Уроки русского... от маркиза Астольфа де Кюстина (Часть 2)
Окончание
Вот суждения де Кюстина о нашем простонародье.
«Народ здесь красив; чистокровные славяне, прибывшие вместе с хозяевами из глубины России или ненадолго отпущенные в столицу на заработки, выделяются светлыми волосами и свежим цветом лица, но, прежде всего - безупречным профилем, достойным греческих статуй; восточные миндалевидные глаза, как правило, по-северному сини, а взгляд их разом кроток, мил и плутоват. Радужная оболочка этих беспокойных глаз переливается разными цветами от змеино-зеленого до серого, как у кошки, и черного, как у газели, в основе своей оставаясь синей; золотистые пушистые усы топорщатся надо ртом безупречно правильной формы, в котором сияют ослепительно белые зубы, почти всегда совершенно ровные, но иной раз остротой своей напоминающие клыки тигра или зубья пилы.»
Кстати, маркиз комплименты отвешивать не склонен, взгляд его предельно критичен в своей почти расистской европоцентричности. Вот что он пишет о финнах, ныне признанном европейском народе.
«Финны, обитающие по соседству с русской столицей... по сей день остаются... полными дикарями... Нация эта безлика; физиономии у чухонцев плоские, черты бесформенные. Эти уродливые и грязные люди отличаются, как мне объяснили, немалой физической силой; выглядят они, однако, хилыми, низкорослыми и нищими.»
И нет высокомерному французу дела до того, что именно в это время Элиасом Лённротом был опубликован замечательный эпос финского народа «Калевала». Для тогдашней Европы финны, русские - это всё за пределами «цивилизации» - «варвары».
Но вернемся к оценке русских.
«…Поэту… здесь (в России - otshelnik_1) может и должно нравиться. Воистину несчастны лишь те поэты, кто обречен чахнуть при режиме гласности. Когда все могут говорить все что угодно, поэту остается только умолкнуть. Поэзия есть таинство, позволяющее выразить нечто большее, чем слова; ей нет места у народов, утративших стыдливость мысли. …Где царит гласность, истину… убивает реальность, которая всегда слишком груба с точки зрения фантазии…
В переводе на современный русский это звучит так: поэт в России - больше, чем поэт.
Вы, безусловно, правы, маркиз. Буржуазная «гласность» с ее хамской вседозволенностью, убивающей «стыдливость мысли», несовместима с истинным творчеством. И сегодня мы в России понимаем это особенно отчетливо…
« В душу русских, народа насмешливого и меланхолического, природа, должно быть, вложила глубокое чувство поэтического - ведь им удалось придать неповторимый и живописный облик городам, построенным людьми, что были начисто лишены воображения, к тому же в самой унылой, однообразной и голой стране на свете… Но когда б я мог показать вам Петербург с его улицами и обитателями таким, каким он предстает передо мной, я бы в каждой строчке описывал жанровую сценку, - столь мощно восстает славянский национальный гений против бесплодной одержимости своего правительства.»
Вспомнилась еще одна француженка, мадам де Сталь, и сцена из пушкинской повести «Рославлев». К французской знаменитости решил подольститься русский вельможа, заявив: все пророчат нам войну с Европой, с Наполеоном, помилуйте, куда нам воевать с Европой, это с нашими-то бородами!
На что француженка ответила: народ, который сто лет тому назад отстоял свою бороду, сумеет отстоять и свою голову.
Нет, что вы ни говорите, а в изящности мысли французам не откажешь…
Но вернемся к маркизу…
«Удивительно, как мощно одарены нации от природы: на протяжении более чем столетия благовоспитанные русские - знать, ученые, власти предержащие, только тем и занимались, что клянчили идеи и искали образцов для подражания во всех обществах Европы - и что же? смешная фантазия государей и придворных не помешала русскому народу остаться самобытным.»
И еще…
«Народ этот умен и по природе своей слишком утончен, слишком тактичен и деликатен, чтобы слиться когда-нибудь с тевтонской расой.»
Если маркиз де Кюстин - русофоб, а это несомненно, ибо опасается он нас не по-детски, то, как нам назвать наших либералов? Ведь этому сонмищу сатанинскому в русском языке попросту имени нет. По крайней мере, имени цензурного. Если у маркиза мы обнаруживаем своеобразное величие души, то у наших либералов не то, что величия, но и души-то обнаружить невозможно.
Фобия - это одновременно и страх, и ненависть. Страх в сочинении маркиза, безусловно, присутствует, но ненависть там обнаружить трудно. Скорее, восхищение. Француз хорошо понимает Запад и стремится понять Россию. При этом ему многое удается понять.
Наши либералы, как дикари-самолетопоклонники Меланезии, никогда не понимали Запад, и никогда не желали понимать Россию. Они всегда презирали «страну пребывания» за относительную бедность. У них есть только ненависть к «неправильной» стране, которая не могла им «обеспечить». Сами же они, как правило, не способны на какую-либо серьезную созидательную деятельность. Но при этом либералы в России практически всегда при деньгах и рядышком с властью. Во все времена (может быть за вычетом сталинских). Они убеждены, что непременно должны присутствовать в тех оазисах России, которые по уровню материальной культуры наиболее близки к Западу. Почему должны? Да потому, что они европейски мыслящие люди! Они - жемчужины в навозе. А что касается страха, то его либералы всегда только имитируют. По большей части реально им никогда и ничто не угрожает. Они во все времена умели сочетать оппозиционность и диссидентство с близостью к кормушке.
Конечно, в книге де Кюстина полным-полно таких мест, которые с радостью могут цитировать и цитируют наши либералы. Эта книга и для Запада всегда была поставщиком нужных цитат. Однако большая часть тех отрицательных свойств, которые приписывает нам автор, просто декларируется. Причем декларируется на тот момент, когда выявить эти свойства в процессе тесного общения с социумом маркиз еще попросту не имел возможности.
Но вот мы приближаемся к весьма важному моменту.
«Проводник мой… показал мне спальню Петра Великого, императора всея Руси: нынешний плотник постыдился бы поселить в ней своего ученика.
Эта блистательная скромность дает нам понятия об эпохе, стране и человеке; русские выбивались из сил ради будущего, ибо те, кому предназначались великолепные дворцы, тогда еще не родились на свет, те же, кто их строили, не испытывали никакой нужды в роскоши и, удовлетворяясь ролью просветителей, гордились возможностью приготовить палаты для своих далеких потомков, неведомых властителей будущего… Подобная вера в славу внуков благородна и своеобычна. Это чувство бескорыстное, поэтическое и намного превосходящее чувства обычных людей и наций, питающих почтение не к потомкам, но к предкам.
Пророчество Петра Великого, воплощенное в гранитных глыбах посреди моря, в течение целого столетия сбывается на глазах всего мира. Когда понимаешь, что подобные фразы, остающиеся в любой другой стране простыми словами, здесь служат совершенно точным описанием достоверных фактов, исполняешься почтения и говоришь себе: такова Господня воля! Впервые гордыня кажется трогательной: всякое деяние, в котором сполна выказывается могущество человеческой души, достойно восхищения.»
И ведь вроде «французишка», маркиз залетный.
Но он моментально въехал в самую суть, понял то, что не только либералы наши (тьфу!) не в состоянии понять, но и часть наших «националистов» - «булкохрустов».
«Русские выбивались из сил ради будущего». В сущности, это практически постоянное состояние нашего народа.
Маркиз утверждает, что именно в России (в отличие от Европы) этот принцип выражен наиболее ярко.
И здесь все закономерно и естественно.
Любое созидание базируется на принципе отложенного удовольствия. Но чем суровее среда обитания, чем сложнее решаемые задачи, тем сильнее воздействие на жизнь социума этого принципа, превращающегося на определенных этапах в принцип «светлого будущего».
Те, кто, кивая на Запад, скулят: «ну как мы не поймем, что жить надо не ради какого-то светлого будущего, а ради конкретного сегодняшнего человека», это и есть либеральная «нерусь», социальное гнильё, даже если сами себя они считают «русскими националистами». Именно эта психология низвела СССР до уровня нынешней РФ.
«На севере цивилизация преследует цели далеко не шуточные. В этих широтах общество созидается не любовью к удовольствиям, не интересами и страстями, которые нетрудно удовлетворить, но могучей волей, осужденной беспрестанно преодолевать препятствия и подвигающей народы на невообразимые усилия. Если личности здесь объединяются, то в первую голову для того, чтобы бороться с мятежной природой…»
Да это же просто самый настоящий «Марш энтузиастов»!
Вспомним советский принцип: первый приоритет за производством средств производства, и уже потом производство предметов потребления. Принцип этот не столько «советский», сколько традиционно русский.
В «прекрасной Франции» может быть и по-другому, но в суровой России особенно в период стремительного развития - только так.
Сегодня нас защищает до поры, до времени то, что было наработано в советский период, когда «русские выбивались из сил ради будущего». В частности, та же ядерная триада.
В постсоветской РФ производство средств производства практически убили.
Разъезжая на иномарках по супермаркетам, где «все есть», но изрядная доля товаров произведена не нами, не испытываете ли вы, господа, некоторое чувство неуверенности в завтрашнем дне, то бишь в своем будущем и в будущем своих детей? А также некоторую неловкость перед ушедшими поколениями, которые себя не жалели, создавая с нуля обрабатывающую промышленность, нынешними поколениями убитую во имя потребления чужого готового продукта?
В 90-е, да и в 00-е русского в нас мало было.
Поэтому Запад нас и «любил». Запад может «любить» нас только мертвых.
Но как только в последние годы у нас задергалось веко, и обозначился пульс (пусть и нитевидный), так Запад сразу, будто с цепи сорвался.
Запад судит по себе.
Запад одержим господством над миром при всем своем «гуманистическом» словоблудии.
«Величие Петербурга исполнено глубокого смысла; этот могущественный город, одержавший победу над льдами и болотами, дабы впоследствии одержать победу над миром, потрясает - потрясает не столько взор, сколько ум!»
Вы спросите: какая связь между нашей «победой над льдами и болотами» и приписываемой нам жаждой одержать «победу над миром»?
Мы ведь не стремимся к мировому господству.
Дело за малым - нужно убедить в этом Запад.
Однако убедить в этом Запад невозможно.
Может быть, мы сможет убедить в этом отдельные социальные слои.
Но Запад как система неизменен.
Невозможно убедить маркиза в том, что эти русские не будут использовать против Запада свое русское превосходство, столь отчетливо и болезненно ощущаемое маркизом (оно его буквально «потрясает»!).
Запад судит по себе.
Запад, будучи на месте русских, подобное превосходство непременно бы использовал. И именно для достижения мирового господства.
Но разве только Запад судит по себе?
Увы, в этом плане мы от Запада мало чем отличаемся.
А как иначе объяснить нашу неожиданную капитуляцию и разоружение в полной уверенности, что Запад просто жаждет видеть в нас равноправных партнеров в «семье цивилизованных народов».
Мы тоже судим по себе.
Мы приписывали Западу свое отношение к миру.
Иной раз возникает ощущение, что маркиз не только боится нас, но и подсознательно сочувствует нам, пытаясь предостеречь: не будьте лохами, мужики, вы сами себе цены не знаете…
«Русский народ безмерно ловок: ведь эта людская раса вопреки велениям природы оказалась вытолкнута к самому полюсу... Тот, кто сумел бы глубже проникнуть в промыслы Провидения, возможно, пришел бы к выводу, что война со стихиями есть суровое испытание, которому Господь пожелал подвергнуть эту нацию-избранницу, дабы однажды вознести ее над многими иными.»
Ну, что вы, русские, можете сказать в свое оправдание?
Что вы не намерены возноситься?
Что у вас нет ощущения избранничества?
Так вам Запад и поверил…
«Со своей южной архитектурой вы являете всем притязание на теплый климат, и от этого еще невыносимей становятся для меня ваши летние дожди и ветры, не говоря уж о тех ледяных иголках, какие вдыхаешь, стоя вашей нескончаемой зимой на вашем великолепном крыльце.»
Мы пока еще не сошли с ума, чтобы «являть всем притязания на теплый климат». Маркиз, видимо, хотел сказать «притязание на мировое доминирование»?
Восхищение автор скрыть не может, но и признать какое-либо превосходство русских перед западной цивилизацией он тоже не в силах. Не в силах признать даже паритет.
«Здесь очень легко обмануться видимостью цивилизации…»
В том смысле, что у нас во всем видимость, а настоящая цивилизация только в Европе.
«…Я не упрекаю русских в том, что они таковы, каковы они есть, я осуждаю в них притязания казаться такими же, как мы.»
Как вы можете подражать нам, русские варвары! Вы не настоящие, вы - «контрафакт»!
Но низкопробный «контрафакт» не может породить фобии.
Дергаться имеет смысл только в том случае, когда «контрафакт» в том или ином отношении превосходнее «оригинала».
Дело в том, что все мы судим по себе.
Чтобы судить о чужом, нужно сравнивать. И чужое мы сравниваем, прежде всего, со своим.
Однако Европа и Россия - это две совершенно различные цивилизации, которые формировались параллельно в совершенно различных условиях, не сильно пересекаясь. В результате этого государственные и общественные институты наши могут внешне выглядеть сходно и даже иметь одно и то же название. Однако внутреннее содержание этих институтов может различаться кардинально.
Маркиз пишет:
«В России есть названия всех вещей, но нет самих вещей».
Правильнее было бы сказать, что в России есть названия всех «вещей», которые есть и в Европе, но содержание этих «вещей» зачастую весьма далеко от содержания соответствующих европейских «вещей». Смею предположить, что если бы маркиз был человеком исконно русским, и в его сознании и душе содержались бы исконно русские смыслы «вещей», то путешествуя по Франции, он неизбежно обнаруживал бы чудовищное «искажение» всех важнейших «вещей» (вплоть до их отсутствия) этими «неправильными» французами.
Впрочем, зачем далеко ходить за примером. Несколько ранее Денис Иванович Фонвизин путешествовал по Европе, и вот что он нам в частности поведал.
"Рассудка француз не имеет и иметь его почел бы несчастьем своей жизни, ибо оный заставил бы его размышлять, когда он может веселиться. Забава есть один предмет его желаний. А как на забавы потребны деньги, то для приобретения их употребляет всю остроту, которую его природа одарила... Обман почитается у них правом разума. По всеобщему их образу мыслей, обмануть не стыдно; но не обмануть - глупо. Смело скажу, что француз никогда сам себе не простит, если пропустит случай обмануть хотя в самой безделице. Божество его - деньги".
«Умри, Денис - лучше не напишешь».
Только правда ли это? По, крайней мере, в такой категорической форме.
Конечно, в категоричности своей - нет. Написано сие русским человеком от раздражения чувств при столкновении с цивилизацией, весьма отличной от русской.
И что-то мне подсказывает, что Астольф де Кюстин был все же более добросовестным исследователем русского мира, нежели Денис Иванович - мира французского.
Хотя…
Изрядная доля правды в словах Фонвизина, скорее всего, есть. Ведь и маркиз констатирует, что во Франции именно «расчет оживляет» то, что в России пока еще живет бескорыстно.
И потом, маркиз - аристократ, а не буржуа. Но насколько «политэкономичен» его взгляд!
Как быстро и точно он подмечает соотношение стоимостей «там» и «здесь».
Как точно и быстро он определяет климатические и географические «издержки производства», которые сами русские, по мнению маркиза, презирают!
Стоит ли при этом удивляться, если буржуа и простонародье во Франции бьются за каждый «су» намного яростнее, нежели русские бьются за каждый «алтын»?
Кроме того, сам де Кюстин пишет, что
«в этих широтах (т. е. в России) общество созидается не любовью к удовольствиям, не интересами и страстями, но могучей волей, осужденной беспрестанно преодолевать препятствия и подвигающей народы на невообразимые усилия».
Тем самым маркиз косвенно подтверждает, что во Франции (в отличие от России) общество созидается, скорее, «любовью к удовольствиям, интересами и страстями», отчасти подтверждая и диагноз Фонвизина.
И стоит ли удивляться тому, что русского дворянина Фонвизина, которому должно быть свойственно (по словам самого же маркиза) русское «фанфаронство от природы» и презрительный аскетизм, так сильно коробит меркантилизм французского общества.
Фонвизин не желает принимать в расчет то, что французы как народ сформировались на территории, где «земля, и небо соревнуются в щедрости, украшая и облегчая жизнь людей!» Житель земли суровой, он подсознательно требует от них проявления русских черт характера, беспощадно третируя французов за всякое от них отклонение.
Представим себе группу людей, которая выехала на пикник. И представим себе другую группу, которая находится в экстремальном походе, геологи, например, или альпинисты. Понятно, что взаимоотношения между людьми и их отношение ко многим «вещам» в этих двух группах будет сильно разниться. То, что в первом случае - естественные права автономной личности, во втором случае может рассматриваться как социально опасное «западло». Де Кюстин сам признает, что русское общество (в отличие от западного) движимо (причем в силу объективных причин!) «могучей волей, осужденной беспрестанно преодолевать препятствия и подвигающей народы на невообразимые усилия», но одновременно с этим необходимые для этого самого «преодоления» дисциплину и самодисциплину, выступающие как осознанная общественная необходимость, маркиз гневно клеймит как «тиранию», «деспотизм» и «рабское» подчинение.
И при этом он не видит здесь противоречия!
Или не желает видеть…
То, что не признаваемый маркизом русский «контрафакт» по многим параметрам вряд ли сильно уступает «оригиналу», постоянно признает и сам маркиз против воли своей, но при этом немедленно нивелирует это признание каскадом самых отрицательных характеристик, однообразных и голословных. И так почти двести страниц сплошной «чересполосицы» восхищения и чернухи.
Да он и сам этого не скрывает.
«Не нужно уличать меня в противоречиях, я заметил их прежде вас, но не хочу их избегать, ибо они заложены в самих вещах; говорю это раз и навсегда. Как дать вам реальное представление обо всем, что я описываю, если не противореча самому себе на каждом слове? Когда бы я был не так откровенен, то казался бы вам более последовательным…»
Правда, трудно согласиться с тем, что противоречия заложены «в самих вещах». Противоречия всё же заложены в душе наблюдателя.
Вот вам и еще один образчик подобного противоречия.
Маркиз-европеец, над которым довлеют соображения политкорректности, пишет изначально так:
«Ступив на этот малопривлекательный берег, путешественник тотчас испытывает желание его покинуть…»
А вот, что пишет просто Астольф де Кюстин.
«Что до меня, то ландшафты в окрестностях Петербурга представляются мне более чем прекрасными: они отмечены возвышенной печалью и по глубине впечатления ничем не уступают самым знаменитым пейзажам на свете с их роскошью и разнообразием. Здесь - не парадное, искусственное произведение, какая-нибудь приятная выдумка, здесь - глубины безлюдья, безлюдья грозного и прекрасного, как смерть. Вся Россия, от края до края своих равнин, от одного морского побережья до другого, внимает всемогущему Божьему гласу…»
Почти на каждой странице политический памфлетист-русофоб неожиданно превращается в очарованного странника… и обратно.
Проницательный француз, похоже, сумел почувствовать то, что вдохновляло наших предков, когда они ставили недалеко от Полярного круга первый русский город - Ладогу (старше и Киева, и Новгорода). Наши предки рубили дерево по себе, «внимая всемогущему Божьему гласу».
«Суровость восточного обряда благоприятствует искусству; церковное пение звучит у русских очень просто, но поистине божественно. Мне казалось, что я слышу, как бьются вдали шестьдесят миллионов сердец - живой оркестр, негромко вторящий торжественной песне священнослужителей... Любителю искусств стоит приехать в Петербург уже ради одного русского церковного пения... самые сложные мелодии исполняются здесь с глубоким чувством, чудесным мастерством и восхитительной слаженностью».
Вот так памфлет неожиданно переходит в панегирик.
Россия - это Россия. А Запад - это Запад. И вместе им не сойтись. Формула западной фобии в отношении России, зафиксированная маркизом, за два столетия мало изменилась. Вот как это звучит.
«Когда наша космополитическая демократия принесет свои последние плоды, …когда нации, именуемые светочами просвещения, обессилеют от политического распутства и, опускаясь все ниже и ниже, впадут в спячку и сделаются предметом всеобщего презрения, вследствие чего всякий союз с этими обеспамятевшими от эгоизма нациями будет признан невозможным, тогда рухнут преграды, и северные орды вновь хлынут на нас, тогда мы падем жертвами последнего нашествия - нашествия не темных варваров, но хитрых и просвещенных властителей, знающих больше нас, ибо наши собственные злоупотребления научат их, как можно и должно править. Провидение неспроста копит столько бездействующих сил на востоке Европы. Однажды спящий гигант проснется, и сила положит конец царству слова. Тщетно станут тогда обезумевшие от ужаса поборники равенства звать на помощь свободе древнюю аристократию; тот, кто берется за оружие слишком поздно, тот, чьи руки от долгого бездействия ослабели, немощен.»
Сегодняшний всплеск русофобии на Западе закономерен и неизбежен. Ибо, похоже, настал момент, когда западная «космополитическая демократия принесла свои последние плоды». «Нации, именуемые светочами просвещения, обессилели от политического распутства» элит, и «вследствие этого всякий союз с этими обеспамятевшими от эгоизма нациями», похоже, совершенно невозможен.
Можно только поражаться тому, сколько усилий в последние десятилетия предприняли российские элиты для создания союза с ними.
И все это за счет России. За счет ее расчленения, разоружения, деиндустриализации…
Как можно рассчитывать на то, что, демонстрируя свою «европейскость» (то есть то, что мы знаем больше их), мы сможем улучшить свои отношения с Западом! Это то же самое, что тушить пожар бензином.
Маркиз де Кюстин буквально вопиет: не рядитесь в европейцев, мы боимся вашей «европейскости». Мы не признаём ее настоящей!
Она нам страшна.
Вы совершенно иная сущность. Ваша «европейскость» лишь составная часть в общем русском синтезе, где части образуют не простую сумму, а нечто новое, существенно более сложное и сильное, нежели простая сумма составляющих.
Маркиз прямо пишет:
"Нужно приехать в Россию, чтобы воочию увидеть результат этого ужасающего соединения европейского ума и науки с духом Азии..."
Ужасающего!
Понимаете?
«Нашествия не темных варваров» боится маркиз, «но хитрых и просвещенных властителей, знающих больше» их (европейцев), ибо их «собственные злоупотребления» (продукты кризиса либерализма) научат нас...
И вот наши политики заявляют Западу:
Мы тоже европейцы!
«Мы любим все - и жар холодных числ,
И дар божественных видений.
Нам внятно все - и острый галльский смысл
И сумрачный германский гений.»
У нас тут в нашем общем с вами европейском доме есть кое-какие свои интересы.
Ну, и как после этого можно удивляться тому, что Запад бьется в падучей?
Наша азиатская составляющая роднит нас с Азией.
Но именно наша европейская составляющая не только не роднит нас с Европой, а, напротив, отталкивает ее от нас. Даже невиданный наплыв арабов и африканцев непосредственно в их дом не вызывает у них такого отторжения, такой фобии, как предложение равноправного диалога со стороны России.
В России Азия и Европа образуют органичный симбиоз.
Но Россия и Европа - это, скорее, болезненная химера.
Они нас боятся! Мы их, видите ли, «ужасаем»! Ну, что же нам теперь и чаю не пить?
Бетонный пол - это проблемы страуса.