Вопросы философии и психологии. Год XII. Книга IV (59). Сентябрь-октябрь 1901 г.
Ницшеанец сороковых годов. Макс Штирнер и его философия эгоизма. - Саводник Владимир Фёдорович (1874-1940)
...Человек, ставящий „общественное, народное благо“ выше собственных интересов, отдающийся служению народу или обществу, стоит к ним в религиозном отношении, так как он верит в реальное существование своей идеи, своего идеала и поклоняется ему. Суверенная нация была именно тем идеалом, которому революционная Франция не уставала приносить кровавые гекатомбы: гильотина работала во имя общественного блага, люди гибли ради призрака. „Благо народа, - говорит Штирнер, - не есть мое благо а только высший предел моего самоотречения. И что такое народность, как таковая? Это только одно из моих определений, одно из моих свойств: das Nationale ist meine Eigenschaft. Но я не вхожу целиком в свои определения, равно как и „человечность“ есть одно из моих определений, однако только мое единичное существование дает бытие „человеку“. Я - владыка человечества, человечности (Ich bin der Eigner der Menschheit), я сам - человечество, и ничего не хочу делать для блага какого-то другого человечества“.
Тесно связан с вопросом о праве вопрос о собственности. Мы говорим обычно о собственности, как о праве, говорим о праве собственности. Но право есть только результат силы, следовательно и собственность имеет своим источником ту же реальную силу отдельного человека. Этого не хотят понять теоретики социализма. „Коммунисты утверждают, что земля по справедливости принадлежит тому, кто ее обрабатывает, а продукты ее тому, кто их добывает. Я же думаю, что она принадлежит тому, кто умеет овладеть ею и отстоять свое владение. Таким образом собственность и владение совпадают. Собственность узаконяется не каким-либо лежащим вне моей власти „правом“, а единственно моей силой“.
...Преследуя какую-нибудь вне его лежащую цель, человек всю жизнь борется с собою, жертвует своими реальными потребностями, мучится угрызениями совести, чувствует постоянное неудовольствие вследствие того, что действительность не соответствует его идеалам, и все это превращает его жизнь в одно сплошное страдание. Он чувствует это страдание, но у него не достает мужества указать на истинную причину его, заключающуюся в подчинении человека идеям и идеалам, которые, властвуя над ним, ставят его в постоянный конфликт с безыдейной действительностью. Он раб своих идей, своего разума, и, принимая мыслимое за критерий возможного и должного, ставит себе такие требования и задачи, которые лишают его возможности стать к жизни в должное отношение, лишают его возможности наслаждаться жизнью.
Все это происходит оттого, что люди в своих суждениях исходят из какой-либо установившейся идеи вместо того, чтобы исходить из самих себя, и таким образом идеи, т.-е. призрачные сущности, господствуют над ними, а не они над идеями. Рассматривая такие идеи, как человечество, общество, свобода, культура и пр., как нечто реально-сущее, человек отказывается от всякой власти над ними, над своими созданиями, признает за ними способность самостоятельно развиваться, расти, воплощаться и т. д., совершенно забывая, что они реальны лишь постольку, поскольку он их мысли, что они суть только продукты его мышления. Таким образом идея, мысль отрывается от своей почвы, от мышления, получает самостоятельное значение, „объективируется“, т.-е. костенеет и застывает, превращаясь в пугало или в предмет поклонения. В этом именно и заключается смысл иерархии, господства священных идей. Из-под их власти не освободились и так называемые „свободные мыслители“; они действительно освободили мысль, но только для того, чтобы подчинить ей человека. Даже „критическая критика“, несмотря на вся свою борьбу с догматизмом, остается при догматической вере в „человеческий разум“.
...принимая мыслимое за критерий возможного и должного, ставит себе такие требования и задачи, которые лишают его возможности стать к жизни в должное отношение...
...Нет ни одной истины, будь то „право“, или „свобода“, или „человечность“, которая была бы для меня неприкосновенной, которой бы я подчинился беспрекословно. Всякая истина получает свою ценность и значение только через меня, через мое признание, сама по себе она не имеет никакой цены. Истина - это мое создание (die Wahrheit ist meine - Creatur).
Для всякой „свободной“ критики критерием истины была какая-либо отвлеченная мысль, идея; для меня критерием являюсь я сам; я , неподлежащий никакому отвлеченному определению, стоящий выше всякой идеи.
...Человек, ставящий „общественное, народное благо“ выше собственных интересов, отдающийся служению народу или обществу, стоит к ним в религиозном отношении, так как он верит в реальное существование своей идеи, своего идеала и поклоняется ему. Суверенная нация была именно тем идеалом, которому революционная Франция не уставала приносить кровавые гекатомбы: гильотина работала во имя общественного блага, люди гибли ради призрака. „Благо народа, - говорит Штирнер, - не есть мое благо а только высший предел моего самоотречения. И что такое народность, как таковая? Это только одно из моих определений, одно из моих свойств: das Nationale ist meine Eigenschaft. Но я не вхожу целиком в свои определения, равно как и „человечность“ есть одно из моих определений, однако только мое единичное существование дает бытие „человеку“. Я - владыка человечества, человечности (Ich bin der Eigner der Menschheit), я сам - человечество, и ничего не хочу делать для блага какого-то другого человечества“.
Тесно связан с вопросом о праве вопрос о собственности. Мы говорим обычно о собственности, как о праве, говорим о праве собственности. Но право есть только результат силы, следовательно и собственность имеет своим источником ту же реальную силу отдельного человека. Этого не хотят понять теоретики социализма. „Коммунисты утверждают, что земля по справедливости принадлежит тому, кто ее обрабатывает, а продукты ее тому, кто их добывает. Я же думаю, что она принадлежит тому, кто умеет овладеть ею и отстоять свое владение. Таким образом собственность и владение совпадают. Собственность узаконяется не каким-либо лежащим вне моей власти „правом“, а единственно моей силой“.
...Преследуя какую-нибудь вне его лежащую цель, человек всю жизнь борется с собою, жертвует своими реальными потребностями, мучится угрызениями совести, чувствует постоянное неудовольствие вследствие того, что действительность не соответствует его идеалам, и все это превращает его жизнь в одно сплошное страдание. Он чувствует это страдание, но у него не достает мужества указать на истинную причину его, заключающуюся в подчинении человека идеям и идеалам, которые, властвуя над ним, ставят его в постоянный конфликт с безыдейной действительностью. Он раб своих идей, своего разума, и, принимая мыслимое за критерий возможного и должного, ставит себе такие требования и задачи, которые лишают его возможности стать к жизни в должное отношение, лишают его возможности наслаждаться жизнью.
Все это происходит оттого, что люди в своих суждениях исходят из какой-либо установившейся идеи вместо того, чтобы исходить из самих себя, и таким образом идеи, т.-е. призрачные сущности, господствуют над ними, а не они над идеями. Рассматривая такие идеи, как человечество, общество, свобода, культура и пр., как нечто реально-сущее, человек отказывается от всякой власти над ними, над своими созданиями, признает за ними способность самостоятельно развиваться, расти, воплощаться и т. д., совершенно забывая, что они реальны лишь постольку, поскольку он их мысли, что они суть только продукты его мышления. Таким образом идея, мысль отрывается от своей почвы, от мышления, получает самостоятельное значение, „объективируется“, т.-е. костенеет и застывает, превращаясь в пугало или в предмет поклонения. В этом именно и заключается смысл иерархии, господства священных идей. Из-под их власти не освободились и так называемые „свободные мыслители“; они действительно освободили мысль, но только для того, чтобы подчинить ей человека. Даже „критическая критика“, несмотря на вся свою борьбу с догматизмом, остается при догматической вере в „человеческий разум“.
...принимая мыслимое за критерий возможного и должного, ставит себе такие требования и задачи, которые лишают его возможности стать к жизни в должное отношение...
...Нет ни одной истины, будь то „право“, или „свобода“, или „человечность“, которая была бы для меня неприкосновенной, которой бы я подчинился беспрекословно. Всякая истина получает свою ценность и значение только через меня, через мое признание, сама по себе она не имеет никакой цены. Истина - это мое создание (die Wahrheit ist meine - Creatur).
Для всякой „свободной“ критики критерием истины была какая-либо отвлеченная мысль, идея; для меня критерием являюсь я сам; я , неподлежащий никакому отвлеченному определению, стоящий выше всякой идеи.