Социалистический подъезд "высокой культуры быта". Конец шабата
Вечер начинается птичьим гомоном, стайки на деревьях воскресают, становятся видимыми, слышимыми; коты вылезают из нычек, подтягиваются к мусорным бакам, тоже становятся активными. Один такой рыжий дикий котяра следовал за нами вчера по всему Парку Шарона. У бабушки с дедушкой был точно такой же Гришка - рыжий с белыми полосками, старый, ленивый (помню его перед уходом совершенно беззубым) и совершенно уже антропоморфный. Вчерашний Гришка был худым и гибким, несмотря на то, что он вёл нас по достаточно длинному окружному маршруту, вёл он себя как хищник и хозяин, надеющийся на благорасположенность (а ещё непонятно на что), но, при этом, не унижающийся и не заискивающий. Мол, если возьмёте, то вам же ещё повезёт. Но мы его не взяли и он растворился в закатном бризе, будто его и не было вовсе.
Наш подъезд пахнет социализмом, за каждой дверью слышится лёгкая, чужая жизнь. Овощная лавка пропитывает площадки сладкими миазмами экзотических фруктов (луком и соленьями, сырыми корнеплодами, здесь, конечно, не пахнет, сплошной яблочно-манговый десерт с цитрусово-дынной ноткой), уступая место жаренной рыбе и кошачьей моче из старушечьих апартаментов - идёшь к своей двери на третьем сквозь пейзаж равнинных ароматов, каждый из которых по своему свеж. Это, кстати, мне кажется странным: несмотря на жару и безветрие, запахи не застревают в ноздрях, не копятся по углам, но меняют шило на мыло как в парфюмерном отделе. Такое ощущение, что им сложно смешиваться, они существуют в жаре в каком-то ином агрегатном состоянии с гораздо большим расстоянием между молекулами, не знаю, как объяснить. Знаю, лишь, что телу трудно вписаться в то, что его окружает, нужно сделать ещё один вираж, дабы пазлы вошли, как сустав, и встали на место.
Другая примета развитого социализма - то, насколько хлипки входные двери и то, как легко их открывают (некоторые и не закрывают вовсе, «шалом, шалом…») Вот что, пожалуй, важно: написав «шалом» я внёс в текст «еврейский вопрос», точнее, вполне конкретный колорит, национальный акцент, тогда как меньше всего Израиль видится мне «еврейским государством». Странный эффект, с которым сталкивается каждый приезжий не включённый в социум и пространство общественного регулирования с очень чёткими национальными чертами, но если ты здесь вовне, то Израиль кажется страной возникшей из ничего, как если бы некие люди, неважно какие, собрались в одном месте, чтобы жить единой судьбой. Даже буковки иврита на улицах воспринимаются тут не так, как шрифты из дедушкиных книг и журналов. Шолом-Алейхема дед хранил на идише, как и номера "Советиш Геймланд", пережившего деда всего на два года. У этих страниц был совершенно особый запах. У них был особенный, нездешний цвет (слоновьего бивня), как если они прошли не только сквозь десятилетья, но и через тысячи километров. Это были знаки чужой, неведомой жизни. Теперь иврит воспринимается странной закономерностью, такой же естественной как местный уклад. Просто он уже не про евреев. Или евреи так изменились, превратившись в израильтян, что привычные мне советские евреи кажутся таким же законченным типом, как их предки с их бородатым идиш.
В машине у Лены играются лишь джазовые записи. Они с Тиграном давно любят добротный cool, заметно понижающий температуру в салоне - и по мере того, как импровизаторы разогреваются, хладагент кондиционера становится ещё активнее. Магнитофонные ленты шоссе, перекрёстки и развязки местных дорог, кажется, вполне соответствуют этому джазу, однако, это не совсем верная ассоциация, хотя я не знаю, каким должен быть правильный саундтрек переезду из Рамат-Гана в Тель-Авив и обратно. Может быть, и джаз, больше всего связанный у меня с воскресной Европой, ну, или, как минимум, с Яффо, куда однажды, лет пять назад мы отправились в один погребок, но не поесть, а послушать. Ещё джаз идёт хорошо на каком-нибудь правильном пляже, нуждающемся в нескольких степенях отчуждения и спектакля. Но если реальность предлагает вот такой лейтмотив, то он, как иврит, становится частью ландшафта. Другого же нет. Жизнь предлагает тебе немыслимые сочетания ( уже в аэропорту, залезая в машину, прогревшуюся на стоянке, когда Тиги включил магнитолу и на втором плане жалобно залопотал саксафон-альт, вдруг показалось, что никуда и не уезжал, просто слегка отлучился на пару дней, ибо мгновенно всё вспомнил - как на свою звуковую дорожку попал - не в прошлое, но особое время или безвременье, связанное с конкретными людьми), становящиеся судьбой. Важно не сопротивляться собственной биографии, но встать к ней лицом и загарать, вот загар и пристанет.
Гуляли в парке Маром Неве, Данель качался на качелях (раньше боялся), пока шабат не закончился. «И возвращался с гульбища народ», обвешенный пакетами из ближайшего к фонтанам супермаркета. Возле нашего дома в Рамат-Гане замечена вечерняя активность автомобилей, возвращающихся с шопинга и водопоя. Только что мимо меня процокала юная породистая красотень на лабутенах, обдав меня плотным облаком дорогого парфюма. В Москве она была бы жгучая блонди, здесь же - полумесяцем бровь. Фифа чирикала в айфон, даже не посмотрела. Всё верно - нет меня здесь. Я только текст.