Ковалевский М. М. (1851-1916) Моя жизнь: Воспоминания. М. 2005
Глава I. Детство и юность. Семья и школа.
Университет. Первые странствия
...Дворянством казацкие старшины наделены были от Екатерины II. В моей спальне в Петербурге в числе фамильных портретов висит и портрет моего деда, - в парике и с красными нашивками на мундире - вероятно, доказательство его принадлежности к российскому дворянству *. Как мало сохранилась и в казацких семьях чистота малороссийской крови доказывают висящие рядом портреты моей бабки из рода Нахимовых - рода великорусского. Она была близкой родственницей адмирала Нахимова, - героя Синопского сражения. Со стороны матери я происхожу из польского рода Познанских, а мать моей матери была немка из рода Мюнстеров. По сохранившимся в семье сказаниям, она была проиграна в карты ее родителем, еще носившим, как видно из висящего у меня портрета, латы немецкого рыцаря. После этого предоставляю решить, к какой я собственно принадлежу национальности. Прибавьте окружавших меня с детства немецких гувернанток и французских гувернеров, изучение многих предметов, в том числе истории и мифологии на французском языке, более раннее знакомство с Шиллером и Мармонтелем, чем с Пушкиным или Гоголем - и вам легко будет придти к тому заключению, что в украинской обстановке потомок малороссийских казаков, с примесью польской и немецкой крови, приобщался с самого детства к общеевропейской культуре.
Отец мой - полковник, служивший еще в Турецкий поход 1811 года в кирасирах, участник Освободительной войны, дважды побывавший в 1813 и 14-м гг. в Париже, исполнял в течение нескольких десятилетий обязанности предводителя дворянства. Он был умен, красив, пользовался успехом у женщин и женился поздно на молодой девушке, воспитывавшейся при бабушке-немке. Ее звали Екатериной Юрьевной. Она очень баловала меня, и ее смерть была первым моим большим горем. Я был 2-м сыном в семье. Мой старший брат родился без неба, а я - с одной только заячьей губой. Без неба жить труднее, и он умер младенцем. Мать моя боялась, что со мною повторится то же, что и с ее первым сыном, поэтому на 2-й день после моего рождения приглашен был в дом тогдашний профессор хирургии , в Харьковском университете - итальянец Ванцетти. Он сделал более глубокий разрез и сшил мне обе части верхней губы. Мне пришлось видеться с ним 40 лет спустя. Ванцетти, как горячий сторонник объединения Италии, вернулся на родину только после того, как Ломбардо-Венецианская область перешла от Австрии под власть короля Виктора-Эммануила. Он занял кафедру в Падуанском университете и одно время был его ректором. При встрече со мной он предложил мне повторить операцию, говоря, что на этот раз она будет удачнее. Но я был уже в том возрасте, когда прозвище «трехгуб», которым дразнили меня в гимнании, более не обижает, и я поэтому отклонил его предложение.
* Дед - Ковалевский Максим Иванович - секунд-майор, владел имением в 140 душ (Григоривка и Олыианы), в 1782 г. был Золочевским уездным предводителем дворян.
** Так в тексте. Следует: «Слободской».
...Из детства у меня сохранилось еще одно воспоминание - о первой исповеди. Мне сказали, что надо рассказать священнику о всех своих грехах. Мне показалось, что у меня их так много, что мне их и не подумают отпустить. Ревел я дня два и затем, во время первого причастия, чувствовал себя как-то особенно счастливым. Понадобилось нелепое обучение в гимназии непонятному катехизису, чтобы задушить во мне в корне эти семена религиозного настроения. Гувернанток сменили гувернеры. Один, француз monsieur Лизиар, учил меня всему шутя, и, разумеется, ничему не научил. Так как он имел привычку часто отлучаться по вечерам, то его скоро рассчитали. Более удачен был выбор 2-го гувернера - молодого швейцарца из Фрибурга. Он читал мне отрывки из «Исповеди» Руссо, напевал республиканские песни и вообще развивал меня в таком направлении, что отец однажды, не шутя, спросил мать: «Что, ты его готовишь на виселицу?» Умный и сердечный малый, monsieur Гранжан, по имени Исидор Морисович, на самом деле вовсе не имел этих злостных намерений. Любя историю и литературу и озабоченный сам пополнением своих знаний, он в своих уроках делился тем, что было прочитано им у Дюрио, руководства которого были в то время во всеобщем ходу во Франции. Дюрио, как известно, был министром народного просвещения при Наполеоне III и, разумеется, позаботился о распространении своих учебников.
...Благодаря таким педагогическим приемам, география вскоре сделалась для меня ненавистнейшим предметом. Не могу сказать, чтобы вкус к ней возрос и впоследствии, при поступлении в гимназию, где нам читали ее по Смирнову и Белову. Первому я обязан тем, что, прибыв несколько десятков лет спустя в Цинциннати, я пресерьезно уверял своих американских знакомых, что их город занимается, главным образом, обработкой щетины, а они тщетно убеждали меня, что он занят и многим другим. Мне засела эта щетина в голову от изучения географии по Смирнову.
...Чтобы пробудить меня к доброму поведению, мне обещали, что в конце недели мне будут читать Пушкина, Лермонтова и Гоголя в оригинале. Суббота была лучшим из моих вечеров, так как это чтение приходилось на нее.
Выбор награды был удачный, несравненно удачнее, чем те полковничьи эполеты, которые при добром поведении привязывал мне на плечи отец Ильи Ильича Мечникова, живший в одном с нами доме, приходившийся родственником моему отцу и часто игравший с ним в карты: По верному замечанию Ивана Сергеевича Тургенева, дворянских детей в России обучают музыке и всякого рода художествам, по-вццимому, только для того, чтобы доказать, что таланты не присущи необходимо первенствующему сословию.
...Так называемое воспитание, т.е. сообщение всех этих нужных и ненужных знаний, а также обучение способу держать себя прилично, как в домашнем кругу, так и в гостях, пало всецело на мою мать. Отец был слишком занят делами, чтобы находить время для этих деталей. Он был прекрасным хозяином, вел успешно дела и приобрел, наполовину в кредит, платя высокие проценты, разумеется, родственникам, хорошее имение в Харьковском уезде, прилегавшее к его родовому наследию. Управление им отнимало все его время. В имении был и сахарный завод - огневой, и два винокуренных, и кирпичный завод, и добывание торфа и селитры. Имение было запущенное, так как прежними владельцами были люди богатые, жившие себе в удовольствие, затрачивая безумные деньги на постройку обширных, каменных палат, оранжерей, теплиц, на заведение хора музыкантов из собственных крепостных и свор собак для охоты. Вечный праздник сменился в один прекрасный день необходимостью ликвидировать родовое имение. От дяди оно перешло к племяннику, который в видах экономии приказал отнесть паркетные полы на сахарный завод и сжечь их, а затем, затратив не менее 20 000 руб. на деревянный флигель, повесился в его зале.
Снова имение, не выходя из рода, перешло к дяде, но только другому. Этим дядей оказался проживавший уже вторично свое состояние государственный сановник, близкий ко двору одной великой княгини и знакомый моего отца. Он упросил его купить доставшееся ему имение. Отец затратил на это приданное матери и призанял у родственников недостававшую сумму. Весь остаток жизни ему пришлось выплачивать из дохода этот долг. И когда он умер, имение все-таки оказалось далеко не чистым. Отец мой умер, когда мне было менее 13-ти лет, умер в Москве в моем присутствии, по возвращении из Карлсбада, благодаря несоблюдению диеты.
...Лялин был большим авторитетом в моих глазах. Ходили слухи о том, что он не в ладах с начальством, что его подозревают в каких-то сношениях с заграничными вольнодумцами. Эти слухи впоследствии оправдались. Лялин, служа в восточной Сибири, встретился там с сосланным в нее Бакуниным, близко сошелся с ним и, как говорили, содействовал его бегству. Ему пришлось впоследствии поплатиться за свою сострадательность заточением в Петропавловскую крепость. Он провел в ней достаточно времени, чтобы успеть составить каталог ее богатой библиотеки. Пользуясь ею, многие, попавшие в крепость, вероятно, не знают, кому они обязаны возможностью разумно проводить свое время.
...Отцовского повара я увез с собою еще в Москву, при поступлении моем в профессора Московского университета. Он продолжал налагать на себя крестное знамение, когда я просил его подать к обеду почки, говоря, что такой дряни за отцовским столом не подавали. Приобрел он известность в Москве тем, что едва не вытолкал из кухни званого гостя - Ив[ана] Сер[геевича] Тургенева, обозвав его предварительно старым чертом. Тургенев вошел ко мне по ошибке с черного хода. В один прекрасный день Григорий Дубовик - таково было имя этого служителя кулинарного искусства - покинул меня, несмотря на все мои уговоры, так как получил известие, что пчелы его разлетелись. Заведенные им колодки стояли в моем лесу, но этим обстоятельством он не стеснялся.
Университет. Первые странствия
...Дворянством казацкие старшины наделены были от Екатерины II. В моей спальне в Петербурге в числе фамильных портретов висит и портрет моего деда, - в парике и с красными нашивками на мундире - вероятно, доказательство его принадлежности к российскому дворянству *. Как мало сохранилась и в казацких семьях чистота малороссийской крови доказывают висящие рядом портреты моей бабки из рода Нахимовых - рода великорусского. Она была близкой родственницей адмирала Нахимова, - героя Синопского сражения. Со стороны матери я происхожу из польского рода Познанских, а мать моей матери была немка из рода Мюнстеров. По сохранившимся в семье сказаниям, она была проиграна в карты ее родителем, еще носившим, как видно из висящего у меня портрета, латы немецкого рыцаря. После этого предоставляю решить, к какой я собственно принадлежу национальности. Прибавьте окружавших меня с детства немецких гувернанток и французских гувернеров, изучение многих предметов, в том числе истории и мифологии на французском языке, более раннее знакомство с Шиллером и Мармонтелем, чем с Пушкиным или Гоголем - и вам легко будет придти к тому заключению, что в украинской обстановке потомок малороссийских казаков, с примесью польской и немецкой крови, приобщался с самого детства к общеевропейской культуре.
Отец мой - полковник, служивший еще в Турецкий поход 1811 года в кирасирах, участник Освободительной войны, дважды побывавший в 1813 и 14-м гг. в Париже, исполнял в течение нескольких десятилетий обязанности предводителя дворянства. Он был умен, красив, пользовался успехом у женщин и женился поздно на молодой девушке, воспитывавшейся при бабушке-немке. Ее звали Екатериной Юрьевной. Она очень баловала меня, и ее смерть была первым моим большим горем. Я был 2-м сыном в семье. Мой старший брат родился без неба, а я - с одной только заячьей губой. Без неба жить труднее, и он умер младенцем. Мать моя боялась, что со мною повторится то же, что и с ее первым сыном, поэтому на 2-й день после моего рождения приглашен был в дом тогдашний профессор хирургии , в Харьковском университете - итальянец Ванцетти. Он сделал более глубокий разрез и сшил мне обе части верхней губы. Мне пришлось видеться с ним 40 лет спустя. Ванцетти, как горячий сторонник объединения Италии, вернулся на родину только после того, как Ломбардо-Венецианская область перешла от Австрии под власть короля Виктора-Эммануила. Он занял кафедру в Падуанском университете и одно время был его ректором. При встрече со мной он предложил мне повторить операцию, говоря, что на этот раз она будет удачнее. Но я был уже в том возрасте, когда прозвище «трехгуб», которым дразнили меня в гимнании, более не обижает, и я поэтому отклонил его предложение.
* Дед - Ковалевский Максим Иванович - секунд-майор, владел имением в 140 душ (Григоривка и Олыианы), в 1782 г. был Золочевским уездным предводителем дворян.
** Так в тексте. Следует: «Слободской».
...Из детства у меня сохранилось еще одно воспоминание - о первой исповеди. Мне сказали, что надо рассказать священнику о всех своих грехах. Мне показалось, что у меня их так много, что мне их и не подумают отпустить. Ревел я дня два и затем, во время первого причастия, чувствовал себя как-то особенно счастливым. Понадобилось нелепое обучение в гимназии непонятному катехизису, чтобы задушить во мне в корне эти семена религиозного настроения. Гувернанток сменили гувернеры. Один, француз monsieur Лизиар, учил меня всему шутя, и, разумеется, ничему не научил. Так как он имел привычку часто отлучаться по вечерам, то его скоро рассчитали. Более удачен был выбор 2-го гувернера - молодого швейцарца из Фрибурга. Он читал мне отрывки из «Исповеди» Руссо, напевал республиканские песни и вообще развивал меня в таком направлении, что отец однажды, не шутя, спросил мать: «Что, ты его готовишь на виселицу?» Умный и сердечный малый, monsieur Гранжан, по имени Исидор Морисович, на самом деле вовсе не имел этих злостных намерений. Любя историю и литературу и озабоченный сам пополнением своих знаний, он в своих уроках делился тем, что было прочитано им у Дюрио, руководства которого были в то время во всеобщем ходу во Франции. Дюрио, как известно, был министром народного просвещения при Наполеоне III и, разумеется, позаботился о распространении своих учебников.
...Благодаря таким педагогическим приемам, география вскоре сделалась для меня ненавистнейшим предметом. Не могу сказать, чтобы вкус к ней возрос и впоследствии, при поступлении в гимназию, где нам читали ее по Смирнову и Белову. Первому я обязан тем, что, прибыв несколько десятков лет спустя в Цинциннати, я пресерьезно уверял своих американских знакомых, что их город занимается, главным образом, обработкой щетины, а они тщетно убеждали меня, что он занят и многим другим. Мне засела эта щетина в голову от изучения географии по Смирнову.
...Чтобы пробудить меня к доброму поведению, мне обещали, что в конце недели мне будут читать Пушкина, Лермонтова и Гоголя в оригинале. Суббота была лучшим из моих вечеров, так как это чтение приходилось на нее.
Выбор награды был удачный, несравненно удачнее, чем те полковничьи эполеты, которые при добром поведении привязывал мне на плечи отец Ильи Ильича Мечникова, живший в одном с нами доме, приходившийся родственником моему отцу и часто игравший с ним в карты: По верному замечанию Ивана Сергеевича Тургенева, дворянских детей в России обучают музыке и всякого рода художествам, по-вццимому, только для того, чтобы доказать, что таланты не присущи необходимо первенствующему сословию.
...Так называемое воспитание, т.е. сообщение всех этих нужных и ненужных знаний, а также обучение способу держать себя прилично, как в домашнем кругу, так и в гостях, пало всецело на мою мать. Отец был слишком занят делами, чтобы находить время для этих деталей. Он был прекрасным хозяином, вел успешно дела и приобрел, наполовину в кредит, платя высокие проценты, разумеется, родственникам, хорошее имение в Харьковском уезде, прилегавшее к его родовому наследию. Управление им отнимало все его время. В имении был и сахарный завод - огневой, и два винокуренных, и кирпичный завод, и добывание торфа и селитры. Имение было запущенное, так как прежними владельцами были люди богатые, жившие себе в удовольствие, затрачивая безумные деньги на постройку обширных, каменных палат, оранжерей, теплиц, на заведение хора музыкантов из собственных крепостных и свор собак для охоты. Вечный праздник сменился в один прекрасный день необходимостью ликвидировать родовое имение. От дяди оно перешло к племяннику, который в видах экономии приказал отнесть паркетные полы на сахарный завод и сжечь их, а затем, затратив не менее 20 000 руб. на деревянный флигель, повесился в его зале.
Снова имение, не выходя из рода, перешло к дяде, но только другому. Этим дядей оказался проживавший уже вторично свое состояние государственный сановник, близкий ко двору одной великой княгини и знакомый моего отца. Он упросил его купить доставшееся ему имение. Отец затратил на это приданное матери и призанял у родственников недостававшую сумму. Весь остаток жизни ему пришлось выплачивать из дохода этот долг. И когда он умер, имение все-таки оказалось далеко не чистым. Отец мой умер, когда мне было менее 13-ти лет, умер в Москве в моем присутствии, по возвращении из Карлсбада, благодаря несоблюдению диеты.
...Лялин был большим авторитетом в моих глазах. Ходили слухи о том, что он не в ладах с начальством, что его подозревают в каких-то сношениях с заграничными вольнодумцами. Эти слухи впоследствии оправдались. Лялин, служа в восточной Сибири, встретился там с сосланным в нее Бакуниным, близко сошелся с ним и, как говорили, содействовал его бегству. Ему пришлось впоследствии поплатиться за свою сострадательность заточением в Петропавловскую крепость. Он провел в ней достаточно времени, чтобы успеть составить каталог ее богатой библиотеки. Пользуясь ею, многие, попавшие в крепость, вероятно, не знают, кому они обязаны возможностью разумно проводить свое время.
...Отцовского повара я увез с собою еще в Москву, при поступлении моем в профессора Московского университета. Он продолжал налагать на себя крестное знамение, когда я просил его подать к обеду почки, говоря, что такой дряни за отцовским столом не подавали. Приобрел он известность в Москве тем, что едва не вытолкал из кухни званого гостя - Ив[ана] Сер[геевича] Тургенева, обозвав его предварительно старым чертом. Тургенев вошел ко мне по ошибке с черного хода. В один прекрасный день Григорий Дубовик - таково было имя этого служителя кулинарного искусства - покинул меня, несмотря на все мои уговоры, так как получил известие, что пчелы его разлетелись. Заведенные им колодки стояли в моем лесу, но этим обстоятельством он не стеснялся.