Кабачок "Мартышка": из жизни общепита на Руси
Русский трактир - это не только еда и выпивка. Это еще и безграничный простор для человеческой глупости и болтовни. А длинный язык в нашем богоспасаемом отечестве издавна не был признаком длинной жизни. В общем, слово - не воробей. А фраза «слово и дело» частенько звучала и по поводу застольных разговоров. Что и подтверждает эта жестокая история.
Сюжет, поведанный русским историком XIX века Григорием Васильевичем Есиповым на основании архивных изысканий, до сих пор не выложен в сеть. А напрасно. Поскольку весьма поучителен в российской действительности. Он опубликован в журнале «Русский вестник» (Т.30. М., 1860. С.116), который я и предлагаю прочитать за моими малыми сокращениями:
В двадцати верстах от Петербурга, в мызе Кирпуле, Принадлежавшей графу Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину, на большой Стреленской проезжей дороге стояла мазанка с раскрашенными окнами. Редкий мужичок не останавливал своей лошади, проезжая мимо этого домика, где в отворенные двери, так приветливо блестели на ставке бутылки и чарки. Это был кабак по прозванию «Мартышка». Содержатель заведения Андрей Порошилов был человек ловкий, приветливый, расторопный и к тому же краснобай. Много видел, много слышал за свою жизнь Порошилов. Сперва был он в Рождественском Владимирском монастыре служкой. В 1704 году нагрянул рекрутский набор, Порошилова взяли из монастыря и привезли на смотр в Москву к графу Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкины, управлявшему тогда монастырским приказом. Высокий, статный служка понравился графу, и из монастырского платья Порошилова перерядили в драгунское, с назначением в бессменные денщики к графу.
Девять лет постоянной, преданной службы вызвали от графа награду, и Андрей из денщиков определен приказчиком в графскую мызу Кирпуле, с оставлением при нем драгунского жалованья 15 алтын в месяц. Жалованье незавидное, и Андрей начал придумывать, чем бы накопить деньгу. В мызе был кабак в откупном содержании у иноземца Карлуса Монсова. У Порошилова были связи - денщики и дворецкие знатных господ. Дело казалось выгодное, и Андрей перенял у Карлуса кабачок за 35 рублей в год. Но одному торговать трудно, да и без женщины, что за хозяйство? У Андрея была короткая знакомая, жена петербургского посадского человека, Ирина Иванова. Он сделал ей предложение вступить в товарищество, и посадская женка с радостью приняла предложение бывшего графского денщика.
Время шло, Порошилов наживался. Этому особенно способствовало знакомство его в Петербурге с дворецким фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева. К фельдмаршалу привозили из Дерпта вино и табак. Дворецкий тайком продавал задешево эти продукты Порошилову, а он с барышом и уже открыто сбывал контрабанду в своей «Мартышке».
В июле месяце 1718 года рано утром подъехала к кабаку карета. Незнакомый Порошилову крестьянин вошел в светлицу и потребовал пива. Хозяин завязал разговор с приезжим, который назвал себя крестьянином фельдмаршала Шереметева. Слово за словом хозяин сам выпил пивца. Приезжий не торопился и остался обедать у приказчика. Застольный кружок был невелик: хозяин, его товарищ по откупу, Ирина Иванова, да брат ея, приехавший к ним в гости, Егор Леонтьев, посадский петербургский человек. Вино и пиво развязали языки собеседников, и скоро разговор коснулся события современного - кончины царевича Алексея Петровича. Всякий передавал по-своему и событие, и свое сочувствие царевичу. Долго слушал хозяин молча болтовню бабы и ея брата, но когда заговорили о Петре, он не вытерпел и вмешался в разговор: «Видишь, какую планиту бог наслал, что сын на отца, а отец на сына… Ныне судьи неправедные, не право судить, а государь и сына своего не щадил…». «Какой он царь, - воскликнул в жару разговора Порошилов, - сына своего блаженной памяти (все встали и перекрестились) царевича Алексея Петровича, заведши в мызу, пытал из своих рук. Сам видел».
Баба Ирина тоже под хмельком прибавила: «Он антихрист!Да скоро конец, преображенские солдаты хотят в строю убить его». Посадский человек осудил Петра более с серьезной стороны: «Променял он, государь, большаго сына своего на меньшаго, на шведский дух», - сказал Егорь Леонтьев. "Да ныне господа хотят ухлопать его за неправду, потому что многую неправду в корне показал, весь народ его бранит», - прибавил Егор, - «и ходит он, государь, без памяти». Приезжий переменил разговор на кабацкие доходы, и сообщил хозяину о привозе к Шереметеву нового транспорта вина, предлагая Порошилову познакомить его с дворецким фельдмаршала. Порошилов хотя и был знаком с дворецким, но услышав, что вновь привезли к фельдмаршалу много вина и табаку ,умолчал о своем знакомстве, и попросил приезжего свести бабу Ирину на двор фельдмаршала, для покупки товара. Так и сделано. Баба Ирина снарядилась на скорую руку, и потянулась в Питер.
Гость Порошилова дорогою протрезвился, и обдумал свое положение… Во-первых, он соглал, назвавшись крестьянином Шереметева: он был крестьянин Александра Даниловича Меншикова, по прозванию Дмитрий Макаров Солтанов. Потом весь разговор о царе и царевиче пришел ему на память. Дело страшное, хула на царя, слово и дело! Что если кто из собеседников попадет по какому-нибудь делу под кнут, и для спасения скажет за собою слово и дело, чему примеры были беспрестанные. А в свидетели поставят его, Солтанова? Если и так, спьяна, что тоже часто случалось, закричит Порошилов или посадский человек: слово и дело, и покажет на Солтанова, - беда, опять беда неминучая! Пытка и смертная казнь! С этими тревожными мыслями, Солтанов подъехал к дому Шереметева. Что делать? Он спустил с телеги Ирину Иванову, а сам ударил по лошади и след простыл…
Солтанов решился донести самому царю лично о непристойных словах, говоренных на «Мартышке». Но как объявить донос? Свидетелей посторонних никого не было, все родственники, да друзья. Они отопрутся и первый кнут будет на его спине. Не лучше ли откровенно донести своему барину светлейшему? Он близок к царю и защитит его. В этом предположении Солтанов обратился за советом к денщику Меншикова. «Князь этими делами не занимается», - сказал ему денщик. Со страху Солтанов занемог и пролежал более полугода. По выздоровлении, страх опасности, грозившей ему за беседу в «Мартышке», не оставлял его, и едва оправившись, Солтанов пошел с доносом к Андрею Ивановичу Ушакову, члену тайной канцелярии.
В это время, в июне 1719 года, Петр приказал все подобные дела заведывать князю Ивану Федоровичу Ромодановскому, приехавшему на время с преображенскою канцелярией в Петербург.
13-го июня Солтанов рассказал все Ромодановскому. 14-го июня рано утром Порошилов только что успел отворить двери своего приветливого домика, как подъехали две телеги с сержантом и двумя солдатами Преображенского полка. Хозяин встретил их приветом, но не ласковый ответ дали ему солдаты. Они схватили его и женку Ирину, заковали в железо, запечатали кабак и помчались в город.
Порошилова с женой Ириной привезли прямо в крепость к допросу по извету Солтанова. Порошилов в расспросе сознался, что в прошедшем году, после обеда, при Солтанове, женке Ирине и Егоре Леонтьеве он говорил о пытке царевича, и знал об этой пытке потому, что «когда царевич содержался под караулом в мызе своей в четырех верстах от Петербурга, то в то время на карауле у него был сын его помещика, граф Платон Иванович Мусин-Пушкин. Он ездил к графу Платону и видел сам, как царевич лежал в той мызе пытанный. От слов же поносных на царя и о том, что царь пытал его из своих рук, Порошилов отперся.
Расспросили женку Ирину Иванову. Ирина объяснила о себе, что она жена посадского человека Федора Федотова, который кормится от шиться мужских шапок. Четыре года тому назад она откупила с Порошиловым кабак «Мартышку», и живет с ним в одном доме, а муж к ней приходит временем. Непристойных слов про царя и царевича не говорила, и ее поклепали напрасно.
Розыск шел законным установленным порядком, по уложению царя Алексея Михайловича. Даны очные ставки доносителю и обвинителям. На очных ставках каждый остался при своем. Привели Егора Леонтьева, брата Ирины. Он жил прежде в Москве, был посадский человек, а в настоящую минуту жил в Петербурге, в Белозерской слободе, и также кормился шапочною работой. В расспросе не сознался в говорении поносительных речей против его царского величества.
Сознания против доноса не было. На другой день, 15 июня, приступили к пытке. Андрей Порошилов сознался, что говорил непристойные слова про царя спьяна.
Женка Ирина, после 25 ударов, также созналась, что непристойные слова, показанные доносителем, она говорила, а что другие говорила, не помнит потому, что в то время гораздо была пьяна, и в том пьянстве, что говорила, сказать ничего не помнит.
Егорь Леонтев под пыткой объявил, что говорил ли он тех непристойных слов, как на него доносят, он не помнит, потому что был пьян, а пуще ему помнится, что он тех слов не говаривал.
Порядок розыска, установленный законом, пошел своею неумолимою постепенностью. Следовало пытать три раза.
Через два дня, 17 июля, обвиненные приведены опять перед Ромодановским.
Андрей Порошилов под пыткой показал, что говорил непристойные слова про царя спьяна, а про царевича о пытке говорил со слов встретившегося ему на дорогое, при поезде в мызу царевича, человека Мусина-Пушкина, Ивана Григорьева, который сказывал ему, что царевич пытан (дано ему семь ударов).
Послали в дом графа Мусина-Пушкина за Иваном Григорьевым. Граф отвечал, что у него такого человека нет, и никогда не было.
От Порошилова потребовали, чтобы он сказал сущую правду, кто ему говорил о пытке царевича. Порошилов, который может быть думал, что он отделается от пыток временем, необходимым для отыскивания несуществующего человека, сознался, что показал на небывалого Ивана Григорьева, «вчера при пытке в беспамятстве и второпях, а что когда он ездил в мызу государя царевича к графскому сыну Платону, в то время при нем, графе Платоне, был графский человек Андрей, а чей сын и прозвище - запамятовал. И у той мызы тот Анлрей ему, Порошилову, в разговорах сказывал один на один, что государь царевич пытан, и чтобы он, Порошилов, о том иным никому не сказывал, и по тем его Андреевым словам, он, Порошилов, про него, государя царевича, все слышанные слова говорил».
Доискались графского человека Андрея и 24 июля привели в преображенскую канцелярию.
Андрей Рубцов показал: «Человек он дому Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина старинный. В прошедшем 1718 году летом, а в какое время - не помнит, когда государь царевич Алексей Петрович был в мызе своей с неделю или больше, в то время был завсегда при нем граф Платон Иванович Мусин-Пушкин. Вышеписанный Порошилов приезжал к нему, Платону, впервые ввечеру, а для чего не знает… А таких слов, что государь царевич пытан, он Порошилову не говаривал, и ни от кого не слыхал.
7-го августа Андрея Порошилова, Анлрея Рубцова, женку Ирину Иванову, посадского человека Егора Леонтьева допрашивали снова под пыткой. Они повторили прежнее без всяких изменений.
Доноситель крестьянин Солтанов постоянно присутствовал при этих допросах и 7-го августа надбавил еще новое обвинение на посадского человека Егора Леонтьева, будто он говорил, что «когда государя царевича не стало, государь на радости вырядил в флаги фрегат и вышел перед летний дворец».
Всякое новое показание требовало нового распроса… А распрос у дыбы в ожидании пытки был страшнее самой пытки. Вздернутый на виску с каждым ударом кнута, ожидал, что это последний, и эта надежда облегчала его страдания, подкрепляя его нравственные силы. При допросе же у дыбы, перед пыткой, перед пыткой, допрашиваемый испытывал одно безнадежное ожидание неизбежных мук. Во время пытки, под ударами палача, обвиненный терял память, соображение, часто рассудок и делался бесчувственным, истерзанным трупом. В допросе же у дыбы он с полным сознанием своего положения страдал еще нравственно, в лихорадочном ожидании нестерпимых истязаний.
… Розыск был кончен 16-го сентября с соблюдением в точности порядка, установленного Уложением.
15-го декабря 1719 года содержатель «Мартышки», его товарищ по откупу Ирина Иванова и шляпный работник Егорь Леонтьев выведены за кронверк Петропавловской крепости. У рокового столба дьяк тайной канцелярии прочел им приговор - и палач отрубил головы несчастным. В это же время, немного в стороне, старинного слугу графского Андрея Рубцова наказывали кнутом нещадно.
Крестьянин Меншикова Солтанов в тот же день получил из тайной канцелярии пятьдесят рублей награждения.
Такая вот история из жизни общепита на Руси.
Сюжет, поведанный русским историком XIX века Григорием Васильевичем Есиповым на основании архивных изысканий, до сих пор не выложен в сеть. А напрасно. Поскольку весьма поучителен в российской действительности. Он опубликован в журнале «Русский вестник» (Т.30. М., 1860. С.116), который я и предлагаю прочитать за моими малыми сокращениями:
В двадцати верстах от Петербурга, в мызе Кирпуле, Принадлежавшей графу Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину, на большой Стреленской проезжей дороге стояла мазанка с раскрашенными окнами. Редкий мужичок не останавливал своей лошади, проезжая мимо этого домика, где в отворенные двери, так приветливо блестели на ставке бутылки и чарки. Это был кабак по прозванию «Мартышка». Содержатель заведения Андрей Порошилов был человек ловкий, приветливый, расторопный и к тому же краснобай. Много видел, много слышал за свою жизнь Порошилов. Сперва был он в Рождественском Владимирском монастыре служкой. В 1704 году нагрянул рекрутский набор, Порошилова взяли из монастыря и привезли на смотр в Москву к графу Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкины, управлявшему тогда монастырским приказом. Высокий, статный служка понравился графу, и из монастырского платья Порошилова перерядили в драгунское, с назначением в бессменные денщики к графу.
Девять лет постоянной, преданной службы вызвали от графа награду, и Андрей из денщиков определен приказчиком в графскую мызу Кирпуле, с оставлением при нем драгунского жалованья 15 алтын в месяц. Жалованье незавидное, и Андрей начал придумывать, чем бы накопить деньгу. В мызе был кабак в откупном содержании у иноземца Карлуса Монсова. У Порошилова были связи - денщики и дворецкие знатных господ. Дело казалось выгодное, и Андрей перенял у Карлуса кабачок за 35 рублей в год. Но одному торговать трудно, да и без женщины, что за хозяйство? У Андрея была короткая знакомая, жена петербургского посадского человека, Ирина Иванова. Он сделал ей предложение вступить в товарищество, и посадская женка с радостью приняла предложение бывшего графского денщика.
Время шло, Порошилов наживался. Этому особенно способствовало знакомство его в Петербурге с дворецким фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева. К фельдмаршалу привозили из Дерпта вино и табак. Дворецкий тайком продавал задешево эти продукты Порошилову, а он с барышом и уже открыто сбывал контрабанду в своей «Мартышке».
В июле месяце 1718 года рано утром подъехала к кабаку карета. Незнакомый Порошилову крестьянин вошел в светлицу и потребовал пива. Хозяин завязал разговор с приезжим, который назвал себя крестьянином фельдмаршала Шереметева. Слово за словом хозяин сам выпил пивца. Приезжий не торопился и остался обедать у приказчика. Застольный кружок был невелик: хозяин, его товарищ по откупу, Ирина Иванова, да брат ея, приехавший к ним в гости, Егор Леонтьев, посадский петербургский человек. Вино и пиво развязали языки собеседников, и скоро разговор коснулся события современного - кончины царевича Алексея Петровича. Всякий передавал по-своему и событие, и свое сочувствие царевичу. Долго слушал хозяин молча болтовню бабы и ея брата, но когда заговорили о Петре, он не вытерпел и вмешался в разговор: «Видишь, какую планиту бог наслал, что сын на отца, а отец на сына… Ныне судьи неправедные, не право судить, а государь и сына своего не щадил…». «Какой он царь, - воскликнул в жару разговора Порошилов, - сына своего блаженной памяти (все встали и перекрестились) царевича Алексея Петровича, заведши в мызу, пытал из своих рук. Сам видел».
Баба Ирина тоже под хмельком прибавила: «Он антихрист!Да скоро конец, преображенские солдаты хотят в строю убить его». Посадский человек осудил Петра более с серьезной стороны: «Променял он, государь, большаго сына своего на меньшаго, на шведский дух», - сказал Егорь Леонтьев. "Да ныне господа хотят ухлопать его за неправду, потому что многую неправду в корне показал, весь народ его бранит», - прибавил Егор, - «и ходит он, государь, без памяти». Приезжий переменил разговор на кабацкие доходы, и сообщил хозяину о привозе к Шереметеву нового транспорта вина, предлагая Порошилову познакомить его с дворецким фельдмаршала. Порошилов хотя и был знаком с дворецким, но услышав, что вновь привезли к фельдмаршалу много вина и табаку ,умолчал о своем знакомстве, и попросил приезжего свести бабу Ирину на двор фельдмаршала, для покупки товара. Так и сделано. Баба Ирина снарядилась на скорую руку, и потянулась в Питер.
Гость Порошилова дорогою протрезвился, и обдумал свое положение… Во-первых, он соглал, назвавшись крестьянином Шереметева: он был крестьянин Александра Даниловича Меншикова, по прозванию Дмитрий Макаров Солтанов. Потом весь разговор о царе и царевиче пришел ему на память. Дело страшное, хула на царя, слово и дело! Что если кто из собеседников попадет по какому-нибудь делу под кнут, и для спасения скажет за собою слово и дело, чему примеры были беспрестанные. А в свидетели поставят его, Солтанова? Если и так, спьяна, что тоже часто случалось, закричит Порошилов или посадский человек: слово и дело, и покажет на Солтанова, - беда, опять беда неминучая! Пытка и смертная казнь! С этими тревожными мыслями, Солтанов подъехал к дому Шереметева. Что делать? Он спустил с телеги Ирину Иванову, а сам ударил по лошади и след простыл…
Солтанов решился донести самому царю лично о непристойных словах, говоренных на «Мартышке». Но как объявить донос? Свидетелей посторонних никого не было, все родственники, да друзья. Они отопрутся и первый кнут будет на его спине. Не лучше ли откровенно донести своему барину светлейшему? Он близок к царю и защитит его. В этом предположении Солтанов обратился за советом к денщику Меншикова. «Князь этими делами не занимается», - сказал ему денщик. Со страху Солтанов занемог и пролежал более полугода. По выздоровлении, страх опасности, грозившей ему за беседу в «Мартышке», не оставлял его, и едва оправившись, Солтанов пошел с доносом к Андрею Ивановичу Ушакову, члену тайной канцелярии.
В это время, в июне 1719 года, Петр приказал все подобные дела заведывать князю Ивану Федоровичу Ромодановскому, приехавшему на время с преображенскою канцелярией в Петербург.
13-го июня Солтанов рассказал все Ромодановскому. 14-го июня рано утром Порошилов только что успел отворить двери своего приветливого домика, как подъехали две телеги с сержантом и двумя солдатами Преображенского полка. Хозяин встретил их приветом, но не ласковый ответ дали ему солдаты. Они схватили его и женку Ирину, заковали в железо, запечатали кабак и помчались в город.
Порошилова с женой Ириной привезли прямо в крепость к допросу по извету Солтанова. Порошилов в расспросе сознался, что в прошедшем году, после обеда, при Солтанове, женке Ирине и Егоре Леонтьеве он говорил о пытке царевича, и знал об этой пытке потому, что «когда царевич содержался под караулом в мызе своей в четырех верстах от Петербурга, то в то время на карауле у него был сын его помещика, граф Платон Иванович Мусин-Пушкин. Он ездил к графу Платону и видел сам, как царевич лежал в той мызе пытанный. От слов же поносных на царя и о том, что царь пытал его из своих рук, Порошилов отперся.
Расспросили женку Ирину Иванову. Ирина объяснила о себе, что она жена посадского человека Федора Федотова, который кормится от шиться мужских шапок. Четыре года тому назад она откупила с Порошиловым кабак «Мартышку», и живет с ним в одном доме, а муж к ней приходит временем. Непристойных слов про царя и царевича не говорила, и ее поклепали напрасно.
Розыск шел законным установленным порядком, по уложению царя Алексея Михайловича. Даны очные ставки доносителю и обвинителям. На очных ставках каждый остался при своем. Привели Егора Леонтьева, брата Ирины. Он жил прежде в Москве, был посадский человек, а в настоящую минуту жил в Петербурге, в Белозерской слободе, и также кормился шапочною работой. В расспросе не сознался в говорении поносительных речей против его царского величества.
Сознания против доноса не было. На другой день, 15 июня, приступили к пытке. Андрей Порошилов сознался, что говорил непристойные слова про царя спьяна.
Женка Ирина, после 25 ударов, также созналась, что непристойные слова, показанные доносителем, она говорила, а что другие говорила, не помнит потому, что в то время гораздо была пьяна, и в том пьянстве, что говорила, сказать ничего не помнит.
Егорь Леонтев под пыткой объявил, что говорил ли он тех непристойных слов, как на него доносят, он не помнит, потому что был пьян, а пуще ему помнится, что он тех слов не говаривал.
Порядок розыска, установленный законом, пошел своею неумолимою постепенностью. Следовало пытать три раза.
Через два дня, 17 июля, обвиненные приведены опять перед Ромодановским.
Андрей Порошилов под пыткой показал, что говорил непристойные слова про царя спьяна, а про царевича о пытке говорил со слов встретившегося ему на дорогое, при поезде в мызу царевича, человека Мусина-Пушкина, Ивана Григорьева, который сказывал ему, что царевич пытан (дано ему семь ударов).
Послали в дом графа Мусина-Пушкина за Иваном Григорьевым. Граф отвечал, что у него такого человека нет, и никогда не было.
От Порошилова потребовали, чтобы он сказал сущую правду, кто ему говорил о пытке царевича. Порошилов, который может быть думал, что он отделается от пыток временем, необходимым для отыскивания несуществующего человека, сознался, что показал на небывалого Ивана Григорьева, «вчера при пытке в беспамятстве и второпях, а что когда он ездил в мызу государя царевича к графскому сыну Платону, в то время при нем, графе Платоне, был графский человек Андрей, а чей сын и прозвище - запамятовал. И у той мызы тот Анлрей ему, Порошилову, в разговорах сказывал один на один, что государь царевич пытан, и чтобы он, Порошилов, о том иным никому не сказывал, и по тем его Андреевым словам, он, Порошилов, про него, государя царевича, все слышанные слова говорил».
Доискались графского человека Андрея и 24 июля привели в преображенскую канцелярию.
Андрей Рубцов показал: «Человек он дому Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина старинный. В прошедшем 1718 году летом, а в какое время - не помнит, когда государь царевич Алексей Петрович был в мызе своей с неделю или больше, в то время был завсегда при нем граф Платон Иванович Мусин-Пушкин. Вышеписанный Порошилов приезжал к нему, Платону, впервые ввечеру, а для чего не знает… А таких слов, что государь царевич пытан, он Порошилову не говаривал, и ни от кого не слыхал.
7-го августа Андрея Порошилова, Анлрея Рубцова, женку Ирину Иванову, посадского человека Егора Леонтьева допрашивали снова под пыткой. Они повторили прежнее без всяких изменений.
Доноситель крестьянин Солтанов постоянно присутствовал при этих допросах и 7-го августа надбавил еще новое обвинение на посадского человека Егора Леонтьева, будто он говорил, что «когда государя царевича не стало, государь на радости вырядил в флаги фрегат и вышел перед летний дворец».
Всякое новое показание требовало нового распроса… А распрос у дыбы в ожидании пытки был страшнее самой пытки. Вздернутый на виску с каждым ударом кнута, ожидал, что это последний, и эта надежда облегчала его страдания, подкрепляя его нравственные силы. При допросе же у дыбы, перед пыткой, перед пыткой, допрашиваемый испытывал одно безнадежное ожидание неизбежных мук. Во время пытки, под ударами палача, обвиненный терял память, соображение, часто рассудок и делался бесчувственным, истерзанным трупом. В допросе же у дыбы он с полным сознанием своего положения страдал еще нравственно, в лихорадочном ожидании нестерпимых истязаний.
… Розыск был кончен 16-го сентября с соблюдением в точности порядка, установленного Уложением.
15-го декабря 1719 года содержатель «Мартышки», его товарищ по откупу Ирина Иванова и шляпный работник Егорь Леонтьев выведены за кронверк Петропавловской крепости. У рокового столба дьяк тайной канцелярии прочел им приговор - и палач отрубил головы несчастным. В это же время, немного в стороне, старинного слугу графского Андрея Рубцова наказывали кнутом нещадно.
Крестьянин Меншикова Солтанов в тот же день получил из тайной канцелярии пятьдесят рублей награждения.
Такая вот история из жизни общепита на Руси.