Соло губ - I
Федор Сологуб (псевдоним Федора Кузьмича Тетерникова; 1863-1927) - самый тематический русский автор Серебряного века. На садомазохистские мотивы в его стихах и прозе обращали внимание всегда, но только в 1990-х годах, с публикацией черновиков и архивных текстов, стало понятно их реальное место в его творчестве.
Еще в ранней юности меня заинтриговала цитата в рецензии В. Брюсова на стихи Сологуба:
Хотелось ей неволи
И дикости лобзаний,
И непомерной боли
Бесстыдных истязаний...
Я перерыл весь объемный том Сологуба в серии «Библиотека поэта», но этого стихотворения так и не нашел. Тем не менее, кое-какие пикантные вещицы и фрагменты попадались и в этом издании, отфильтрованном советской цензурой. Например, баллада «От злой работы палачей» (1894, 1904) - здесь и дальше я буду активно пользоваться Коллекцией эротической поэзии, собранной моей виртуальной приятельницей belayakisa:
...Там истязуемое тело,
Вопя, и корчась, и томясь,
На страшной виске тяготело,
И кровь тяжелая лилась.
Открывши царственные руки,
Отнявши бич у палача,
Царица умножала муки
В злых лобызаниях бича.
В тоске и в бешенстве великом,
От крови отирая лик,
Пронзительным, жестоким гиком
Она встречала каждый крик...
И все-таки это воспринималось как эстетские, декадентские штучки, не имеющие никакой связи с действительностью. О царица в бешенстве великом, о тело на страшной вИске... Вся власть воображению!
В 1993 году петербургская исследовательница Маргарита Павлова опубликовала цикл юношеских стихотворений Сологуба (тогда еще Феди Тетерникова) «Из дневника». Одновременно автор вел прозаический дневник, но он утерян или погиб. 64 стихотворения 1880-1904 годов описывают сцены порки, которой будущего мэтра русского символизма подвергали мать и старшая сестра. Причем уже во вполне взрослом возрасте, когда молодой человек сам работал учителем (с 1882 по 1892 год) и при случае тоже не брезговал пустить в ход розгу.
Похоже, в интернете этого цикла в полном виде до сих пор нет, в Коллекции belayakisa имеются девять стихотворений из него. Добавлю к ним большое стихотворение, в котором приведен выразительный реестр проступков, служивших поводами для наказания:
* * *
Я помню эти антресоли
В дому, где в Вытегре я жил,
Где, корчась на полу от боли,
Под розгами не раз вопил,
И, воздух ревом оглашая, -
Ах, эта горяча лапша! -
Нагими пятками сверкая,
Такие делал антраша!
Порою свяжут. Распростерто
Нагое тело. Круто мне,
И бьется сонная аорта,
И весь горю я, как в огне.
И как мне часто доставался
Домашних исправлений ад!
Для этого употреблялся
Общедоступный аппарат,
Пук розог. Быстро покрывался
Рубцами обнаженный зад.
Спастись от этих жутких лупок
Не удавалось мне никак.
Что не считалось за проступок!
И мать стегала за пустяк:
Иль слово молвил слишком смело,
Иль слишком долго прогулял,
Иль вымыл пол не слишком бело,
Или копейку потерял,
Или замешкал с самоваром,
Иль сахар позабыл подать,
Иль подал самовар с угаром,
Иль шарик хлебный начал мять,
Или, мостков не вверясь дырам,
Осенним мокрым вечерком
По ученическим квартирам
Не прогулялся босиком,
Иль, на уроки отправляясь,
Обуться рано поспешил,
Или с уроков возвращаясь,
Штаны по лужам замочил,
Иль что-нибудь неосторожно
Разбил, запачкал, уронил, -
Прощать, казалось, невозможно,
За все я больно сечен был.
Недолог был поток нотаций,
И суд был строг и очень скор;
Приговорив, без апелляций,
Без проволочек,без касаций
Исполнит мама приговор:
Сперва ручные аргументы
Придется воспринять ушам,
И звучные аплодисменты
По заднице и по щекам;
потом березовые плески;
Длиннее прутья, чем аршин;
Все гуще, ярче арабески,
Краснеет зад, как апельсин.
И уж достигла апогея Меня терзающая боль,
Но мама порет, не жалея,
Мою пылающую голь.
Бранит и шутит: - Любишь кашу?
Ну что же, добрый аппетит.
Вот, кровью кашицу подкрашу,
Что, очень вкусно? Не претит?
Ты, видно, к этой каше жаден.
Ори, болван, ори стократ.
Ишь, негодяй, как ты наряден!
Смотри, какой аристократ!
<26 октября 1899>
Однако шесть с половиной десятков стихотворений продиктованы не только протестом против домашнего крепостного права. В них есть и признание глубокой внутренней зависимости от самого процесса:
Иногда мне станет тошно,
Если долго не секут.
Нагрешу тогда нарочно,
Стану дерзок, зол и крут.
Разобью иль поломаю
Хоть линейку, хоть стекло.
Сам себя не понимаю,
Так на сердце тяжело.
Покоряясь грозной воле,
На пол я потом ложусь,
И когда от резкой боли
Наорусь и наревусь,
Вдруг в душе спокойно станет,
Жизнь покажется легка,
И уж сердце не тиранит
Посрамленная тоска...
Маргарита Павлова опубликовала еще целую серию текстов Сологуба, стихотворных и прозаических, в приложениях к своей книге «Писатель-инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников» (М.: Новое литературное обозрение, 2007) - все они не могли появиться ни при жизни писателя, ни, тем более, в советское время - в каждом из них отчетливо звучит Тема.
Неоконченная поэма «Одиночество» с подзаголовком «История мальчика-онаниста» содержит большой фрагмент, написанный параллельно стихами и прозой - о том, как муж наказывает изменившую ему молодую жену.
...И быстро в воздухе свистят,
На тело падая, удары.
Истрезана, обнажена,
Горячей кровью обливаясь,
В жестоких муках содрогаясь,
Лежала на полу она.
«Прозаическая» версия развернута гораздо подробнее:
И он скоро вернулся,
И принес он с собою
Несколько толстых связок
Гибких и длинных розог.
Медленно запер он двери
И задвинул их засовом.
Приказал жене раздеться,
И она сняла свою юбку.
Сняла через голову,
Не вставая с колен,
И осталась в одной рубахе.
И он связал веревкой
Ее послушные руки,
Повалил ее толчком в спину
И, подняв ее ноги, связал
Режущей туго веревкой.
И сел на скамью,
И, положив жену на колени,
Начал ее пороть,
Сильно взмахивая розгами.
Жестоко и больно сыпались <удары>,
Она кричала и металась,
И стонала громко и жалко.
Кровь брызгала из нежного тела.
Наказанье длилося долго.
И когда иссечен был ее зад,
И сделался он багровым,
Удары сыпались на спину.
Много прутьев было сломано.
Уже не кричала она,
И тихо стонала,
И все ее тело было багрово,
От трепещущих икр
И до половины спины.
Наконец, полуживую,
Он бросил ее на пол чулана
И вышел, замкнув двери.
Такие картины представляются внутреннему взору героя. Реальность же такова:
Его секла нередко мать
Там, дома, - часто очень больно,
Под жгучей розгою довольно
Пришлось ему там покричать.
Хотя в рубцах бывало тело,
Хоть брызгала порою кровь,
Но от побоев не скудела,
Питаясь ласками, любовь.
Ободранный на обе корки
И поневоле присмирев,
Он на другой день после порки
Позабывал недавний гнев.
[И эти силы поддержали
Его могучий организм,
Хотя безжалостно ломали
Его тоска и онанизм.
Наследство мрачного Онана,
Что перед братнею женой
В долинах древле Ханаана
Блудил преступною рукой,
И изливал на землю семя!
Тебе я песнь мою пою,
Тебе, губительное бремя.]
Возможно, длинноватые цитаты несколько утомляют, но это не широко известные тексты, да и, несмотря на юность автора, нельзя сказать, что заурядные.
Федор Сологуб занял далеко не последнее - уникальное и авторитетное место в русской модернистской литературе, и, безусловно, он вышел далеко за пределы одной Темы. Но это она сделала его поэтом и писателем: не порка, а Тема - долгое чувственно-ментальное эхо, которым на удар по ягодицам отзывается мозг.
Отчасти он озвучил это эхо - прочитайте, кто не читал, цикл «Багряный пир зари» (1908):
* * *
Расстегни свои застежки и завязки развяжи.
Тело, жаждущее боли, нестыдливо обнажи.
Опусти к узорам темным отуманенный твой взор,
Закраснейся, и засмейся, и ложися на ковёр.
Чтобы тело без помехи долго, долго истязать,
Надо руки, надо ноги крепко к кольцам привязать.
Чтобы глупые соседи не пришли на нас смотреть,
Надо окна занавесить, надо двери запереть.
Чтобы воплей не услышал ни добряк, ни лицемер,
Надо плотно оградиться глухотой немых портьер.
Но многое, даже написанное, Сологуб подверг жесткой самоцензуре - предпочел «посечь» себя сам, а не подставляться критике своего времени, имевшей совершенно другие приоритеты. И удовольствие от тайного порока он тоже получал в одиночестве.
В чем сегодня ему можно посочувствовать? В том, что он был человеком XXI века? ;)
Еще в ранней юности меня заинтриговала цитата в рецензии В. Брюсова на стихи Сологуба:
Хотелось ей неволи
И дикости лобзаний,
И непомерной боли
Бесстыдных истязаний...
Я перерыл весь объемный том Сологуба в серии «Библиотека поэта», но этого стихотворения так и не нашел. Тем не менее, кое-какие пикантные вещицы и фрагменты попадались и в этом издании, отфильтрованном советской цензурой. Например, баллада «От злой работы палачей» (1894, 1904) - здесь и дальше я буду активно пользоваться Коллекцией эротической поэзии, собранной моей виртуальной приятельницей belayakisa:
...Там истязуемое тело,
Вопя, и корчась, и томясь,
На страшной виске тяготело,
И кровь тяжелая лилась.
Открывши царственные руки,
Отнявши бич у палача,
Царица умножала муки
В злых лобызаниях бича.
В тоске и в бешенстве великом,
От крови отирая лик,
Пронзительным, жестоким гиком
Она встречала каждый крик...
И все-таки это воспринималось как эстетские, декадентские штучки, не имеющие никакой связи с действительностью. О царица в бешенстве великом, о тело на страшной вИске... Вся власть воображению!
В 1993 году петербургская исследовательница Маргарита Павлова опубликовала цикл юношеских стихотворений Сологуба (тогда еще Феди Тетерникова) «Из дневника». Одновременно автор вел прозаический дневник, но он утерян или погиб. 64 стихотворения 1880-1904 годов описывают сцены порки, которой будущего мэтра русского символизма подвергали мать и старшая сестра. Причем уже во вполне взрослом возрасте, когда молодой человек сам работал учителем (с 1882 по 1892 год) и при случае тоже не брезговал пустить в ход розгу.
Похоже, в интернете этого цикла в полном виде до сих пор нет, в Коллекции belayakisa имеются девять стихотворений из него. Добавлю к ним большое стихотворение, в котором приведен выразительный реестр проступков, служивших поводами для наказания:
* * *
Я помню эти антресоли
В дому, где в Вытегре я жил,
Где, корчась на полу от боли,
Под розгами не раз вопил,
И, воздух ревом оглашая, -
Ах, эта горяча лапша! -
Нагими пятками сверкая,
Такие делал антраша!
Порою свяжут. Распростерто
Нагое тело. Круто мне,
И бьется сонная аорта,
И весь горю я, как в огне.
И как мне часто доставался
Домашних исправлений ад!
Для этого употреблялся
Общедоступный аппарат,
Пук розог. Быстро покрывался
Рубцами обнаженный зад.
Спастись от этих жутких лупок
Не удавалось мне никак.
Что не считалось за проступок!
И мать стегала за пустяк:
Иль слово молвил слишком смело,
Иль слишком долго прогулял,
Иль вымыл пол не слишком бело,
Или копейку потерял,
Или замешкал с самоваром,
Иль сахар позабыл подать,
Иль подал самовар с угаром,
Иль шарик хлебный начал мять,
Или, мостков не вверясь дырам,
Осенним мокрым вечерком
По ученическим квартирам
Не прогулялся босиком,
Иль, на уроки отправляясь,
Обуться рано поспешил,
Или с уроков возвращаясь,
Штаны по лужам замочил,
Иль что-нибудь неосторожно
Разбил, запачкал, уронил, -
Прощать, казалось, невозможно,
За все я больно сечен был.
Недолог был поток нотаций,
И суд был строг и очень скор;
Приговорив, без апелляций,
Без проволочек,без касаций
Исполнит мама приговор:
Сперва ручные аргументы
Придется воспринять ушам,
И звучные аплодисменты
По заднице и по щекам;
потом березовые плески;
Длиннее прутья, чем аршин;
Все гуще, ярче арабески,
Краснеет зад, как апельсин.
И уж достигла апогея Меня терзающая боль,
Но мама порет, не жалея,
Мою пылающую голь.
Бранит и шутит: - Любишь кашу?
Ну что же, добрый аппетит.
Вот, кровью кашицу подкрашу,
Что, очень вкусно? Не претит?
Ты, видно, к этой каше жаден.
Ори, болван, ори стократ.
Ишь, негодяй, как ты наряден!
Смотри, какой аристократ!
<26 октября 1899>
Однако шесть с половиной десятков стихотворений продиктованы не только протестом против домашнего крепостного права. В них есть и признание глубокой внутренней зависимости от самого процесса:
Иногда мне станет тошно,
Если долго не секут.
Нагрешу тогда нарочно,
Стану дерзок, зол и крут.
Разобью иль поломаю
Хоть линейку, хоть стекло.
Сам себя не понимаю,
Так на сердце тяжело.
Покоряясь грозной воле,
На пол я потом ложусь,
И когда от резкой боли
Наорусь и наревусь,
Вдруг в душе спокойно станет,
Жизнь покажется легка,
И уж сердце не тиранит
Посрамленная тоска...
Маргарита Павлова опубликовала еще целую серию текстов Сологуба, стихотворных и прозаических, в приложениях к своей книге «Писатель-инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников» (М.: Новое литературное обозрение, 2007) - все они не могли появиться ни при жизни писателя, ни, тем более, в советское время - в каждом из них отчетливо звучит Тема.
Неоконченная поэма «Одиночество» с подзаголовком «История мальчика-онаниста» содержит большой фрагмент, написанный параллельно стихами и прозой - о том, как муж наказывает изменившую ему молодую жену.
...И быстро в воздухе свистят,
На тело падая, удары.
Истрезана, обнажена,
Горячей кровью обливаясь,
В жестоких муках содрогаясь,
Лежала на полу она.
«Прозаическая» версия развернута гораздо подробнее:
И он скоро вернулся,
И принес он с собою
Несколько толстых связок
Гибких и длинных розог.
Медленно запер он двери
И задвинул их засовом.
Приказал жене раздеться,
И она сняла свою юбку.
Сняла через голову,
Не вставая с колен,
И осталась в одной рубахе.
И он связал веревкой
Ее послушные руки,
Повалил ее толчком в спину
И, подняв ее ноги, связал
Режущей туго веревкой.
И сел на скамью,
И, положив жену на колени,
Начал ее пороть,
Сильно взмахивая розгами.
Жестоко и больно сыпались <удары>,
Она кричала и металась,
И стонала громко и жалко.
Кровь брызгала из нежного тела.
Наказанье длилося долго.
И когда иссечен был ее зад,
И сделался он багровым,
Удары сыпались на спину.
Много прутьев было сломано.
Уже не кричала она,
И тихо стонала,
И все ее тело было багрово,
От трепещущих икр
И до половины спины.
Наконец, полуживую,
Он бросил ее на пол чулана
И вышел, замкнув двери.
Такие картины представляются внутреннему взору героя. Реальность же такова:
Его секла нередко мать
Там, дома, - часто очень больно,
Под жгучей розгою довольно
Пришлось ему там покричать.
Хотя в рубцах бывало тело,
Хоть брызгала порою кровь,
Но от побоев не скудела,
Питаясь ласками, любовь.
Ободранный на обе корки
И поневоле присмирев,
Он на другой день после порки
Позабывал недавний гнев.
[И эти силы поддержали
Его могучий организм,
Хотя безжалостно ломали
Его тоска и онанизм.
Наследство мрачного Онана,
Что перед братнею женой
В долинах древле Ханаана
Блудил преступною рукой,
И изливал на землю семя!
Тебе я песнь мою пою,
Тебе, губительное бремя.]
Возможно, длинноватые цитаты несколько утомляют, но это не широко известные тексты, да и, несмотря на юность автора, нельзя сказать, что заурядные.
Федор Сологуб занял далеко не последнее - уникальное и авторитетное место в русской модернистской литературе, и, безусловно, он вышел далеко за пределы одной Темы. Но это она сделала его поэтом и писателем: не порка, а Тема - долгое чувственно-ментальное эхо, которым на удар по ягодицам отзывается мозг.
Отчасти он озвучил это эхо - прочитайте, кто не читал, цикл «Багряный пир зари» (1908):
* * *
Расстегни свои застежки и завязки развяжи.
Тело, жаждущее боли, нестыдливо обнажи.
Опусти к узорам темным отуманенный твой взор,
Закраснейся, и засмейся, и ложися на ковёр.
Чтобы тело без помехи долго, долго истязать,
Надо руки, надо ноги крепко к кольцам привязать.
Чтобы глупые соседи не пришли на нас смотреть,
Надо окна занавесить, надо двери запереть.
Чтобы воплей не услышал ни добряк, ни лицемер,
Надо плотно оградиться глухотой немых портьер.
Но многое, даже написанное, Сологуб подверг жесткой самоцензуре - предпочел «посечь» себя сам, а не подставляться критике своего времени, имевшей совершенно другие приоритеты. И удовольствие от тайного порока он тоже получал в одиночестве.
В чем сегодня ему можно посочувствовать? В том, что он был человеком XXI века? ;)