Штормовое предупреждение
После завтрака Слава повел показывать мне "Пиотровский", где познакомил с Денисом, мужем Иры Гулая. Хороший магазин, если в нем есть самые свежие книжки - записные книжки Зонтаг и про бобо, с переводом которой я носился последние десять лет. Перевели, наконец, и издали.
Постоянно льет дождь, то усиливаясь, то прячась в солнечные просветы. Холмы и Кама создают над городом бездонное небо со скоростными лифтами и битым бисквитом.
Пространство, конечно, замусорено, но не замусолено как в Чердачинске, не искажено: слишком уж прочны здесь фундаментальные основания (река, холмы), задающие стремительность направлений.
В отличие от Че, советская пересортица хоть и лезет в глаза, но не душит, слишком велик простор. И еще: оставленный купаться в собственном бессознании нынешних времен, конечно же, это отчетливо европейский город, в отличие от становящегося все более и более азиатским Чердачинска. Хотя лица здесь еще более специфичны, чем у нас.
Слава вернулся в "Урал", а я, воспользовавшись погодной передышкой, дошел до фестивального городка, на вышках которого действительно стоят охранники и очень много полиции внутри.
Слава, кстати, рассказал, что один из его проектов, инсталляцию "Оккупай Пермь" с палатками, таки, завернули. А другую выставку, новосибирца Василия Слонова с глумливыми картинками об Олимпиаде в Сочи, разрешили и она есть в одном из павильонов фестивального городка, но на нее не пускают. То есть, она есть, но ее как бы нет: вчера, де, приходила делегация возмущенных спортсменов и никому не хочется чтобы глум ассоциировался с пермскими каникулами. Говорят: показывайте ее в другом месте.
Люди под зонтами осторожно пробуют разрешенное актуальное искусство. Пользуясь тем, что из-за дождя народа не слишком много, я со всех сторон изучил "Ротонду" Бродского и прогулялся под тотемами Полисского.
На одной из сцен идет репетиция джазового ансамбля. Работает фестивальное радио. Матросы, расхаживая с пенопластовыми птицами, изображают чаек. Мимо них бегают с картами, видимо разыгрывая клад, школьники. Работают лавочки и сувенирами и кофейни. Дождь то включают, то выключают.
После Феста я пошел в Картинную галерею, поднявшись (на этот раз решился пройти мимо "Хромой лошади") на один из самых красивых холмов с памятниками Николаю Угоднику и Мамину-Сибиряку, но она оказалась закрытой.
Зато спускаясь к центру по Комсомольскому проспекту, зашел в Выставочный зал СХ. В нем выставка русских немецких художников с судьбоносной эмблематической фреской Димы Врубеля на афише. В рамках "Пермских белых ночей" открыли целый куст экспозиций, посвященных художникам-эмигрантам, раскидав по разным знаковым местам подборки русских берлинцев, парижан, новых американцев, лондонцев, израильтян.
Немецкая выставка вышла скромной.
Врубеля с Тимофеевой внутри не оказалось. Китупа, кстати, тоже. Зато была миленькая живопись Вадима Захарова, чья инсталляция про Данаю и золотой дождь в эти дни показывается в русском павильоне Венецианской биеннале, и эротические книжки-раскладушки Бориса Михайлова.
Открывает выставку два фотографических цикла - публицистичный от Насти
Хорошиловой и графичный, с человеческими тенями от Юли Кисиной.
Огромность пермского мира давит на самочувствие. Возможно, это акклиматизация; может быть, дождь и колебание давления, но лоб тяжел и горит внутренним напряжением. А, может быть, просто в гостиничном номере, как всегда, включается синдром заброшенности и бесприютности: в чужом городе почти всегда (в первые дни и если погода требует напряжения сил) чувствуешь себя особенно незащищенным и даже голым - совсем как номер, в котором тебя селят: он мил и функционален, но.
