездках в Чехословакию, ибо у нас были с чешскими издательствами совместные издания.
РЖ:У переводчиков с языков соцстран было больше возможностей бывать в странах "своего" языка?
Н.Ш.: То-то и оно. Помню слова Елены Суриц, с которой много общалась все в тех же Домах творчества. Как-то она сказала: "Вот вас там знают, а нас в Англии - нет". Воистину так и было. Да, Англия есть Англия, закрытая страна, особенно во времена "железного занавеса". А в Чехию я ездила, как к себе домой, и в Словакию тоже. Там меня знали, ценили, и принимали замечательно, и премии вручали. Для чешских и словацких писателей было большой удачей опубликоваться в России. В Чехословакии у меня было много друзей, много знакомых прекрасных переводчиков с русского, в частности Лидка Душкова (я сейчас часто вспоминаю ее в связи с катастрофой Василия Аксенова, она была его лучшей переводчицей). Я дружила с поэтом Людеком Кубиштой, переводившим Пастернака и многих русских поэтов. До 1968 года Чехословакия для меня - родной дом.
РЖ:Когда вы пришли в перевод, кто кроме вас работал с теми же языками?
Н.Ш.: Была талантливая переводчица Наталья Аросева, сестра Ольги Аросевой. Отец этих трех девочек (две из них актрисы) был послом в Чехии. Правда, не все любили ее работы. В переводе многое зависит от характера переводчика: иной несет свой характер впереди автора, она была именно такая, а я, наверное, принадлежу к категории более мягких, покорных автору переводчиков, тех, кто старается особенно бережно относиться к тексту, но, конечно, не за счет русской речи.
РЖ:В 1984 году в журнале "Иностранная литература" была опубликована дискуссия на тему "К проблеме передачи разговорной речи в переводах современной зарубежной литературы". Вот ваше высказывание на том "круглом столе": "Мне, как работнику журнала, порой приходится получать от иных членов редколлегии рукописи, в которых обильно подчеркнуты просторечия, диалектизмы, неологизмы, а уж о попытках переводческого речетворчества и говорить не приходится... переводчик не только может, но и должен быть на уровне современных достижений родного языка, учитывая при этом, конечно, уровень и возможности современного читателя". Такой позиции вы придерживались с самого начала?
Н.Ш.: Тогда я спорила с Соломоном Константиновичем Аптом, он придерживается более строгих, классических взглядов на перевод. Конечно, все зависит от текста. Я много переводила словацкую литературу, она совпала со взлетом наших "деревенщиков", поэтому немыслимо было ее переводить вне учета этой новой волны. Откуда мне, горожанке неведомо в каком поколении, знать просторечный, деревенский язык?.. Конечно, я много читала деревенской прозы, многое заимствовала из ее лексики.
РЖ:Я читала вашу статью о том, как вы в Голландии познакомились с романом Кундеры "Невыносимая легкость бытия"...
Н.Ш.: Кундеру я считаю вершиной всего того, что довелось мне переводить. Случилось так, что в 1986 году я поехала к своему родственнику в Голландию и открыла там Кундеру. В русской диаспоре все его читали - кто по-английски, кто по-голландски. Все о нем говорили, все обсуждали, были там и чехи, уехавшие из страны после 1968 года. Они-то и снабдили меня чешским оригиналом романа "Невыносимая легкость бытия".
Кундера - человек моего поколения. Он прекрасный переводчик Маяковского и сам начинал как поэт. Он мне близок по душевной расположенности, убеждениям, мне нравится его бескомпромиссность, образность, меня трогает все, что относится к его судьбе. Думаю, переводя его книги, я выполнила свой долг перед литературой, перед своей профессией, перед Чехией. Мне даже казалось, что я искупаю грех моей страны, обрушившей на маленькую Чехию в 1968-м тонны танков. Я перевела семь его чешских романов и один французский. Журнал "Меценат и мир", печатавший много моих переводов и статей, в следующем номере опубликует мою статью "Кундера в России". В ней я пыталась объяснить, почему в России он, как мне кажется, популярнее, чем в любой другой стране. "Почему?" - часто задаюсь я вопросом. Несмотря на свое отторжение после 1968 года от России, Кундера изначально связан с нашей страной, у нас общее культурное поле, общие мифологемы, да, "судьбы скрещенье"... Это одна из причин, почему и я пристрастилась к чешской литературе: ее культурное пространство родственно мне, а Кундера особенно оказался мне очень близким. Судьбу его и ему подобных (пардон, второго такого пока не родила чешская земля!) я переживала как свою собственную. Недаром, читая в Голландии "Невыносимую легкость бытия", я вся обревелась.
РЖ:В статье "В стране под именем Милан Кундера" вы писали, что так рыдали в своей жизни лишь над двумя книгами - в детстве над "Обломовым" и в зрелости над "Невыносимой легкостью бытия".
Н.Ш.: Да, удивительное совпадение. В процессе работы над его книгами я много говорила с Кундерой по телефону, много переписывалась с ним, но лично познакомиться не довелось. Я проработала с ним бок о бок двадцать лет. Когда же вернулась из Голландии и предложила опубликовать в журнале ИЛ "Невыносимую легкость бытия"...
РЖ:...они в ответ предложили вам перевести "Шутку".
Н.Ш.: Да, вы все знаете. Я за Кундеру билась, как могла. Николай Анастасьев, тогдашний главный редактор журнала, попросил прислать ему из Канады английский перевод романа. Он прочитал и сказал мне: "Ну что вы, Нина Михайловна, разве можно это печатать?.." Хотя уже была перестройка, но советская оккупация 1968 года Чехословакии еще была табуизирована, вещи еще не называли своими именами. Когда Кундера узнал, что я хочу его переводить, он спросил: кто переводчик? Думаю, для него важны были не только профессиональные возможности переводчика, но и его воззрения, его настрой. По совету Ларисы Васильевой, моей коллеги, я написала очень искреннее письмо, которому он был очень рад. Так началось наше сотрудничество.
Читать полностью здесь
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
Нина Шульгина родилась в 1925 году. Окончила филологический факультет МГУ. В 1950-1974 гг. редактор «Издательства литературы на иностранных языках» (впоследствии «Прогресс»), в 1978-1987 гг. редактор журнала «Иностранная литература». С конца 1960-х переводит прозу с чешского и словацкого языков. Среди основных работ Шульгиной - семь романов Милана Кундеры, произведения Ладислава Фукса, Ивана Климы, Михала Вивега, Винцента Шикулы, Петера Яроша и др. Лауреат Премии имени Гвездослава (Словакия, 1983), премии журнала «Иностранная литература» (1987), премии «Иллюминатор» (2005).
Из беседы Нины Шульгиной с Еленой Калашниковой в 2008 году
Нина Шульгина: Перевод романа - это долгий бег с препятствиями. Переводом я занимаюсь с 1970 года. Первая моя публикация была в журнале "Иностранная литература" - рассказы словацкого автора Винцента Шикулы. В 70-80-е я переводила в основном словацкую литературу. Я тогда работала в штате журнала "Иностранная литература", в отделе литературы стран народной демократии. Лариса Васильева занималась Венгрией, я - Чехословакией, а наша заведующая Татьяна Карпова - всеми странами вообще и Югославией с Болгарией в частности. В 1987 году я ушла на "вольные хлеба", очень много было заказов, трудно было совмещать перевод и редактуру. Долгих пять лет после разлуки с журналом я сожалела об этом, ибо перевод - это и радость, и ужасное одиночество. Он требует сосредоточенности, уединения. Тогда у меня была полная большая семья, и я все время старалась куда-то скрыться. В Домах творчества в Переделкине, в Малеевке, в Голицине находились друзья, люди, близкие по духу. Я дружила с Павлом Грушко, Евгением Солоновичем и многими другими - был свой круг, и одиночество скрадывалось. Писателю открыт мир, а переводчик наедине с чужим текстом, с чужой культурой. Хорошо, если ощущение мира, ментальность автора и переводчика совпадают, тогда легче. Так у меня было с Кундерой, с Шикулой, которых я с радостью и долгое время переводила.
После 1968 года из Чехии в журнал, как и в другие печатные органы, поступили списки тех, кого можно было переводить, в них оказалось три прозаика: Козак, тогдашний председатель Союза писателей, Вера Адлова, секретарь Союза (я, кстати, перевела ее неплохую книгу "Горький запах осени"), и еще Иржи Кршенек - его роман "Дички" публиковался в "Иностранной литературе" и в "Прогрессе". А в основном я тогда переводила словацких писателей, ибо их руководство было куда либеральнее. В те годы были огромные тиражи: в "Прогрессе" - 100 тысяч, в журнале "Иностранная литература" - 600 тысяч, так что переводная литература, даже литература соцстран, широко шагала по России. Были в ней и стоящие вещи.
РЖ:Вы на филфаке МГУ учили словацкий и чешский?
Н.Ш.: Нет, я окончила романо-германское отделение, основные языки у меня были английский и французский. Чешский и словацкий пришли ко мне после. А наш факультет в то время был замечательным. Зарубежную и древнюю литературу у нас преподавали Евгения Львовна Гальперина, Александр Абрамович Аникст, Пинский, Пуришев, Радциг и многие другие столпы словесности. Но к 1949 году все круто изменилось. Вот, к примеру, я начинала писать диплом у Гальпериной по Томасу Гарди, потом ее уволили, меня передали Мотылевой, ее тоже уволили, и защищалась я уже у Неустроева, специалиста по немецкой литературе. Заведовал кафедрой зарубежной литературы Самарин Роман Михайлович, человек небесталанный и знающий. Но он держал нос по ветру, а может, это были его искренние убеждения, но его стараниями были изгнаны с факультета блестящие лекторы, так называемые "космополиты".
У нас был прекрасный курс: впоследствии переводчик с французского, поэт Михаил Кудинов (его арестовали на втором или третьем курсе неизвестно за что), Лена Зонина, прекрасный литературовед, переводчик, близкий друг Сартра, Никита Разговоров и многие другие, ставшие впоследствии успешными литераторами. И хотя я очень любила английскую и американскую литературу (а можно ли ее не любить?!), по окончании факультета меня потянуло в сторону. По чисто духовным и практическим причинам. Английские перспективы оказались недоступными, все было забито. И вдруг для меня открылась Чехия, а потом и Словакия. Почти нетронутые просторы работы.
РЖ:В 50-е годы?
Н.Ш.: Да, в самом начале. Из университета меня направили в Библиотеку иностранной литературы, и там я начала учить чешский язык, очарованная этой страной.
РЖ:По учебникам?
Н.Ш.: Нет, довольно серьезно - с преподавателем-чешкой. Я проработала там полгода, но, мечтая об издательской работе, ушла оттуда, и вскоре меня приняли в "Издательство литературы на иностранных языках" (впоследствии "Прогресс"). Мне поручили заниматься чешской литературой, но я была недостаточно подготовлена для этого и потому прошла в МГУ весь курс чешского языка. А потом совершенствовала его уже в ежегодных поездках в Чехословакию, ибо у нас были с чешскими издательствами совместные издания.
РЖ:У переводчиков с языков соцстран было больше возможностей бывать в странах "своего" языка?
Н.Ш.: То-то и оно. Помню слова Елены Суриц, с которой много общалась все в тех же Домах творчества. Как-то она сказала: "Вот вас там знают, а нас в Англии - нет". Воистину так и было. Да, Англия есть Англия, закрытая страна, особенно во времена "железного занавеса". А в Чехию я ездила, как к себе домой, и в Словакию тоже. Там меня знали, ценили, и принимали замечательно, и премии вручали. Для чешских и словацких писателей было большой удачей опубликоваться в России. В Чехословакии у меня было много друзей, много знакомых прекрасных переводчиков с русского, в частности Лидка Душкова (я сейчас часто вспоминаю ее в связи с катастрофой Василия Аксенова, она была его лучшей переводчицей). Я дружила с поэтом Людеком Кубиштой, переводившим Пастернака и многих русских поэтов. До 1968 года Чехословакия для меня - родной дом.
РЖ:Когда вы пришли в перевод, кто кроме вас работал с теми же языками?
Н.Ш.: Была талантливая переводчица Наталья Аросева, сестра Ольги Аросевой. Отец этих трех девочек (две из них актрисы) был послом в Чехии. Правда, не все любили ее работы. В переводе многое зависит от характера переводчика: иной несет свой характер впереди автора, она была именно такая, а я, наверное, принадлежу к категории более мягких, покорных автору переводчиков, тех, кто старается особенно бережно относиться к тексту, но, конечно, не за счет русской речи.
РЖ:В 1984 году в журнале "Иностранная литература" была опубликована дискуссия на тему "К проблеме передачи разговорной речи в переводах современной зарубежной литературы". Вот ваше высказывание на том "круглом столе": "Мне, как работнику журнала, порой приходится получать от иных членов редколлегии рукописи, в которых обильно подчеркнуты просторечия, диалектизмы, неологизмы, а уж о попытках переводческого речетворчества и говорить не приходится... переводчик не только может, но и должен быть на уровне современных достижений родного языка, учитывая при этом, конечно, уровень и возможности современного читателя". Такой позиции вы придерживались с самого начала?
Н.Ш.: Тогда я спорила с Соломоном Константиновичем Аптом, он придерживается более строгих, классических взглядов на перевод. Конечно, все зависит от текста. Я много переводила словацкую литературу, она совпала со взлетом наших "деревенщиков", поэтому немыслимо было ее переводить вне учета этой новой волны. Откуда мне, горожанке неведомо в каком поколении, знать просторечный, деревенский язык?.. Конечно, я много читала деревенской прозы, многое заимствовала из ее лексики.
РЖ:Я читала вашу статью о том, как вы в Голландии познакомились с романом Кундеры "Невыносимая легкость бытия"...
Н.Ш.: Кундеру я считаю вершиной всего того, что довелось мне переводить. Случилось так, что в 1986 году я поехала к своему родственнику в Голландию и открыла там Кундеру. В русской диаспоре все его читали - кто по-английски, кто по-голландски. Все о нем говорили, все обсуждали, были там и чехи, уехавшие из страны после 1968 года. Они-то и снабдили меня чешским оригиналом романа "Невыносимая легкость бытия".
Кундера - человек моего поколения. Он прекрасный переводчик Маяковского и сам начинал как поэт. Он мне близок по душевной расположенности, убеждениям, мне нравится его бескомпромиссность, образность, меня трогает все, что относится к его судьбе. Думаю, переводя его книги, я выполнила свой долг перед литературой, перед своей профессией, перед Чехией. Мне даже казалось, что я искупаю грех моей страны, обрушившей на маленькую Чехию в 1968-м тонны танков. Я перевела семь его чешских романов и один французский. Журнал "Меценат и мир", печатавший много моих переводов и статей, в следующем номере опубликует мою статью "Кундера в России". В ней я пыталась объяснить, почему в России он, как мне кажется, популярнее, чем в любой другой стране. "Почему?" - часто задаюсь я вопросом. Несмотря на свое отторжение после 1968 года от России, Кундера изначально связан с нашей страной, у нас общее культурное поле, общие мифологемы, да, "судьбы скрещенье"... Это одна из причин, почему и я пристрастилась к чешской литературе: ее культурное пространство родственно мне, а Кундера особенно оказался мне очень близким. Судьбу его и ему подобных (пардон, второго такого пока не родила чешская земля!) я переживала как свою собственную. Недаром, читая в Голландии "Невыносимую легкость бытия", я вся обревелась.
РЖ:В статье "В стране под именем Милан Кундера" вы писали, что так рыдали в своей жизни лишь над двумя книгами - в детстве над "Обломовым" и в зрелости над "Невыносимой легкостью бытия".
Н.Ш.: Да, удивительное совпадение. В процессе работы над его книгами я много говорила с Кундерой по телефону, много переписывалась с ним, но лично познакомиться не довелось. Я проработала с ним бок о бок двадцать лет. Когда же вернулась из Голландии и предложила опубликовать в журнале ИЛ "Невыносимую легкость бытия"...
РЖ:...они в ответ предложили вам перевести "Шутку".
Н.Ш.: Да, вы все знаете. Я за Кундеру билась, как могла. Николай Анастасьев, тогдашний главный редактор журнала, попросил прислать ему из Канады английский перевод романа. Он прочитал и сказал мне: "Ну что вы, Нина Михайловна, разве можно это печатать?.." Хотя уже была перестройка, но советская оккупация 1968 года Чехословакии еще была табуизирована, вещи еще не называли своими именами. Когда Кундера узнал, что я хочу его переводить, он спросил: кто переводчик? Думаю, для него важны были не только профессиональные возможности переводчика, но и его воззрения, его настрой. По совету Ларисы Васильевой, моей коллеги, я написала очень искреннее письмо, которому он был очень рад. Так началось наше сотрудничество.
Читать полностью здесь
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky