Екатеринловск. Повесть о двух городах-1: зависть Чердачинска и дорога к соседям. Ноябрь, точка входа
Обычно жители провинции, вроде моих родных челябинцев, приезжают в соседский Екатеринбург по каким-то конкретным надобам, доступным лишь в метрополии.
Ну, там, в консульство, к офтальмологам в Федоровский институт, не опоздать на чартер из Кольцово, в оперу или к Коляде, из-за чего сам город как таковой расползается до смазанной панорамы, схваченной беглым взглядом, либо упирается в тупик цели.
Высокомерие коренного челябинца понять легко: когда третий город федерации находится слишком близко (меньше двухсот км), значит, там, примерно, все то же самое, что и у нас, разве что за исключением метро.
А его, ну, подумаешь, невидаль, в столице Южного Урала, тоже копают.
Рано или поздно запустят, конечно, чтоб не хуже, чем у других.
Челябинцы охотно делятся на две противоположных, московско-ориентированных и питерски-ориентированных партии, но определяться отношением к тому, что к нам ближе всех других городов кажется странным.
Избыточным, что ли…
Зря.
Большое видится на расстоянии и значение Екатеринбурга лично мне удалось разглядеть только после переезда в Москву.
Из нее все прочие столицы и города выглядят какими-то равноудаленными.
Кроме Питера и, кстати, Ебурга - как стихийно образовавшегося анти-Питера, между прочим.
Надо сказать, что Екатеринбург активно выделяется на общем фоне российских городов своеобразием «сурового стиля» (не путать со «звериным стилем» Перми) - собственного четкого и концентрированного образа существования, развивающегося по оригинальной траектории.
Что, вроде бы, и отличает «мегаполис» от прочих населенных пунктов с повесткой, навязанной извне (общим уровнем интеллектуального или цивилизационного развития).
Когда Екатерина Шульман говорит об «особой политической культуре» Екатеринбурга, она имеет ввиду как раз своеобразие местной повестки, возникающей именно из гения конкретного топоса.
«Столица», как известно, это «сто лиц»: Екатеринбург - столичный центр, так как здесь существует и развивается особая культурная среда.
Да, есть тут сообщество, способное сохранять и удерживать на плаву инициативы и жесты культурных героев, развивать их, не давая уходить в песок литературным или даже театральным, музыкальным свершениям, не распылять достижения родных художников и прочих гениев.
В Челябинске такой среды нет, а, значит, нет ни памяти, ни статуса мегаполиса, у моей исторической родины все еще впереди.
Екатеринбург близко, как тот локоть, но его все равно не укусишь.
Непонятно только, что является первопричиной культурного самостояния соседей - обилие институций, которые ведь в Советском Союзе насаждали по типовому плану, обеспечивая все регионы, области, края и республики примерно единым набором музеев, театров, творческих вузов и не менее творческих союзов, или же - «человеческий потенциал», заполняющий инфраструктуру искусства потоками собственных достижений…
Короче, что первичнее, курица или яйцо?
Институции, требующие определенного уровня грамотности горожан, или же горожане, насыщающие то, что построено поколениями - от публичных библиотек до танцевальных групп - оригинальным и незаемным творческим содержанием?
Вот бы узнать.
Понять и определиться. Кажется, разобраться в этом можно лишь приостановившись в своем прагматическом беге, увидев Екатеринбург на скорости «пешего шага» ровно таким, каким он сегодня и есть.
*
Восприятие города сильно зависит от точки входа в него и, соответственно, угла (ракурса) обзора: когда едешь по делам - чаще всего выхватываешь из сценической темноты небольшой окоем прямо под электрической лампой.
Одно дело провести все свое екатеринбургское время где-нибудь на многоэтажной окраине и совсем иное не вылезать с Бродвея.
Я заезжал в Екатеринбург на поезде и на самолете, но больше всего на автобусе, конечно.
Раньше важнее всего мне была связка между автовокзалом и улицей Малышева с редакцией журнала «Урала».
Воспоминания настаивают на том, что вокзал размещался в «тенистом уголке» малоэтажной сталинской застройки, крепко ассоциирующейся теперь с Театром Коляды из-за больших витринных окон магазинов с монументальными верхними арками - такие дома, намекающие на геометрию кварталов, спрятанных во дворах, заросших густой народной жизнью в родном Чердачинске разбросаны по окраинам.
В основном, в старой части ЧМЗ, ЧТЗ и Ленинского, из-за чего Свердловск казался мне зачастую еще одним Чердачинском, правда, чуть немного побольше.
Словно бы и никуда не уезжал, сев в отцепленный вагон.
Тут, с одной стороны, висит простыней между домов неизбывное фабричное прошлое конца 50-х, с другой, это же всегда периферия, «пыль сонных и пустых предместий», вечное лето, куда логично вписывается старомодный автовокзал с поюзанным автобусным парком давно и явно пенсионного возраста…
Кажется, там еще ходили троллейбусы в центр.
Автовокзал и размещается практически в центре, но не совсем, почти да наособицу, чтоб липы цвели круглый год и жизнь текла невидимой активностью, накрытой вечным покоем, так как если есть в городской современной жизни покой - то выглядит он именно так: сонной периферией, откуда почти никогда не выбираются наружу.
Идешь мимо старых подъездов и жаренной картошкой пахнет.
Деревня практически, ну, ок, не деревня, рабочий околоток, поселок городского типа; слобода.
Короче, как-то попадал затем на улицу Малышева откуда-то сверху - не от Высоцкого с площадью его безумного перекрестка сразу во все стороны, но словно бы спускаясь по карте сверху вниз.
«Урал» был (славабогу, и есть до сих пор) где-то посредине.
Курицынские чтения раз в два года (был на первых двух) или, к примеру, поездка в американское консульство, когда зависишь от других людей, отвечающих за логистику, возникают в памяти разрозненными вспышками, тогда как поездки в «Урал» выстраивал сам и они образуют хоть какое-то подобье нарратива, ибо пережиты от и до.
По незнакомым городам не перебираешься, но пробираешься практически наощупь, впадая в зависимость от извивов ландшафта, находясь в том, что видишь и ни шагу вперед или в стороны.
А если сдвинешься в сторону взгляда, город изменится непоправимо вместе с изменением траектории.
Обреченный идти из одной точки в другую всегда по прямой причин и следствий, какие бы лабиринты не предстояли в реале - ну, то есть, совершая путь война построения текста.
*
Продолжение следует
