Музыка-5
5.
Как ни странно, Дворец Музыки был практически закрыт для посетителей. Официально он числился последним приютом меломанов (а также некоторых других психов), которым уже ничто не могло помочь. Днем музыка в залах играла без перерыва. Эти люди не могли и минуты без нее прожить, но, разумеется, постоянное пребывание в такой среде означало неизбежную смерть через несколько лет, а то и месяцев. Как же можно было выживать там в течение десятилетий??
В первые годы, проведенные в Университете, я пытался отыскать отца, но будучи лишь студентом, был бессилен что либо сделать. Все равно я никогда не мог поверить в то, что он жил и умер в подобном месте. Позднее я инстинктивно стал избегать главной музыкальной лечебницы страны, как будто бы в этих стенах правда обо мне могла сделаться очевидной для всех.
На этот раз я вступил внутрь как всеми уважаемый врач. Через сколько дней мне придется остаться здесь навсегда? Говорят, пациенты это место любят. Что ж, если здесь и впрямь живет музыка, я их понимаю...
Войдя в коридор, мы одели наушники, но я воспользовался минуткой, когда Стив отвернулся, и с помощью проволоки вырубил фильтры. Во-первых, казалось безумно глупым носить их в моем положении, а, во-вторых, стало любопытно: я же уже эксперт в музыкальных произведениях, послушаем-ка, что они тут крутят.
К моему глубокому удивлению, все мелодии были милыми, простыми и приятными. Они напоминали классику, хоть до древних шедевров и не дотягивали. Иногда уха касались мягкие и плавные переливы, иногда их сменяли быстрые ритмы, и все вместе создавало чудесное впечатление. Разумеется, на наблюдения у меня времени было немного. Мы быстро прошли мимо нескольких палат, и Стив пояснил:
- Здесь лежат тяжелые, на самом деле безнадежные. Студентам на показ. Почти растения. Но даже они выживают тут годами. А те, которые не могут говорить, целыми днями улыбаются...
Я вспомнил господина Шана, и у меня защемило сердце. Мне, наверное, следовало его ненавидеть за то, что он со мной сотворил. Но я прекрасно знал: с самого начала это был мой сознательный выбор. А теперь пришло время выбрать нечто другое.
Вдруг мы оказались во дворе комплекса, и вошли в другое здание, в греческом стиле, очень красивое. Оно больше напоминало гостиницу, чем больницу. Его обитатели носили одинаковые больничные костюмы, и отовсюду лилась музыка. Но внутри были не только кровати с медицинским оборудованием, но и многое другое, включая маленький кинотеатр и библиотеку. В саду, внутри комплекса, находился даже плавательный бассейн. В конце концов, я остановился, круглыми глазами глядя на все эти чудеса. Стив рассмеялся:
- Для смертельно больных и одержимых они выглядят довольно счастливыми, верно? Хотя, конечно же, это по телевизору не показывают: наши честные налогоплательщики сошли бы с ума, увидев такое. И число пациентов постоянно растет: прежде всего потому, что даже те, кто попадает сюда с серьезными проблемами, как-то выживают. Это необъяснимо.
Мы стали ходить по комнатам, говорить с пациентами. Если они и казались немного странными, это вполне можно было объяснить длительной изоляцией от общества. Во всех других смыслах они были также здоровы, как... как я, если уж на то пошло. Стив прочел мои мысли:
- Загадка из загадок. А вытащи любого из этого музыкального аквариума в большой мир, и он, скорее всего, умрет через несколько месяцев. Проверено на опыте.
Только когда мы вновь вернулись в тишину, я сообразил, что, без фильтров, я подвергался воздействию музыки несколько часов подряд. Человека непривычный с гарантией получил бы остановку сердца. А я едва почувствовал разницу. Жизнь среди музыки казалась такой естественной. Быть может, это и есть признак неизлечимой меломании? Похоже, мое место и в самом деле во Дворце.
Но, прежде чем, это удалось организовать, я совершил страшную ошибку. Быть может, мой мозг уже успел пострадать, или под грузом навалившихся проблем я позабыл обо всем, тем более, что они занимали мои мысли все время. Я был с Мередит, мы занимались любовью, а потом обсуждали нашу будущую свадьбу. Снова и снова я чувствовал себя законченным лжецом, обещая любимой будущее, которое никогда не смог бы ей дать. Но в то же время, с ней было так хорошо, и я был безумно счастлив, ценил каждую секунду этого счастья... И потому я сделал это. Вдруг запел. Ясное дело, то была простая и довольно глупая мелодия, а врал я так, что любой человек, хоть немного знакомый со звуками музыки, пришел бы в ужас. Но и этого хватило с лихвой.
Сначала Мередит просто не поверила своим ушам. А когда сообразила, что происходит, то немедленно вырвалась их моих объятий, словно я внезапно превратился в ядовитую змею. Только оказавшись на безопасном расстоянии, она осмелилась повернуть ко мне заплаканное лицо. В глазах любимой сверкал гнев:
- Я ведь знала... Не хотела верить слухам, но как я теперь могу не верить?
- Это не так серьезно, как...
- Нет?! Как сильна должна быть привычка, если ты даже в состоянии воспроизводить эти...
- Я брошу, честное слово, видишь ли, я...
- Ага, значит, тебе есть что бросать! - она убрала с лица волосы, стараясь казаться спокойнее. - Вот что. Думаю, ты понимаешь, что я многое в состоянии принять. Но не это... Боже, я бы скорее простила тебя, застав с другой женщиной! Ты все предал: свою волю, свой разум, свои принципы... а самое главное - мою любовь.
В одну минуту Мередит оделась, и прежде чем я успел остановить ее (да и что я мог сказать или сделать?), открыла дверь:
- Я не хочу этого. Но я сегодня же уеду из города. Даже не пытайся меня найти.
Я слишком хорошо знал Мередит. Она слов на ветер не бросала. Последняя фраза означала, что она покинет город уже через несколько часов. И в самом деле никогда ко мне не вернется. Дело было не только в моем пороке. Теперь она понимала: я лгал месяцами и обещал свадьбу, стоя на пороге сумасшедшего дома. А еще в ее голосе звучало нечто иное: непонятный мне страх, страх отравы, одно прикосновение к которой смертельно.
Итак, Мередит ушла, и с ней исчезла последняя шаткая основа моего существования. Все было разрушено - и у меня даже не осталось желания провести остаток своих дней в музыкальном раю. Я просто его не заслуживал: сломав свою жизнь, я сломал и жизнь любимой, причем был настолько глуп, что понял это только сейчас.
Боль внутри все росла, от нее некуда было деться и, в конце концов, в руках у меня оказался нож, которым я неумело принялся резать себе руки. То был верх идиотизма: никакая телесная боль не могла заглушить душевную. Как сомнамбула я вышел на улицу, пошел куда глаза глядят, и не слишком удивился, когда вдруг различил сквозь вечерний туман контуры зданий, которые были мне прекрасно знакомы. Я оказался в районе вилл, где жил господин Шан. Я лишь грустно усмехнулся - все-таки я страдаю неодолимой тягой, не так ли? Вполне естественно, что я пришел именно сюда. Но, открывая дверь, я знал, что буду делать. Быть может, мне не скрыться от музыки, но я не собираюсь искать в ней сладкого утешения. Она сможет замучить меня вернее, чем тысяча острых ножей. Я отобрал мелодии, начинавшиеся с громких вступительных аккордов, неимоверно болезненных. Торжественно-мрачные комбинации звуков повествовали о славе войны, о благородстве смерти, о глубокой мудрости отчаяния. Но чтобы осознать их красоту, вначале следовало преодолеть дрожание слабого сердца, боль, пронзавшую все члены и протест разума, страшившегося гибели. Собственно, то же самое можно сказать о любом музыкальном произведении, особенно, если слушатель непривычен. Но я-то уже был более чем привычен к страшному зелью... Чтобы сделать боль сильнее, я прерывал звуки, а потом вновь и вновь запускал проигрыватель, чтобы пройти сквозь жестокую схватку с вступительными пассажами, всякий раз увеличивая громкость и делая ритмы еще четче, еще опаснее. Из головы исчезли все мысли, осталась лишь безнадежная борьба жалкого тела за выживание, в то время, как мои потные, дрожащие пальцы без конца нажимали на кнопки. В какой-то момент стало ясно, что останавливаться уже слишком поздно, что сил у моего измученного сердца не осталось... Я уже не мог коснуться пульта, а безжалостная музыка продолжала струиться в воздухе. Затем благословенная темнота отняла у меня все чувства, мысли и само дыхание.