Миронов Б. Н. (1942--) Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX в.): т. II. 2003
Глава XI. Итоги социального развития России в период империи и советская модернизация
...Один духовный пастырь страстно и убежденно возражал на вышеприведенное утверждение А. И. Васильчикова: «Наша страна, наша необъятная Россия - беднее прочих! И от чего же? Оттого, что мы много гуляем. Но не наоборот ли, не оттого ли мы много гуляем, что страна наша очень богата, что и при небольших трудах благодаря богатству нашей страны мы сытее, трудолюбивее немцев, которые за тем именно и бегут к нам. <...> В течение своего тысячелетнего существования русский народ потерял одними прогульными днями 137 лет. Но что бы мы стали делать с ними, если бы работали все это время? Нам пришлось бы нанимать все прочие народы Европы для очистки России (намек на экологическое загрязнение среды обитания. - Б. М.), как мы нанимаем мусорщиков для очистки наших дворов. Главное наше бедствие в отсутствии благочестия, благоговейного почтения к праздникам. Мы бедны оттого, что часто работаем в праздники, и чрез то отвыкаем от порядка в занятиях, живем без правил, слишком порабощаемся материей, забываем о духе». Высшие церковные иерархи иногда пытались повлиять на приходское духовенство, но без всякого успеха. Например, землевладельцы Харьковской губернии в 1870-е гг. «с целью уменьшить число праздников обращались к преосвященным Иннокентию и Макарию с просьбой составить списки праздничных дней, которые должны были быть разосланы во все волостные правления. Ходатайство землевладельцев было удовлетворено, но меры эти не были поддержаны местным духовенством и потому не имели никаких последствий». Аналогичная ситуация наблюдалась и в Подольской губернии в 1890-е гг.
...Общее большое число праздников образовалось под решающим влиянием потребительского характера крестьянского хозяйства, целью которого было не получение прибыли, а получение пропитания. Это вовсе не означает, что крестьяне были ленивыми или неразвитыми. Просто смысл жизни они в массе своей усматривали не в накоплении собственности, не в увеличении власти и влияния с помощью богатства, а в спокойной и праведной жизни, которая одна только и могла обеспечить вечное спасение и добрую славу среди односельчан. В системе ценностей православного крестьянина праздник занимал важное место еще и по той причине, что освобождал от земных забот и обременительных обязанностей, делал человека свободным и всем другим людям равным. Именно поэтому «всякая душа празднику рада». При таком подходе, чем больше было праздников, тем лучше могла казаться жизнь. Праздники не считались крестьянами потерей времени: во время их крепилась солидарность, обсуждались дела, за праздничным столом разрешались конфликты и снимались противоречия. «Справление празднеств объясняется потребностью славянского гостеприимства и потребностью обмена впечатлений с прибывшими за много верст гостями-родственниками, - свидетельствовал один крестьянин. - Лишить крестьянство, имеющего столь мало в жизни внешних, за пределами домашнего хозяйства, впечатлений, обмена мыслями и опытом, лишить его возможности справить праздничную не желательно». Крестьяне не отказывались от праздников даже тогда, когда существовала острая необходимость работать, и охотно заимствовали праздники у соседей, исповедовавших другую веру: православные заимствовали у католиков и протестантов, а мусульмане - у православных. Например, татары Вятской губернии праздновали масленицу под названием «зиин».
...Итак, трудовая этика большинства российских крестьян в течение всего периода империи не претерпела радикальных изменений, вплоть до 1917 г. она оставалась минималистской, потребительской. Крестьянин работал до удовлетворения традиционных, скромных по своему составу потребностей семьи, не стремился к накоплению («Хватает каждому дню своих забот») и весь годовой доход потреблял. В случае повышения потребностей семьи ввиду увеличения числа едоков он увеличивал «степень самоэксплуатации», но до определенных пределов, дальше которых крестьянин «идти не хочет». Как видим, трудовая этика крестьянина была принципиально отлична от максималистской, так называемой буржуазной трудовой этики. Следует отметить, что потребительское отношение к труду существовало во всех традиционных крестьянских обществах и в литературе получило название «этики праздности». Во всех западноевропейских странах в средние века и в большинстве из них в доиндустриальную эпоху, т. е. до конца XVIII-начала XIX в., трудовая этика также не отвечала «духу капитализма». В эпоху трехполья от Англии до России и от Швеции до Испании крестьяне имели примерно одинаковое количество земли, работали примерно столько же и в таком же ритме, как русские крестьяне в XIX-начале XX в., а в периоды улучшения конъюнктуры уменьшали время работы до 80-100 дней в год, как это наблюдалось в русской пореформенной деревне; они тоже имели много праздников, лишь немногим меньше, чем русские крестьяне.
Западноевропейские горожане следовали такой же потребительской трудовой этике, имели столько же праздников, но им для удовлетворения своих потребностей приходилось работать больше - не 125-135 дней в год, как крестьянам, а 210-220. Таким образом, «этика праздности» была общим европейским явлением в доиндустриальную эпоху, и причина этого состояла не в климате, не в природной среде обитания, а в менталитете, присущем человеку традиционного общества.
...«Многие крестьяне, батраки и даже хозяева отправляются на заработки в Северную Америку,- свидетельствовал в 1903 г. помещик Киевской губернии Л. Г. Липковский. - После 4-5-летнего пребывания в Америке (где они работали на заводах. - Б. М.) рабочие-крестьяне часто возвращаются изнуренными усиленной работой, но привозят с собой сбережения (1000-1500 р. - Б. М.), обеспечивающие их благосостояние, и привыкают к добросовестному отношению к труду и работодателям, притом приучаются понимать потерю рабочего дня и утверждают, что в Америке, кроме воскресных дней, они праздновали лишь те, в которые не могли найти работы. В этом они расходятся с земляками, которые охотно уходят с работы в самое страдное время, отговариваясь праздниками и базарными днями, именно в горячее время, когда уборка хлеба не терпит отлагательства».
Таким образом, если иметь в виду благосостояние населения, то не монголо-татарское иго, не крепостное право и его пережитки, не самодержавие (этот ряд псевдопричин легко продолжить) задерживали его повышение, а то, что российский народ вплоть до 1917 г. жил по принципам традиционной трудовой этики или по христианским заповедям, т. е. не превращал трудолюбие, деньги и время в фетиши, которым следует поклоняться. Время - не деньги, был он уверен, время - праздник!
...Авторы сборников «Вехи» и «Из глубины» (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, А. С. Изгоев, С. А. Котляревский, П. И. Новгородцев, П. Б. Струве, С. Л. Франк и др.), которые являлись виднейшими представителями русской либеральной интеллигенции начала XX в., подтверждают выявленные особенности менталитета интеллигенции. Их оценки имеют особенную ценность потому, что большинство из них были не только крупнейшими русскими философами и социологами, но и активными деятелями общественного движения, в свое время перенесшими болезнь под названием «левизна», испытавшими катаклизмы революций, которые их отрезвили. «Русская интеллигенция не любит богатства, - утверждал Франк. - В ее душе любовь к бедным обращается в любовь к бедности. Она мечтает накормить всех бедных, но ее глубочайший неосознанный метафизический инстинкт противится насаждению в мире действительного богатства. <...> Русского интеллигента влечет идеал простой, бесхитростной, убогой и невинной жизни. <...> Мы можем определить классического русского интеллигента как воинствующего монаха нигилистической религии земного благополучия (курсив мой. - Б. М.)». Булгаков также отметил в качестве наиболее характерных для духовного облика русской интеллигенции черт «антибуржуазность», психологическую чуждость мещанскому укладу жизни Западной Европы. Бердяев подчеркнул приоритет для интеллигентского сознания идеологии над истиной: «С русской интеллигенцией в силу исторического ее положения случилось вот какое несчастье: „любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине"». Популярный в интеллигентских кругах литературовед и социолог Р. В. Иванов-Разумник дал следующее определение интеллигенции: «Интеллигенция есть этически -антимещанская (антибуржуазная. - Б. М.), социологически - внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности». «Постоянной чертою русской интеллигенции нового времени, - отмечал эсер В. М. Чернов, - является ее антибуржуазный уклон, ярко выраженный демократический и трудовический характер ее социально-политических симпатий и тяготений». Эсеры, как и социал-демократы, относились к капитализму резко враждебно. Антибуржуазность общественного сознания находила яркое отражение во взглядах членов Государственной думы на российского предпринимателя как косного, корыстного, имевшего колоссальные доходы за счет эксплуатации, и вследствие этого относившихся, по словам министра торговли и промышленности С. И. Тимашева, с изрядной долей враждебности к самой торгово-промышленной деятельности.
...Один духовный пастырь страстно и убежденно возражал на вышеприведенное утверждение А. И. Васильчикова: «Наша страна, наша необъятная Россия - беднее прочих! И от чего же? Оттого, что мы много гуляем. Но не наоборот ли, не оттого ли мы много гуляем, что страна наша очень богата, что и при небольших трудах благодаря богатству нашей страны мы сытее, трудолюбивее немцев, которые за тем именно и бегут к нам. <...> В течение своего тысячелетнего существования русский народ потерял одними прогульными днями 137 лет. Но что бы мы стали делать с ними, если бы работали все это время? Нам пришлось бы нанимать все прочие народы Европы для очистки России (намек на экологическое загрязнение среды обитания. - Б. М.), как мы нанимаем мусорщиков для очистки наших дворов. Главное наше бедствие в отсутствии благочестия, благоговейного почтения к праздникам. Мы бедны оттого, что часто работаем в праздники, и чрез то отвыкаем от порядка в занятиях, живем без правил, слишком порабощаемся материей, забываем о духе». Высшие церковные иерархи иногда пытались повлиять на приходское духовенство, но без всякого успеха. Например, землевладельцы Харьковской губернии в 1870-е гг. «с целью уменьшить число праздников обращались к преосвященным Иннокентию и Макарию с просьбой составить списки праздничных дней, которые должны были быть разосланы во все волостные правления. Ходатайство землевладельцев было удовлетворено, но меры эти не были поддержаны местным духовенством и потому не имели никаких последствий». Аналогичная ситуация наблюдалась и в Подольской губернии в 1890-е гг.
...Общее большое число праздников образовалось под решающим влиянием потребительского характера крестьянского хозяйства, целью которого было не получение прибыли, а получение пропитания. Это вовсе не означает, что крестьяне были ленивыми или неразвитыми. Просто смысл жизни они в массе своей усматривали не в накоплении собственности, не в увеличении власти и влияния с помощью богатства, а в спокойной и праведной жизни, которая одна только и могла обеспечить вечное спасение и добрую славу среди односельчан. В системе ценностей православного крестьянина праздник занимал важное место еще и по той причине, что освобождал от земных забот и обременительных обязанностей, делал человека свободным и всем другим людям равным. Именно поэтому «всякая душа празднику рада». При таком подходе, чем больше было праздников, тем лучше могла казаться жизнь. Праздники не считались крестьянами потерей времени: во время их крепилась солидарность, обсуждались дела, за праздничным столом разрешались конфликты и снимались противоречия. «Справление празднеств объясняется потребностью славянского гостеприимства и потребностью обмена впечатлений с прибывшими за много верст гостями-родственниками, - свидетельствовал один крестьянин. - Лишить крестьянство, имеющего столь мало в жизни внешних, за пределами домашнего хозяйства, впечатлений, обмена мыслями и опытом, лишить его возможности справить праздничную не желательно». Крестьяне не отказывались от праздников даже тогда, когда существовала острая необходимость работать, и охотно заимствовали праздники у соседей, исповедовавших другую веру: православные заимствовали у католиков и протестантов, а мусульмане - у православных. Например, татары Вятской губернии праздновали масленицу под названием «зиин».
...Итак, трудовая этика большинства российских крестьян в течение всего периода империи не претерпела радикальных изменений, вплоть до 1917 г. она оставалась минималистской, потребительской. Крестьянин работал до удовлетворения традиционных, скромных по своему составу потребностей семьи, не стремился к накоплению («Хватает каждому дню своих забот») и весь годовой доход потреблял. В случае повышения потребностей семьи ввиду увеличения числа едоков он увеличивал «степень самоэксплуатации», но до определенных пределов, дальше которых крестьянин «идти не хочет». Как видим, трудовая этика крестьянина была принципиально отлична от максималистской, так называемой буржуазной трудовой этики. Следует отметить, что потребительское отношение к труду существовало во всех традиционных крестьянских обществах и в литературе получило название «этики праздности». Во всех западноевропейских странах в средние века и в большинстве из них в доиндустриальную эпоху, т. е. до конца XVIII-начала XIX в., трудовая этика также не отвечала «духу капитализма». В эпоху трехполья от Англии до России и от Швеции до Испании крестьяне имели примерно одинаковое количество земли, работали примерно столько же и в таком же ритме, как русские крестьяне в XIX-начале XX в., а в периоды улучшения конъюнктуры уменьшали время работы до 80-100 дней в год, как это наблюдалось в русской пореформенной деревне; они тоже имели много праздников, лишь немногим меньше, чем русские крестьяне.
Западноевропейские горожане следовали такой же потребительской трудовой этике, имели столько же праздников, но им для удовлетворения своих потребностей приходилось работать больше - не 125-135 дней в год, как крестьянам, а 210-220. Таким образом, «этика праздности» была общим европейским явлением в доиндустриальную эпоху, и причина этого состояла не в климате, не в природной среде обитания, а в менталитете, присущем человеку традиционного общества.
...«Многие крестьяне, батраки и даже хозяева отправляются на заработки в Северную Америку,- свидетельствовал в 1903 г. помещик Киевской губернии Л. Г. Липковский. - После 4-5-летнего пребывания в Америке (где они работали на заводах. - Б. М.) рабочие-крестьяне часто возвращаются изнуренными усиленной работой, но привозят с собой сбережения (1000-1500 р. - Б. М.), обеспечивающие их благосостояние, и привыкают к добросовестному отношению к труду и работодателям, притом приучаются понимать потерю рабочего дня и утверждают, что в Америке, кроме воскресных дней, они праздновали лишь те, в которые не могли найти работы. В этом они расходятся с земляками, которые охотно уходят с работы в самое страдное время, отговариваясь праздниками и базарными днями, именно в горячее время, когда уборка хлеба не терпит отлагательства».
Таким образом, если иметь в виду благосостояние населения, то не монголо-татарское иго, не крепостное право и его пережитки, не самодержавие (этот ряд псевдопричин легко продолжить) задерживали его повышение, а то, что российский народ вплоть до 1917 г. жил по принципам традиционной трудовой этики или по христианским заповедям, т. е. не превращал трудолюбие, деньги и время в фетиши, которым следует поклоняться. Время - не деньги, был он уверен, время - праздник!
...Авторы сборников «Вехи» и «Из глубины» (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, А. С. Изгоев, С. А. Котляревский, П. И. Новгородцев, П. Б. Струве, С. Л. Франк и др.), которые являлись виднейшими представителями русской либеральной интеллигенции начала XX в., подтверждают выявленные особенности менталитета интеллигенции. Их оценки имеют особенную ценность потому, что большинство из них были не только крупнейшими русскими философами и социологами, но и активными деятелями общественного движения, в свое время перенесшими болезнь под названием «левизна», испытавшими катаклизмы революций, которые их отрезвили. «Русская интеллигенция не любит богатства, - утверждал Франк. - В ее душе любовь к бедным обращается в любовь к бедности. Она мечтает накормить всех бедных, но ее глубочайший неосознанный метафизический инстинкт противится насаждению в мире действительного богатства. <...> Русского интеллигента влечет идеал простой, бесхитростной, убогой и невинной жизни. <...> Мы можем определить классического русского интеллигента как воинствующего монаха нигилистической религии земного благополучия (курсив мой. - Б. М.)». Булгаков также отметил в качестве наиболее характерных для духовного облика русской интеллигенции черт «антибуржуазность», психологическую чуждость мещанскому укладу жизни Западной Европы. Бердяев подчеркнул приоритет для интеллигентского сознания идеологии над истиной: «С русской интеллигенцией в силу исторического ее положения случилось вот какое несчастье: „любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине"». Популярный в интеллигентских кругах литературовед и социолог Р. В. Иванов-Разумник дал следующее определение интеллигенции: «Интеллигенция есть этически -антимещанская (антибуржуазная. - Б. М.), социологически - внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности». «Постоянной чертою русской интеллигенции нового времени, - отмечал эсер В. М. Чернов, - является ее антибуржуазный уклон, ярко выраженный демократический и трудовический характер ее социально-политических симпатий и тяготений». Эсеры, как и социал-демократы, относились к капитализму резко враждебно. Антибуржуазность общественного сознания находила яркое отражение во взглядах членов Государственной думы на российского предпринимателя как косного, корыстного, имевшего колоссальные доходы за счет эксплуатации, и вследствие этого относившихся, по словам министра торговли и промышленности С. И. Тимашева, с изрядной долей враждебности к самой торгово-промышленной деятельности.