Красный вагон" Ильи Кабакова в ЦСК "Гараж"
Жанр, в котором всё более монументальные фантазии художника находят наиболее полноценное осуществление, называется инвайроментом (тотальной инсталляцией), которая всасывает тебя внутрь, предлагая стать одним из персонажей экспоната.
Об этом не говорится напрямую, но это подразумевается - достаточно один раз увидеть (или, тем более, поговорить) с Кабаковым, чтобы увидеть, что его утомлённость и пресыщенность - это качества "Мастера Вселенных" и "Укротителя пространства", на которые мы слетаемся как мухи на мёд.
В такой усталости может пребывать Император после победного боя.
Многие мудрости - многие скорби: в глазах господина инсталлятора, переполненных прозрачной мизантропией (обратная сторона постоянно функционирующего фонтана фобий, без которого бы не было придумано решения того или иного пространства как клаустрофобического или замкнутого, конечно-бесконечного) усталость победителя.
Воевал - имеет право у тихой речки отдохнуть.
Музей не существует без зрителей и смотрителей, скучающих на своих стульях.
Для того, чтобы проект работал необходимо запустить в работу все его составляющие.
Вступая в музей внутри музея ты собой, своим собственным усилием запускаешь коммуникативный аттракцион, который подсознательно сужается и умозрительно давит - ведь впечатления наслаиваются на впечатления, а когда ты оказываешься наполнен их прозрачными кальками, художник выталкивает тебя в открытый космос "Гаража", где на правах одного из светил стоит "Красный вагон".
"И я выхожу из пространства в запущенный сад величин..."
После тотальной тотальности "Альтернативной истории искусств" соседний "Красный вагон" кажется локальным и особенно клаустрофобическим.
Рецензенты (Ольга Кабанова в "Ведомостях: "Одно из самых сердечных творений художника. Парадный вход, украшенный футуристической конструкцией стоящего на постаменте вагончика, закрыт. Но можно попасть в него с тыла, пройдя мусорную свалку, усесться внутри перед прекрасной картиной с дирижаблем и слушать радостные советские песни. Пространственная метафора советской жизни как постоянного ожидания счастья среди разрухи даёт зрителю реальную радость...", 18.09.2008) прочитывают этот gesamtkunstwerk как наиболее радостный и оптимистический, а по мне так он один из самых закрытых и депрессивных объектов.
Потому что, опять же, после навалившейся монотонной громады "Альтернативного" музея; во-вторых, потому что обещанной музыки (советские песни в обработке А. Тарасова) внутри вагона не звучало.
В-третьих, для того, чтобы вписать "Красный вагон" в мегапространство "Гаража" его поставили на достаточно высокий постамент (в предыдущие разы он экспонировался стоящим на полу), из-за чего акценты в инсталляции сменились.
Приподнятость над полом оказывается зависанием над бытом, свойственным советской цивилизации (первым делом самолеты), но и над мусором, потому что когда "Красный вагон" стоял на полу, то необходимый для тыла мусор подходил вплотную к двери, ведущей внутрь, а в Москве или мусора пожалели или вагон слишком приподняли, предпослав ему массивные деревянные политкорректные ступени, из-за чего (строительный, в основном) мусор остался где-то внизу.
У подножья.
Условия экспонирования (как и обстоятельства осмотра - всё, буквально всё, вплоть до самочувствия зрителя) радикальным образом влияют на особенности восприятия.
Тем более, что одной из главных задач, стоящих перед энвайроментами (помимо тактильных и пространственных ощущений) является научение перемене оптики.
Бока этого вагона, больше похожего на лагерный барак, облеплены агитационными картинами, заменяющими окна. На них - канонически выверенные сюжеты из советской иконографии, между прочим, сочная, явно авторская живопись (небольшие объемы и временная перспектива, 1991, позволяют).
Со всего хода Вагон врезается в супрематическую (а, может быть, татлинскую?) конструкцию (а, может быть, не врезается, но подпирает её, или она подпирает его?) из дерева - чреду запаралеленых лестниц, ведущих под самые колосники - то ли в небо, то ли в некуда.
Действительно, очень похоже на театральную декорацию, одновременно сообщающую и ждущую сообщения; требующую нашего участия.
В "Альтернативной истории искусств" наше участие пассивно - мы оказывается точно такими же экспонатами как и всё прочее, здесь же зритель должен активно обживать составляющие инсталляции, которую можно охватить взглядом от начала до конца.
Она локальна, хотя и содержит секретик, вещь-в-себе: внутреннюю картину, которую следует рассматривать, сидя на деревянных палатях под отсутствующую музыку.
На картине, впрочем, заменённой целлулоидной копией, панорама коммунистической утопии - город-сад с плавающими над городом дирижаблями.
Есть тут ещё и тамбурное окно - в двери, ведущей на татлинскую лестницу, впрочем заколоченной.
Есть внутри вагона и какой-то наглухо закрытый шкаф, картина, кстати, подсвечивается лампочками, делая вид, что она - самоигральная.
Кажется, что этот вагон забрёл сюда из финальной сцены фильма "Раба любви"; только в фильме вагон без водителя продолжает мчаться в никуда по рельсам, а здесь мы видим финальную стадию пробега, когда вагон утыкается в скульптурную композицию.
Возможно, когда-то она была "Башней Третьего Интернационала", но из-за столкновения с транспортным средством, её безнадёжно искорёжило, а одну из лесенок выбросило вперёд и высоко вверх, превратив в подобие Башни Вавилонской.
А после этого выходишь на улицу и идёшь по Москве, темнеет и прохладно, люди бегут и машины тоже бегут. Чтобы переварить впечатление, мы решаем дойти до Белорусской, где попадаем в странное оцепенение пространства.
Площадь перекопана, здесь уже давно и безнадёжно идёт строительство подземного многоэтажного комплекса (у Кафки есть такое выражение - "Вавилонская шахта"), поэтому сначала подступы к площади, ну, например, со стороны Тверской, убраны в деревянные коридоры, длинные, узкие, с ровным, затоптанным настилом и неровным, потому что можно, потолком.
Продвигаясь со стороны Тверской к Белорусской-Кольцевой, всё время попадаешь в какие-то загоны, выползающие на проезжую часть, офанаренные красным цветом, зарешетчатые, где за решетками копошатся рабочие в униформе, по узким неровным дорожкам, как по лабиринту, протискиваешься к станции, которую берут одновременной осадой сотни приезжих.
Вся Москва - наш Сад, одна большая строительная площадка, постоянно перекраиваемая и перекрываемая территория, разбитая на кварталы великих строек.
С выскобленным историческим нутром, надтреснутыми вставными челюстями и ящичками, наподобие Сальвадорадалишным антропоморфных комодов с ящичками. Богатая и нищая одновременно, заваленная мусором и ослепляющая гламуром тотальная инсталляция, перестраиваемая под нынешнее время для того, чтобы со временем быть снесенной и перелопаченной наново.
Кабаков - самый актуальный и самый московский художник; на локальных пространствах он создаёт то, что в масштабах мегаполиса раздувается в непрекращающуюся альтернативу всем искусствам сразу.
Наш родной, неизбывный, простуженный gesamtkunstwerk, в котором мы, вообще-то, живём и дышим.
И пьём хлорированную воду.
Главное значение инвайромента в перемене участи - любой сырой участок сырой реальности может оказаться вдохновляющим объектом вдохновения. Запал, полученный в "Гараже" столь велик, что выходя за ворота "Центра современной культуры", ты входишь в ещё более тотальное инсталлированное пространство, какой-то новой реальностью сопровождающее тебя до самого дома.
Ведь метро - это такой gesamtkunstwerk, который никакому Кабакову не приснится.
А потом ты открываешь дверь ключом и попадаешь внутрь шкафа, как один известный персонаж кабаковской инсталляции.
Или же в место, откуда другой его персонаж улетел однажды в космос, мало ли чего у Кабакова уже было...
