Колобок или Воспитание по Доктору Споку
Вчера Даня всё никак не хотел ложиться спать. Обычно он любит вечерние ритуалы с купанием и чтением книг, но сегодня (может быть, за день не выбегал всю накопившуюся энергию) впал в противоречивое состояние между усталостью и непослушанием: изредка с ним бывает такое подвисание привычной программы, поэтому нужна легкая перезагрузка. Они уже были с бабушкой в спальне, Даня возился в кровати, точно строил себе на ночь гнездо, да всё никак не мог определиться с его архитектурой, я же чистил зубы и наблюдал из дверного проёма за приуготовлениями, вот Даня и привязался ко мне, мол, а ты сам спать не идёшь, а ты, а ты, а ты, а ты…
- Попой нюхаешь цветы, - ответил ему в рифму.
Тема «попы» и «писи» еще с младенчества обладает для Дани особым измерением. Даже и не знаю каким, но это для него важно. А ещё и смешно, так как рифмы Даня ценит, и попу тоже. Вот он и засмеялся, открыто и благородно, потом посмотрел на бабушку, которой, конечно же, не нравится то, что при ребёнке обращаться к проблематике телесного низа и вдруг заявил рассудительно.
- Такой большой, а глупости говоришь.
- Вот именно, - удовлетворённо добавила баба Нина, которой понравилась адекватная реакция ребёнка на вызовы бездуховного времени.
Мне такая реакция тоже понравилась, хотя «быть большим» - не самое интересное и плодотворное занятие.
А сегодня Даня мне опять эту фразу ввернул. Мы были с ним вдвоём на кухне и обсуждали маршрут экспедиции, так как у Полины от Данеля (по утрам он и вправду особенно шумный) уже голова кружится, а бабе Нине нужно уединиться на пол часика, чтобы набраться сил на вторую половину дня. И я даже не помню, что именно я сказал Дане, так как он меня мгновенно ошапурил повторением вчерашней фразочки. И это автоматически перезагрузило моё сознание совсем в другой режим.
- Такой большой, а глупости говоришь.
- А ты - такой маленький, но всё время повторяешь то, что родителям нравится. Вчера бабушка тебя похвалила за эту фразу, так теперь ты её повторяешь, чтобы всем понравиться.
Даня помолчал некоторое время, переваривая «актуализацию высказывания», после чего тихо и проникновенно уточнил.
- А разве повторять - это плохо?
- Понятия не имею, вообще-то считается, что повторение - мать учения, но новое всегда интереснее старого. Хотя и непривычнее. Впрочем, знаешь, никогда не поймёшь, что старое, а что новое, что тема, а что рема...
- Понятно, - сказал Данель и мы пошли в экспедицию.
Так как Поля легла спать, а баба Нина отдыхала в огороде, никто нас, как обычно, в дорогу не собирал. Вот Даня и выскользнул в вьетнамках, постоянно сваливавшихся у него с ноги. Ну, то есть, отнёсся к подготовке несерьёзно. Поэтому мы пошли не в сторону Германтов, дорога к которым лежит через сосновый бор и поиски медведя, но по направлению к Свану, по более короткому экспедиционному пути, проходящему мимо школьного двора, горячих труб теплоцентрали, через которые ещё перебраться нужно и, главное, по железной дороге, рельсам-рельсам, шпалам-шпалам. Непонятно, действующая это ветка (между заводом и складами с элеватором на периферии тотального зазаборья) или нет: паровозов я тут с детства не видел, но трава, растущая между шпал, густо полита мазутом.
Его, как главное свидетельство бытия поезда, я и показал Дане, объяснив, что лучше грязной травы не касаться - это тебе не соевый соус, его потом вообще не отмоешь.
Но сначала мы шли мимо школы, где в луже купались голуби. Даня восхитился чистоплотностью птиц, использующих любую возможность помыться и почистить зубы.
- Смотри, они думают, что лужа - это ванна и используют её как душ!
У них же в Израиле жарко и луж никогда не бывает, вот он и любит все эти лужи совсем как родные, радуется когда их видит. Дальше мы пошли по тропинке через заросли крапивы и репейника в человеческий рост. День сегодня жаркий, земля парит, трава дурит и пахнет подмышками детства. Попав на шпалы, Данель внимательно изучил верхушки травы, залитой мазутом, которого лучше не касаться, а то даже мылом не ототрёшь. Ну, и пошли по своим делам дальше. По рельсам дошли до развилки: одни пути пошли на заводские склады, другие повернули к элеватору, а мы прогулялись по улице Ярославской до оставшихся кварталов Чачана, где когда-то Николай Фёдорович Болдырев жил. Теперь не живёт, кварталы дряхлеют, большую часть двухэтажек по Чачана давно снесли, поэтому мы полюбовались с Данелем экзотикой, заросшей побегами молодых ясеней и прочей беспризорной зеленью и (припекает, однако!) повернули обратно к путям. Тут мне Данель и предложил потрогать траву, растущую между рельсов и шпал и обильно политую мазутом, руками. Зачем, спрашиваю.
- Ну, мне интересно, - говорит, - сможешь ли ты её отмыть шампунем и мылом.
- А мне вот неинтересно, - говорю, - давай, Данель, ты попробуешь, а мы потом оба с тобой посмотрим.
- Давай, тогда, потрогаем траву вместе, - изобретает Данель наиболее приемлемый вариант. Но тут с него, пытающегося встать на рельсы, сваливается вьетнамка. Он пытается поддеть её пальцами ног, но она отползает всё дальше и дальше, из-за чего Данель начинает ощутимо паниковать. Видно, что он не может полностью переключить внимание на обувь, так как тогда совершенно упустит контроль над железной дорогой, предприятием повышенной опасности, где, мало ли что, поезд может появиться в любую секунду. Его сознание, напрямую завязанное на скорость зренья, может включать фары либо дальнего, либо ближнего «света», но не обоих сразу!
Поэтому мальчик начинает бояться, оказывается, он же всё время, путешествуя по путям, рискует и этим риском живёт. Ему нравится рисовать, но только тогда, когда он полностью управляет ситуацией, а когда ситуация выскальзывает из-под его контроля, как вьетнамка, он начинает бояться и соскальзывает на тропинку, резко уходящую от железнодорожной насыпи в сторону школы для дураков, к теплоцентрали, которую, между прочим, он тоже боится, так как однажды («… в прошлом году, когда я был ещё лялечкой…») потрогал руками трубы с горячей водой.
- Ты, что ли, трусишка? - спрашиваю.
Но Даня ещё пока не знает, хорошо это или плохо - иметь повышенный инстинкт самосохранения, поэтому быть трусишкой ему не стыдно. Хотя что такое стыд, конечно, он уже знает, поскольку легко допускает оценочные категории с негативным оттенком.
Возвращаемся мы опять мимо школы для дураков и голубей в луже. - Давай, - предлагает мне Данель задорно с подозрительной вежливостью, - ты попробуешь в этой луже воду? Тебе же хочется пить, так как жарко…
- А, давай, сначала её попробуешь ты, - говорю, не удивляясь такому неожиданному переключению внимания, как если лакать воду из лужи - для нас самое что ни на есть привычное занятие.
- А давай, - примирительно говорит Даня, - мы её одновременно попробуем. Но только язычком. Самым кончиком.
И показывает, примерно как котёнок обычно молоко лакает. Всё-таки, мой сосед по экспедиционному корпусу - совсем даже не трус, всегда готовый к рискованным экспериментам. Главное - понимать откуда у его мыслей и интересов ноги растут. Важно не стесняться и спрашивать, уточнять, тогда всё на свои места встанет. Может встать, если пазл сложится. Именно поэтому я и спрашиваю его, что ж это за идея-то такая - из одной лужи с голубями пить.
- Ну, тогда же мы с тобой козлёночком станем, - объясняет мне очевидное. Ещё рукой машет от досады, мол, как же ты не понимаешь-то.
- Козлёночком о двух головах? - Уточняю.
- Понятия не умею.
Ну, да, ну, да, позавчера Данель поверг бабу Нину в культурный шок: оказалось, что он ничего не знает про существование Колобка или даже Курочки Рябы. То, что Полина и Данель - люди совсем другой цивилизации особенно явно оказывается именно в таких базовых проколах. Мама Лена сильно удивлялась, что дочь, подсевшая на сериалы про вампиров и вурдалаков, оказывается, ничего не знает про Робинзона Крузо. Пришлось ехать в «Книжный мир» на Площади Революции и покупать книгу Дефо в пересказе Чуковского (без максимальной адаптации Поля просто бы со сложным литературным текстом по-русски не справилась). Зато стало понятным, почему Полина не смеётся моим «глупостям» - шуткам про Аллу Пугачёву и Максима Галкинда. И слава богу, что не понимает.
Она только вчера, с большим для себя удивлением, узнала, что изюм, который она не любит в кексах, вообще-то, это её любимый виноград киш-миш, так что нам, в этом плане, ещё есть над чем работать. «Приключение Робинзона Крузо», между тем, ключевая книга. Полин прадед, Василий Арсентьевич Бочков, гордился тем обстоятельством, что за всю жизнь прочитал две книги - про Робинзона и Пятницу, а так же «Воспоминания» маршала Жукова в трёх томах. Очень, кстати, символический набор, между полюсов которого и качалась вся дедушкина жизнь, выходит. Точнее, вышел, так как дед умер давно и спит на Градском прииске, рядом с бабушкой и другим дедом, Фимой.
Но это немного другая история, а для окончания нашей важно, что теперь баба Нина (Василия Арсентьевича младшая дочь) на всех порах навёрстывает упущенное и каждый день читает или рассказывает Данелю перед сном народные сказки. Пося в своей комнате читает про Крузо, а Даня, вместе с бабой Ниной, про Алёнушку и братца Иванушку, Курочку Рябу и, разумеется, про Колобка.
Его Данель полюбил сразу и навсегда. Примерно как там тут и манную кашу, которую («кашку-малашку») выпрашивает у бабы Нины каждый божий день. Теперь, каждый сеанс волшебной связи они, как по рельсам, начинают именно с Колобка, причём Данель «читает» его, вместе с бабой Ниной, хором.
Вот и сейчас, когда я записываю эти впечатления, слышу из-за двери в спальню, как они, на два голоса, эту вечную русскую драму тотального побега переживают. И тогда, как я слышу по их торжественным голосам, Колобок вырастает в натурального Льва Толстого, бросившего писательство и жену: в обобщающий символ нашей цивилизации вообще и архетип каждой жизни в частности. Мне теперь кажется, что деда Вася, раскулаченный и голодавший, прошедший войну (причём в 45-м его не отпустили домой, но перебросили на Дальний Восток, как будто бы ему пять лет войны было мало) и лагерь, возивший Курчатова и много лет мотавшийся по вызовам скорой помощи, вполне мог ощущать себя Робинзоном Крузо, заброшенном на непонятный остров, или же Колобком, последовательно уходившим от хищных зверей и не менее хищных времён.
- Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, и от волка ушёл, и от медведя ушёл, а от тебя, Лиса-Патрикевна, и подавно уйду…
- Попой нюхаешь цветы, - ответил ему в рифму.
Тема «попы» и «писи» еще с младенчества обладает для Дани особым измерением. Даже и не знаю каким, но это для него важно. А ещё и смешно, так как рифмы Даня ценит, и попу тоже. Вот он и засмеялся, открыто и благородно, потом посмотрел на бабушку, которой, конечно же, не нравится то, что при ребёнке обращаться к проблематике телесного низа и вдруг заявил рассудительно.
- Такой большой, а глупости говоришь.
- Вот именно, - удовлетворённо добавила баба Нина, которой понравилась адекватная реакция ребёнка на вызовы бездуховного времени.
Мне такая реакция тоже понравилась, хотя «быть большим» - не самое интересное и плодотворное занятие.
А сегодня Даня мне опять эту фразу ввернул. Мы были с ним вдвоём на кухне и обсуждали маршрут экспедиции, так как у Полины от Данеля (по утрам он и вправду особенно шумный) уже голова кружится, а бабе Нине нужно уединиться на пол часика, чтобы набраться сил на вторую половину дня. И я даже не помню, что именно я сказал Дане, так как он меня мгновенно ошапурил повторением вчерашней фразочки. И это автоматически перезагрузило моё сознание совсем в другой режим.
- Такой большой, а глупости говоришь.
- А ты - такой маленький, но всё время повторяешь то, что родителям нравится. Вчера бабушка тебя похвалила за эту фразу, так теперь ты её повторяешь, чтобы всем понравиться.
Даня помолчал некоторое время, переваривая «актуализацию высказывания», после чего тихо и проникновенно уточнил.
- А разве повторять - это плохо?
- Понятия не имею, вообще-то считается, что повторение - мать учения, но новое всегда интереснее старого. Хотя и непривычнее. Впрочем, знаешь, никогда не поймёшь, что старое, а что новое, что тема, а что рема...
- Понятно, - сказал Данель и мы пошли в экспедицию.
Так как Поля легла спать, а баба Нина отдыхала в огороде, никто нас, как обычно, в дорогу не собирал. Вот Даня и выскользнул в вьетнамках, постоянно сваливавшихся у него с ноги. Ну, то есть, отнёсся к подготовке несерьёзно. Поэтому мы пошли не в сторону Германтов, дорога к которым лежит через сосновый бор и поиски медведя, но по направлению к Свану, по более короткому экспедиционному пути, проходящему мимо школьного двора, горячих труб теплоцентрали, через которые ещё перебраться нужно и, главное, по железной дороге, рельсам-рельсам, шпалам-шпалам. Непонятно, действующая это ветка (между заводом и складами с элеватором на периферии тотального зазаборья) или нет: паровозов я тут с детства не видел, но трава, растущая между шпал, густо полита мазутом.
Его, как главное свидетельство бытия поезда, я и показал Дане, объяснив, что лучше грязной травы не касаться - это тебе не соевый соус, его потом вообще не отмоешь.
Но сначала мы шли мимо школы, где в луже купались голуби. Даня восхитился чистоплотностью птиц, использующих любую возможность помыться и почистить зубы.
- Смотри, они думают, что лужа - это ванна и используют её как душ!
У них же в Израиле жарко и луж никогда не бывает, вот он и любит все эти лужи совсем как родные, радуется когда их видит. Дальше мы пошли по тропинке через заросли крапивы и репейника в человеческий рост. День сегодня жаркий, земля парит, трава дурит и пахнет подмышками детства. Попав на шпалы, Данель внимательно изучил верхушки травы, залитой мазутом, которого лучше не касаться, а то даже мылом не ототрёшь. Ну, и пошли по своим делам дальше. По рельсам дошли до развилки: одни пути пошли на заводские склады, другие повернули к элеватору, а мы прогулялись по улице Ярославской до оставшихся кварталов Чачана, где когда-то Николай Фёдорович Болдырев жил. Теперь не живёт, кварталы дряхлеют, большую часть двухэтажек по Чачана давно снесли, поэтому мы полюбовались с Данелем экзотикой, заросшей побегами молодых ясеней и прочей беспризорной зеленью и (припекает, однако!) повернули обратно к путям. Тут мне Данель и предложил потрогать траву, растущую между рельсов и шпал и обильно политую мазутом, руками. Зачем, спрашиваю.
- Ну, мне интересно, - говорит, - сможешь ли ты её отмыть шампунем и мылом.
- А мне вот неинтересно, - говорю, - давай, Данель, ты попробуешь, а мы потом оба с тобой посмотрим.
- Давай, тогда, потрогаем траву вместе, - изобретает Данель наиболее приемлемый вариант. Но тут с него, пытающегося встать на рельсы, сваливается вьетнамка. Он пытается поддеть её пальцами ног, но она отползает всё дальше и дальше, из-за чего Данель начинает ощутимо паниковать. Видно, что он не может полностью переключить внимание на обувь, так как тогда совершенно упустит контроль над железной дорогой, предприятием повышенной опасности, где, мало ли что, поезд может появиться в любую секунду. Его сознание, напрямую завязанное на скорость зренья, может включать фары либо дальнего, либо ближнего «света», но не обоих сразу!
Поэтому мальчик начинает бояться, оказывается, он же всё время, путешествуя по путям, рискует и этим риском живёт. Ему нравится рисовать, но только тогда, когда он полностью управляет ситуацией, а когда ситуация выскальзывает из-под его контроля, как вьетнамка, он начинает бояться и соскальзывает на тропинку, резко уходящую от железнодорожной насыпи в сторону школы для дураков, к теплоцентрали, которую, между прочим, он тоже боится, так как однажды («… в прошлом году, когда я был ещё лялечкой…») потрогал руками трубы с горячей водой.
- Ты, что ли, трусишка? - спрашиваю.
Но Даня ещё пока не знает, хорошо это или плохо - иметь повышенный инстинкт самосохранения, поэтому быть трусишкой ему не стыдно. Хотя что такое стыд, конечно, он уже знает, поскольку легко допускает оценочные категории с негативным оттенком.
Возвращаемся мы опять мимо школы для дураков и голубей в луже. - Давай, - предлагает мне Данель задорно с подозрительной вежливостью, - ты попробуешь в этой луже воду? Тебе же хочется пить, так как жарко…
- А, давай, сначала её попробуешь ты, - говорю, не удивляясь такому неожиданному переключению внимания, как если лакать воду из лужи - для нас самое что ни на есть привычное занятие.
- А давай, - примирительно говорит Даня, - мы её одновременно попробуем. Но только язычком. Самым кончиком.
И показывает, примерно как котёнок обычно молоко лакает. Всё-таки, мой сосед по экспедиционному корпусу - совсем даже не трус, всегда готовый к рискованным экспериментам. Главное - понимать откуда у его мыслей и интересов ноги растут. Важно не стесняться и спрашивать, уточнять, тогда всё на свои места встанет. Может встать, если пазл сложится. Именно поэтому я и спрашиваю его, что ж это за идея-то такая - из одной лужи с голубями пить.
- Ну, тогда же мы с тобой козлёночком станем, - объясняет мне очевидное. Ещё рукой машет от досады, мол, как же ты не понимаешь-то.
- Козлёночком о двух головах? - Уточняю.
- Понятия не умею.
Ну, да, ну, да, позавчера Данель поверг бабу Нину в культурный шок: оказалось, что он ничего не знает про существование Колобка или даже Курочки Рябы. То, что Полина и Данель - люди совсем другой цивилизации особенно явно оказывается именно в таких базовых проколах. Мама Лена сильно удивлялась, что дочь, подсевшая на сериалы про вампиров и вурдалаков, оказывается, ничего не знает про Робинзона Крузо. Пришлось ехать в «Книжный мир» на Площади Революции и покупать книгу Дефо в пересказе Чуковского (без максимальной адаптации Поля просто бы со сложным литературным текстом по-русски не справилась). Зато стало понятным, почему Полина не смеётся моим «глупостям» - шуткам про Аллу Пугачёву и Максима Галкинда. И слава богу, что не понимает.
Она только вчера, с большим для себя удивлением, узнала, что изюм, который она не любит в кексах, вообще-то, это её любимый виноград киш-миш, так что нам, в этом плане, ещё есть над чем работать. «Приключение Робинзона Крузо», между тем, ключевая книга. Полин прадед, Василий Арсентьевич Бочков, гордился тем обстоятельством, что за всю жизнь прочитал две книги - про Робинзона и Пятницу, а так же «Воспоминания» маршала Жукова в трёх томах. Очень, кстати, символический набор, между полюсов которого и качалась вся дедушкина жизнь, выходит. Точнее, вышел, так как дед умер давно и спит на Градском прииске, рядом с бабушкой и другим дедом, Фимой.
Но это немного другая история, а для окончания нашей важно, что теперь баба Нина (Василия Арсентьевича младшая дочь) на всех порах навёрстывает упущенное и каждый день читает или рассказывает Данелю перед сном народные сказки. Пося в своей комнате читает про Крузо, а Даня, вместе с бабой Ниной, про Алёнушку и братца Иванушку, Курочку Рябу и, разумеется, про Колобка.
Его Данель полюбил сразу и навсегда. Примерно как там тут и манную кашу, которую («кашку-малашку») выпрашивает у бабы Нины каждый божий день. Теперь, каждый сеанс волшебной связи они, как по рельсам, начинают именно с Колобка, причём Данель «читает» его, вместе с бабой Ниной, хором.
Вот и сейчас, когда я записываю эти впечатления, слышу из-за двери в спальню, как они, на два голоса, эту вечную русскую драму тотального побега переживают. И тогда, как я слышу по их торжественным голосам, Колобок вырастает в натурального Льва Толстого, бросившего писательство и жену: в обобщающий символ нашей цивилизации вообще и архетип каждой жизни в частности. Мне теперь кажется, что деда Вася, раскулаченный и голодавший, прошедший войну (причём в 45-м его не отпустили домой, но перебросили на Дальний Восток, как будто бы ему пять лет войны было мало) и лагерь, возивший Курчатова и много лет мотавшийся по вызовам скорой помощи, вполне мог ощущать себя Робинзоном Крузо, заброшенном на непонятный остров, или же Колобком, последовательно уходившим от хищных зверей и не менее хищных времён.
- Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, и от волка ушёл, и от медведя ушёл, а от тебя, Лиса-Патрикевна, и подавно уйду…