На сон грядущий
Я оставался там до тех пор, пока не смолкли последние звуки часового концерта. Надеюсь, уважаемый читатель будет добр и не потребует от меня описания всех чувств, эмоций, мыслей и смутных идей, проносившихся в тот момент у меня в голове. Я слышал музыку радости и музыку слез, причем одна постепенно перетекала в другую, бесконечно меняясь, музыку тайны и музыку искренности, музыку надежды и музыку отчаяния. Несмотря на всю сложность переплетения мелодий, благодаря искусству великих композиторов, каждая из гармоний была особой, чистой и простой. Да, то были очень старые записи, включавшие шедевры Моцарта, Шопена, Баха, Шуберта. Вспоминается, как я потом спросил господина Шана, кто исполнял эти произведения, и как он, с ноткой сожаления в голосе заметил, что, конечно же, эту музыку записали через сотню лет после смерти авторов, ведь в их времена такой техники попросту не существовало. И истинный стиль исполнения гениев нам узнать не дано.
Даже сейчас я не могу четко вспомнить, что я говорил и делал в тот день. Когда меня захватила музыка, все сомнения показались глупейшей вещью на свете, а будущее стало ясным и полным света. Я начал получать удовольствие от того лишь, что живу и вижу солнце, словно ступив в некий сверхъестественный мир. Но стоило потоку звуков прерваться, и ситуация стала прискорбно ясной. Подвергнуться единовременному часовому воздействию было все равно, что подписать себе смертный приговор. И все равно мне и в голову не пришло вернуть моему искусителю второй ключ. Я знал, что еще не раз сюда вернусь.
У меня оставались кое-какие дела в клинике, и да будет благословенна Привычка, спасшая меня тогда. В течение этих часов во мне одновременно жили два человека. Один, совершенно беспомощный, удивленно озирался вокруг, глядя на все сквозь пелену густого тумана. Другой говорил с коллегами, подписывал бумаги и делал отметки в расписании отделения. Но этот последний, поднятый из глубин моего сознания силой ответственности, исчез, стоило мне в тот вечер вернуться домой. Моих сил хватило лишь на то, чтобы упасть на кровать, обхватить голову руками и повторять вслух то, о чем я думал весь день:
- Я - меломан!
Тоже самое я на следующее же утро повторил господину Шану, стоя на пороге его дома. Только теперь эти слова не казались горькими, и я им почти радовался, произнося их. Вдруг стало ясно, что сама по себе музыка - не такая уж проблема. Неприятности ждут меня только, если кто-нибудь узнает о моем пристрастии. Но откуда? И даже если так... разве мелодии, услышанные мною в доме профессора, не стоили того? Куда только делись все мои теории о господстве воли?
Обычно я заходил к господину Шану рано утром - получить очередную порцию новой классики (за одну его коллекцию моему бывшему пациенту грозило лет десять тюрьмы) и выслушать новую серию историй о музыкальных чудесах и о том, где можно их найти в современном мире. После этого я, как ни в чем ни бывало, отправлялся в клинику. Удивительно, но с тех пор, как музыка стала неотъемлемой частью моих будней, все дела шли просто замечательно: и на работе, и в личной жизни. Я, наконец, признался в любви Мередит (что бы она сказала, узнав, что я готовил свою речь под звуки искусной игры какого-то немецкого органиста?), сумел закончить годовой отчет, вызвавший небольшой переворот в научном мире, купил новый дом.
Так что утром и днем все было отлично. Самое страшное начиналось ночью, особенно когда со мной не было Мередит. Я лучше, чем кто бы то ни было, знал, что ждет меня впереди. Я лгал всем - пациентам, любимой, самому себе. Музыка была мне наградой и прогоняла прочь все ужасы, но сколько это могло продолжаться? Что же такого скрывалось в сладком яде, уничтожавшем всякое чувство вины, стоило мне хотя бы припомнить чудесные звуки?
Все кончилось куда быстрее, чем я ожидал. Однажды утром на мой звонок в дверь мистера Шана никто не отозвался, а соседка сказала мне, что его увезли в больницу, «что-то с сердцем». Я чуть не поседел, разыскивая его. К счастью, все оказалось не так уж плохо.
- Господин Джефферсон? Этот меломан находился под вашим попечением, верно? - высокая девушка в очках, с распущенными волосами, казалась чересчур юной и чересчур строгой.
- Да... То есть, не официально. Это безнадежный случай. Хотя я пытался сделать все возможное...
- Выше головы не прыгнешь. Так что я бы вам очень рекомендовала поскорее переправить его в госпиталь Дворца Музыки. Там, конечно, его ждет растительная жизнь, но хотя бы не смерть. Этот приступ - последнее предупреждение. В следующий раз сердце остановится навсегда.
Входя в палату, я вдруг понял, что господин Шан был одним из немногих по-настоящему близких мне людей. Я не могу его потерять, и потому Дворец - единственный путь. По крайней мере, там он будет слышать музыку постоянно. Разве это не мечта?
Мой учитель с трудом мог говорить, но внимательно меня слушал. Наконец произнес:
- Ты можешь сделать так, чтобы они оставили меня в покое?
- Тогда вы умрете. Дворец - последний шанс. Я знаю кое-что, что неизвестно неспециалистам. Во Дворце много инвалидов, но есть и вполне сохранные люди. А днем музыка в палатах играет постоянно. Это ли не рай?
- Нет, - он слабо улыбнулся. - Боюсь, мой вкус восстанет против их репертуара.
- Вы серьезно?
- Нет. Музыка всегда прекрасна. И я бы полюбил то, что они там крутят. Просто не нравится мне публика в тамошних палатах.
- Но почему?!
Он закрыл глаза и прошептал:
- Они там все предатели. Я лучше тебя знаю.
Последние слова поставили меня в тупик, однако я не решился больше его беспокоить. И отправился домой, но каким-то непостижимым образом оказался у дверей профессорского дома, вошел внутрь, запер дверь и включил проигрыватель... Из колонок полилась «Лунная соната». Но впервые музыкальная магия не оказала на меня никакого влияния. Я знал, что господин Шан сам послал бы меня сюда, чтобы я мог расслабиться после тяжелого дня. И все-таки, то было самое настоящее предательство: сидеть здесь и слушать это, зная, как то же самое чуть не уничтожило кого-то столь близкого. И, что, к черту, он имел в виду, говоря о «предателях»?
Выключив все, я выскочил на улицу. На город спускалась ночь, я натыкался на редких пешеходов, мимо проносились автомобили. Тени мешались со светом фонарей. Я кружил по одним и тем же улицам, словно сумасшедший. Собственно, так оно и было. Для меня нигде не было места, у меня не было цели, и даже любви, ведь я уже так давно замарал ее ложью. Случайно я вошел в круглосуточный книжный магазинчик на углу, чтобы хоть как-то согреться и успокоиться. Проходя между тесно стоявшими полками, неловко повернулся и смахнул на пол какой-то дешевый детектив. Я успел поймать книжку налету, она раскрылась... Посередине разворота красовалась небольшая картинка. Пациент, на кушетке в комнате психоаналитика, и врач, сидящий рядом. Вместо голов художник пририсовал им головки опиумного мака. Разумеется, в книге говорилось о наркологе, страдающем тем же пороком, что и его пациенты. Меня словно током ударило. Я был сломлен, совершенно потерян. Не помню, как добрался до дома, зато четко вспоминается принятое тогда решение: надо наконец покончить с невыносимой ситуацией, уйти из клиники, уйти... Но куда?
К счастью, утром мне каким-то невероятным усилием удалось собрать остатки моего здравомыслия. И вместо того, чтобы писать заявление об увольнении с указанием причины, я решил обратиться к единственному человеку, которого в какой-то мере мог считать другом. Его звали Стив, мы в свое время вместе поступили на Медицину, учились на одном курсе и даже проходили практику в одном отделении. Стив представлял собой редкий тип оптимистичного, доброго и неунывающего человека. Мне был мучительно нужен друг, а с такой проблемой пойти к Мередит я не мог. Решение было твердым: если возможно, полностью излечиться и забыть сотни вещей, о которых рассказывал господин Шан. И все-таки, мне было нелегко, словно я вдруг превратился в одного из «предателей», о которых говорил бывший учитель.
Стив, как выяснилось, уже замечал за мной некоторые странности, так что объяснения были недолгими. Должен сказать, он повел себя благородно, и привел меня в лабораторию звуковых тестов поздно ночью, когда нас никто не мог видеть. Результат ошеломил даже моего, обычно очень спокойного друга:
- Черт подери! - Стив отвернулся от приборов и критически оглядел меня. - Тебе же двадцать шесть, как и мне?
- Да.
- А ты уже начал седеть. Уверен, и сердечко пошаливает. Так что можешь смело говорить девушкам, что тебе тридцать пять.
- И что скажешь?
- Сам посмотри на итог.
Я не сказал ему, что и ожидал примерно такого уровня чувствительности. То есть, одного из самых высоких за всю мою практику или практику Стива. Неудивительно, после стольких-то месяцев. Увидев такую цифру в истории болезни, я бы без малейшего колебания отослал пациента во Дворец Музыки. А если бы он был для этого слишком молод, сделал бы его глухим на всю жизнь. Но вместо того, чтобы начать рвать на себе волосы, я только улыбнулся:
- Значит, назад пути нет?
- Это необратимо. Знаешь... сейчас не лучшее время давать тебе советы, но все-таки послушай. Как бы абсурдно это не звучало - лучше выбери Дворец Музыки.
- Чего?
- Что слышал. Видишь ли, легенды, которые ходят об этой лечебнице несколько не соответствуют истине. Помнишь, в прошлом году меня туда назначили? Ты в курсе, что попавшие туда пациенты спокойно живут по сорок-пятьдесят лет? Умирают где-то в восемьдесят, а то и позже. И никто еще не пытался оттуда сбежать. Прямо рай на Земле.
- Что ты мелешь?! Они же там буквально купаются в музыке. Все время!
- И все-таки, факты - штука упрямая. Хочешь, устрою тебе экскурсию?